Мы вскочили и, пригнувшись, побежали. Снаряды повизгивали над самой головой, вражескую оборону на нашем участке заволокло пылью и дымом.
Артиллерия гитлеровцев открыла ответный огонь, траншеи нашего полка тоже покрылись черной завесой.
Наш пленник испуганно прижимался к земле. Плечо ему перевязали, и он послушно лежал рядом с нами.
Когда канонада стала затихать, мы уползли в свои траншеи.
Остаток дня ходили возбужденные. Солнце сияло вместе с нами. Дерзкий налет прошел хорошо. Но как подумаешь о нем да представишь себе весь ход операции, мороз подирает по коже!
Кто бывал в таких переделках, тот знает…
6
Мне, в общем-то, везло: хотя не раз бывал я ранен, но оставался в строю. Задания выполнял самые разнообразные, понемногу опыт накопился. Очевидно, поэтому однажды меня и вызвали в штаб фронта. Тогда наша дивизия входила в состав Третьего Белорусского. Вызов срочный - даже прислали машину. Промерз я в открытом "газике" основательно, пока ехали. Ветер дул ледяной, он протягивал белую поземку через наш автомобиль насквозь. Не успел я по приезде отогреться, как меня отвели к генералу - начальнику разведки фронта. Видел я его не впервые: низенького роста, толстоват, глаза добрые, как у детского врача.
- Вы, товарищ старший лейтенант, пойдете в Витебск, - сказал генерал. - Там наши люди добыли схемы оборонительных полос противника. Принесете эти чертежи сюда.
Он говорил ровным, спокойным голосом, как будто Витебск где-то рядом, а не в двадцати километрах за линией фронта.
Я знал, что начальник разведки говорит со мной так, чтобы не испугать меня, не заронить неуверенности с первой минуты. И действительно, его спокойствие передалось мне. Да, я пойду и принесу эти схемы. Дело обычное, будничное. Я ожидал большего.
Генерал коротко разъяснил, как он представляет себе выполнение моего задания, и добавил:
- Командующий фронтом будет лично говорить с вами.
От моего спокойствия вмиг не осталось и следа. Я смотрел на начальника разведки и думал: "Нет, товарищ генерал, дело тут не обычное. Вы хороший психолог, умеете держаться. Однако и я понимаю, что это значит, когда командующий интересуется лично. Вы, наверно, долго перебирали разведчиков, прежде чем остановить свой выбор на мне. А сейчас размышляете: справится парень, не подведет ли?.."
Генерал позвонил по телефону, доложил, что я прибыл. Затем он внимательно оглядел меня и сказал:
- Пойдемте, командующий ждет.
Мы шли глубоким оврагом. Справа и слева в его скатах были двери и небольшие окошечки: здесь размещались отделы штаба.
Я знал, что командующий сердечно относится к разведчикам, очень хотелось его увидеть. И вместе с тем как я ни старался, не мог унять дрожь, которая пробегала по телу. Нигде и никогда прежде не случалось мне так волноваться.
В конце оврага чернела дверь, стоял часовой. Мы поднялись по лестнице из свежих досок. В приемной встретил нас адъютант с золотыми погонами. Погоны ввели недавно, я золотых еще не видывал. Адъютант ушел за дверь, обитую желтой кожей, и тут же вернулся.
- Пройдите.
Мы очутились в теплом, хорошо освещенном кабинете.
За столом сидел Черняховский. Он вышел нам навстречу и пожал руки.
Раньше я видел его только на фотографиях. Сейчас первое, что у меня мелькнуло в голове, было: "Похож!" Я залюбовался им просто как человеком. Он был отлично сложен - плотный и крепкий, лицо красивое, мужественное, волосы темные, волнистые.
Командующий пристально посмотрел на меня и, показав на диван, сказал:
- Садитесь.
Он сел рядом, совсем близко, начал говорить о задании.
- До Витебска километров двадцать. Но глубине это тактическая зона, поэтому всюду здесь войска: вторые эшелоны, артиллерия, штабы, склады и прочее. Выброситься на парашюте в этой зоне - слишком рискованно. Да к тому же, если высадка и удастся, все равно возвращаться нужно по земле. Самолет забрать вас не сможет. Понимаете?
- Понимаю, товарищ командующий.
- Вы сидите, сидите, - он не дал мне встать и продолжал - Надо, значит, туда и обратно по земле. Мне рекомендовали вас как опытного разведчика, которому не впервой ходить по тылам противника.
- Я сделаю все, товарищ командующий, чтобы выполнить ваш приказ.
- Ну и добро. Выходите сегодня же, возвращайтесь как можно скорее. Вы, генерал, подготовили документы?
- Так точно, товарищ командующий. Осталось сфотографировать в немецкой форме, и удостоверение через час будет готово.
- Группой пробраться труднее, - пояснил Черняховский, - пойдете один, в их форме, но избегайте встреч. Как у вас с немецким языком?
- В объеме десятилетки и военного училища, товарищ командующий… И то на тройку, - признался я и с опаской подумал: "Не примет ли он это за попытку уклониться от задания?"
- Ну вот, тем более. Нельзя вступать ни в какие разговоры. У нас есть люди, свободно владеющие немецким, но это глубинные разведчики, они не умеют действовать в полевых условиях. А вы проберетесь: зона, насыщенная войсками, для вас родная стихия. Что ж, давай руку, разведчик, - перешел он на "ты". - Не легкое тебе предстоит дело, береги себя. Помни, кто ты, и обязательно перехитри фашистов.
Командующий посмотрел мне в глаза и как-то по-семейному добавил:
- Мне очень нужны эти схемы, разведчик.
Он пожал мне руку и разрешил идти.
Мы возвращались тем же оврагом. На душе было необыкновенно легко и просторно. Меня охватило стремление скорее выполнить то, о чем просил командующий. Да, не только приказывал, но и просил!
Я переоделся в форму немецкого ефрейтора, меня сфотографировали, и я стал изучать явку: место, адрес, пароль, отзыв. Затем взялся за план города. Прежде в Витебске я не бывал, нужно было заранее сориентироваться:! с какой стороны я выйду к городу и куда двинусь дальше, ни у кого не спрашивая дорогу. Я подсчитал: необходимо пересечь двенадцать-тринадцать улиц, идущих с севера на юг, и тогда я окажусь в районе нужной мне "штрассе". Странно! В нашем Витебске и вдруг - "штрассе"!
Потом я изучал карту местности. Синим карандашом на карту были нанесены объекты немцев, известные нашей разведке. Я прикидывал, где идти особенно осторожно, что и с какой стороны лучше обойти.
Минут через сорок принесли служебную книжку с моей фотографией. В книжке было сказано, что я, Пауль Шуттер, ефрейтор 186-го пехотного полка. Все это удостоверялось цветными печатями с орлами и свастикой. Книжка была настоящая, видимо, одного из пленных, в ней только удалили старую и написали новую фамилию и сменили фотографию.
Организация переброски была поручена молчаливому майору. Мы сели с ним в "газик" и поехали к передовой. В прифронтовой деревушке нас встретил капитан - начальник разведки дивизии, на участке которой была намечена переброска.
Дальше пошли пешком. Капитан подробно рассказал об особенностях местности - на глубину до пяти километров - и о поведении противника в этом районе. Когда мы пришли на передовую, было уже совсем темно.
В первой траншее нас ждали пять разведчиков и три сапера, на всех белые маскировочные костюмы, оружие обмотано бинтами.
Я натянул свой маскировочный костюм. Последний раз молча покурил, попрощался и выскочил из траншеи вслед за разведчиками.
Мы шли. пригнувшись, от куста к кусту, по лощинам. Разведчики хорошо знали нейтральную зону, вели уверенно. Белые костюмы сливались со снегом, в десяти метрах фигура теряла очертания, и если человек не шевелился, его не было видно.
Чем ближе к проволочному заграждению, тем осторожнее становились наши движения.
Пулеметные очереди стали потрескивать совсем близко. Залегли. Дальше продвигаемся на четвереньках. Гитлеровцы стреляют из пулеметов не потому, что нас обнаружили, а таков у них порядок: короткими очередями прочесывают местность. Я знаю язык немецких пулеметчиков. Они говорят друг другу очередями: "все в порядке" или "готовится нападение". Сейчас они выбивают игривую дробь - та-та-тра-та-та. Это значит - они спокойны.
Изредка в небо взлетает ракета. Пока ее яркий покачивающийся свет заливает местность, лежим, уткнувшись лицом в снег.
Я наблюдаю за своими спутниками: "зубры"! Как только погаснет ракета, они устремляются вперед. Неопытный подождал бы, пока привыкнут глаза, а эти знают, что после ракеты, в наступившей темноте, вражеский наблюдатель несколько секунд ничего не видит, и используют момент.
Когда раздается пулеметная очередь, мои провожатые гребут снег в полную силу, продвигаются, не заботясь о звуковой маскировке. Это еще раз подтверждает, что они не новички. Новичок обязательно заляжет, когда пули щелкают над головой, а эти знают: пулеметчик во время стрельбы ничего не слышит, кроме своего пулемета. Свист пуль страшноват, конечно, однако обстрелянный человек понимает: свистит та, что мимо, а ту, что в тебя, не услышишь…
Впереди снежное поле пересечено серой полосой. Это проволочное заграждение. Теперь ползем по-пластунски. Мы буквально влипли в снежную мякоть и плывем в ней медленно-медленно, без единого звука. До траншей противника осталось метров пятьдесят. Вперед выползают саперы. Они щупают голыми руками снег: нет ли проволочек от мин со взрывателями натяжного действия? Добравшись до кола, один сапер ложится на спину и берет руками проволоку, другой перекусывает эту проволоку ножницами. Концы отводятся в стороны. Работа требует величайшей осторожности. Если звякнет проволока, нас немедленно обнаружат. Что произойдет после этого с людьми, лежащими в сорока метрах от пулемета, представить совсем не трудно. Единственный шанс на спасение - наше оружие. Держим его наготове. Если пулеметчик откроет огонь, мы должны уничтожить его.
Вдруг, шипя, как змея, в небо взметнулась ракета. С легким хлопком она раскрылась и залила все вокруг предательским светом. Потрескивая, ракета опускается и падает сзади нас, почти в ногах. Лежим не двигаясь. Ракетчик где-то рядом. Я отчетливо слышал, как щелкнула ракетница, когда он ее заряжал. В темноте саперы продолжают свое дело. Они режут только нижние нити, чтобы с рассветом немцы не обнаружили прохода.
Готово - сапер легонько махнул мне рукой. Я посмотрел на часы: второй час ночи. Пришла пора действовать мне.
Стараясь не зацепиться за колючки одеждой, ползу под проволоку. Впереди чернеет траншея. Нелегки эти минуты! Когда мы подкрадывались, резали проволоку, все наши помыслы сводились к тому, чтобы враг не заметил, дал возможность приблизиться и сделать проход. Но вот теперь желаемое достигнуто, проход готов, и не так-то просто заставить себя вползти в него.
Кто знает: может, противник заметил нас, когда резали проволоку, и теперь затаился в траншее? Подползешь к ней, миг - и ты в лапах фашистов.
Трудно, очень трудно заставить себя ползти к этой темной щели впереди!
Если нас не обнаружили, мне нужно обязательно попасть в промежуток между двумя часовыми. А где они? Разве увидишь их в темноте, да еще лежа, когда глаза у тебя над самой поверхностью снега?
Это длится несколько секунд, но борьба с собой в такие секунды очень тяжела. Я достаю гранату и ползу к траншее, до нее метров тридцать. Ползу с остановками, прислушиваясь, может, затопает промерзший гитлеровец или заговорит с соседом. Ничего не слышно.
Вот кончилась гладкая поверхность, перед глазами комья и бугорки - это бруствер. До траншеи не более двух метров.
Осторожно приподнимаюсь на руках, смотрю вправо и влево, не торчит ли поблизости каска? Нет. Преодолеваю последние метры и заглядываю в окоп. Граната наготове, кольцо в зубах.
Траншея до ближайших поворотов пуста - это метров десять. Не поднимаясь высоко над землей, перескакиваю через траншею и уползаю к темнеющим кустам.
Ракеты вспыхивают позади меня. Пулеметы выстукивают прежнюю спокойную дробь.
Вторую траншею преодолеть легче. Здесь часовые стоят реже и службу несут менее бдительно. Слышу, как недалеко кто-то колет дрова. Спокойно разговаривают около блиндажа. Отползаю в сторону и продолжаю углубляться в тыл. Вспышки ракет все дальше и дальше. Уже нет необходимости двигаться ползком. Поднимаюсь в тени дерева. Осматриваюсь. Опасности нет. Намечаю место следующей остановки, просматриваю все, что встретится на пути, и, пригнувшись, перебегаю туда. Это называется "идти скачками".
Вскоре мне попалась наезженная дорога. Я просмотрел ее в оба конца и, никого не обнаружив, пошел по ней вправо. Помню, справа должно быть шоссе на Витебск. Еще изучая карту, я решил выйти к этому шоссе: оно будет надежным ориентиром.
Пройдя с километр, увидел на дороге что-то движущееся навстречу. Я свернул. Присел в придорожных кустах. Через несколько минут проползли груженые сани. Из ноздрей лошади белыми струйками выбивал пар. Ездовой, весь в инее, шел рядом с санями. В другое время он непременно стал бы "языком", но сейчас трогать нельзя.
Так, уступая дорогу всем встречным, продвигаюсь к шоссе.
Вот впереди зачернела деревня. Не доходя до нее, останавливаюсь. Идти напрямик, не зная, что делается в деревне, опасно. Обходить по сугробам тяжело и займет немало времени. Как быть?
Вспоминаю карту, которую изучал, стараюсь припомнить, что мне говорил об этой деревне начальник разведки дивизии. Ничего определенного вспомнить не могу. Вглядываюсь в темный ряд домишек: они выстроились с обеих сторон дороги, загадочные, под белыми шапками снега. На дороге - ни души.
Бывало, подчиненным я внушал, что в любой неясной обстановке есть незначительные на первый взгляд признаки, по которым можно разгадать ее. А сейчас передо мной деревня, и я не могу обнаружить такого признака. Ночь, все спят. Часовых не видно.
Подхожу ближе. Если в деревне штаб, то должны к домишкам тянуться телефонные провода. Но как я ни напрягаю зрение, в темноте, да еще на расстоянии, провода эти увидеть не могу. Однако, подойдя, замечаю: в некоторых окнах сквозь маскировку пробиваются узенькие полоски света. Вот он, признак! Этого достаточно. Едва ли местные жители будут сидеть со светом в глухую ночь, обычно в прифронтовой полосе с наступлением темноты вообще не зажигают света. Значит, деревню нужно обходить.
Идти целиной тяжело. Становится жарко, пот катится из-под шапки.
Обогнув деревню, выбираюсь на большак. Чем ближе к Витебску, тем чаще попадаются машины, повозки, группы людей. Прячусь от них, поглядываю на часы: очень медленно продвигаюсь. Так до рассвета не доберешься. Надо что-то придумать.
Кажется, выход найден. Я снял свой белый наряд, закопал у приметного дерева - пригодится на обратном пути. Вышел к дороге и стал высматривать сани, в которых не было бы немцев. Вскоре такие показались. Закутавшись в тулуп, одинокий ездок, видно, дремал, лошадь шла шагом.
Я окликнул хозяина лошади и, не боясь за свой акцент, стал говорить с ним на русско-немецком языке, дополняя слова жестами.
- Нах Витебск?
- Да, на Витебск, господин офицер. Он принял меня за офицера.
- Их бин каине офицер, их бин ефрейтор, - сказал я на всякий случай правду. Забрался в сани, поехали. Чтобы немного согреться и замаскироваться, зарылся в пахучее сено, которое лежало в санях, а хозяину приказал:
- Нах Витебск! Их бин шлафен. Спать, спать - понимаешь?
- Понимаю, чего же не понять… Спи, коли хочется, - ответил мужичок.
Я лежал в сене и следил за дорогой. Да и за хозяином лошади надо было присматривать. Кто знает, что у него на уме. Одинокий дремлющий фашист - заманчивая штука. Тюкнет чем-нибудь по голове и свалит в овражек.
На рассвете достигли пригорода. В том месте, где шоссе превращается в улицу, я заметил шлагбаум и танцующую около него фигуру промерзшего гитлеровца. Там могут проверить документы, спросить о чем-нибудь. Это в мои расчеты не входит.
- Хальт! - скомандовал я вознице и, выбравшись из саней, махнул рукой: езжай, мол, дальше. Мужичок послушно продолжает свой путь. А я ухожу с шоссе и тихими заснеженными переулками углубляюсь в город.
Витебск еще спит. Из труб поднимаются слабые дымки.
Где-то здесь, в этом скопище домов, нужная мне квартира, там меня ждут. Им сообщили по радио, что я вышел.
Считаю улицы. Моя - четырнадцатая. Чем глубже в город, тем крупнее дома. Многие сожжены или разрушены бомбежкой. Черные проемы окон смотрят угрюмо.
Пересек десятую улицу и вдруг с радостью читаю на угловом доме название нужной мне "штрассе". Значит, в пригороде я обсчитался на три улицы. Это не беда, главное, найдена та, что нужна.
Отыскал дом номер 27. Вхожу в чистый освещенный подъезд. Квартира на первом этаже. На всякий случай кладу руку в карман, на пистолет. Может, пока я шел, здешних разведчиков открыли и сейчас за дверью засада?
Негромко, чтобы не разбудить соседей, стучу в дверь. Через минуту женский голос спрашивает:
- Кто там?
Стараясь картавить, "под немца", говорю пароль:
- Я пришел от гауптман Беккер, он имеет для вас срочная работа.
Дверь отворяется, и женщина говорит мне отзыв:
- Во время войны всякая работа срочная.
Я вошел в коридор. Заперев дверь, хозяйка подает мне руку, говорит шепотом:
- Проходите в комнату, товарищ. - Ив сторону: - Коля, это он.
Только теперь я замечаю в конце коридорчика мужчину лет сорока. Он подходит, пожимает мне руку, представляется:
- Николай Маркович.
Я снимаю шинель, хочу повесить ее на вешалку, но хозяйка останавливает:!
- Здесь нельзя.
Она уносит шинель в комнату.
Мы садимся к столу, и я украдкой рассматриваю этих скромных, смелых людей. Сколько сил прилагает, наверное, гестапо, чтобы отыскать их! А они живут, работают, видятся с гестаповцами каждый день. Крепкие нужны нервы разведчику, чтобы вот так ходить день за днем по краю пропасти.
Николай Маркович весело смотрит на меня и говорит:
- Быстро добрались. Я думал, придете завтра.
- Спешил. Переждать до следующей ночи негде, обнаружат, да и холод собачий - окоченеешь.
- Надюша, - спохватился хозяин, - организуй-ка чаю и того-другого-прочего, промерз человек.
Хозяйка уходит на кухню, а мы сидим и не знаем, о чем говорить.
Ну как там, на Большой земле? - спрашивает Николай Маркович.
- Да так, вроде все в порядке, воюем.
Меня кормят и угощают "другим-прочим". Сразу становится тепло. Промерзшее тело расслабляется, и я впервые за все это время чувствую усталость.
Николай Маркович поднялся.
- Мне пора. А вы укладывайтесь спать. Набирайтесь сил. Вечером в обратный путь.
Он уходит на службу, а я ложусь спать. Слышу, как под окнами иногда топают немцы, до меня доносится их резкий говор. Далеко, по ту сторону фронта, командующий, занятый делами, порой, наверное, думает, принесу ли я чертежи. Если они ему так нужны - будет наступление, догадаться нетрудно. Это особая честь, когда доверяют такую строжайшую тайну. Случись со мной беда - ни за что не скажу, зачем сюда пришел. Пусть хоть на куски режут!
Чуть начало смеркаться, я собрался "домой". Фотопленку Надежда Васильевна зашила мне в воротник под петлицу. А подлинники лежат где-то в сейфах, под охраной часовых, и никто из гитлеровцев не подозревает, что копия их схемы обороны на пути в штаб Красной Армии.