Слова старосты успокоительно подействовали на путешественников. Для них мелькнул слабый луч надежды. С душным воздухом тюрьмы они мало-помалу свыклись и вскоре заснули на арестантских нарах крепким сном усталых людей.
Глава III
Встреча двух друзей на бульваре. - Американский дядюшка. - Письмо из Бразилии. - Житейская философия дядюшки. - Волнение "сидня". - Страх морской болезни. - Сухим путем в Бразилию.
Читателю, вероятно, небезынтересно узнать, какой ветер занес в Сибирь злополучных французов.
Вернемся на некоторое время назад и перенесемся в Париж.
В один прекрасный день два друга, Жюльен де Кленэ и Жак Арно столкнулись нос к носу на одном из парижских бульваров.
- Боги бессмертные! - вскричал Жюльен. - Что случилось? Париж горит? Или пруссаки вторглись во Францию? Или монархию восстанавливают?
- А! Жюльен! Здравствуй. Как поживаешь?
- Нет, как ты поживаешь? У тебя лицо до того странное, точно испуганное.
Жак вздохнул, молча пожал руку друга и опять вздохнул.
- Нет, кроме шуток, что с тобой стряслось? Болен? Женишься? Орден получил?
- Ах, поди ты!.. Знаешь, мне хочется сквозь землю провалиться.
- Сквозь землю? Это все же довольно далеко, а ты терпеть не можешь путешествий.
- Вот это-то меня и сводит с ума. Мне положительно нужно ехать.
- Куда?
- В Бразилию.
Тут уж де Кленэ окончательно не выдержал и расхохотался во всю мочь.
- То-то ты так и съежился весь, точно испуганный заяц. Ах, бедненький! Вечно сидел сиднем и вдруг в Бразилию! Конец не малый: двадцать три дня на пароходе. Зато как хорошо там: солнце, голубые небеса, роскошная флора…
- Бог с ней, с флорой… Я пуще всего боюсь… морской болезни.
- Пренеприятная вещь.
- И все это ради миллионов. Знаешь, ведь я теперь архимиллионер.
- Вот как! Наследство, стало быть?
- Да.
- От дядюшки?
- Да.
- Из Америки? Там ведь все солидные дядюшки.
- Да.
- Ну, что же, дай Бог. Только зачем же мы здесь стоим, прохожим мешаем? Зайдем лучше куда-нибудь. Кстати, я голоден, как волк. Знаешь что? Пойдем в ресторан. За столом приятнее беседовать.
- Хорошо, пойдем. Я сегодня все равно не в состоянии идти в свою канцелярию.
Через полчаса друзья уже сидели за отдельным столом в ресторане за великолепным завтраком.
Когда подали кофе, Жюльен положил локти на стол, закурил сигару и сказал:
- Ты говоришь, дядюшка тебе…
- Оставил в наследство громадное состояние. Мне сегодня принесли письмо. На, читай.
- Боже! Какое объемистое!
- Да уж ты прочти. Право, очень интересно. Дядя мой не часто писал.
- А главное - с таким солидным "вложением!.." - пошутил Жюльен, разворачивая письмо.
Потянув из рюмки несколько капель шартреза, он принялся читать медленно и внятно:
"Гасиенда Жаккари-Мирим, 49° западной долготы по парижскому меридиану и 21°50′ южной широты. Бразильская Империя.
Сего 21 июля, текущего 188… года
Милый мой племянничек!
Некоторые сердитые философы утверждают, что никогда не следует действовать по первому побуждению, ибо первое побуждение всегда бывает доброе. У меня же относительно тебя вышло совершенно наоборот. Первым моим намерением было лишить тебя наследства, но потом я передумал и оставляю тебе по завещанию все, что имею.
Ведь, не правда ли, на этот раз ты одобришь, что я пренебрег советом строгих философов?
Я на тебя долго сердился, с тех самых пор, как ты окончил курс юридических наук и превратился в какого-то чинушу.
Твоя мать, а моя сестра, обратилась тогда ко мне за советом. Я отвечал, что, мол, пусть она присылает тебя ко мне в мою гасиенду Жаккари-Мирим, где для ее сына найдутся родственные объятия, честное, искреннее сердце старика дяди и тяжеленный сундучище с деньгами.
Она не согласилась на это, Бог с ней, я ее за это не виню. На то она и женщина, чтобы быть трусихой. Но ты… Никогда я не мог простить тебе твоего малодушия. Ты самолично ответил на мое предложение как трус.
Какую причину ты привел? Стыдно сказать: ты мне написал, что одна мысль о двадцатитрехдневном плавании по морю приводит тебя в ужас.
После этого что же мне оставалось делать? Я дал себе слово забыть о тебе - и это мне удалось без особого труда.
По временам ты писал мне о своих планах. Что сказать о них? Ты шел по избитой дорожке, проторенной буржуа средней руки. Тебе предстоял выбор: или добиться должности подпрефекта и носить трехцветный шарф, или сделаться "охранителем основ" и поступить в товарищи прокурора при каком-нибудь провинциальном окружном суде.
Но тебя даже это испугало. Подпрефект и товарищ прокурора должны иногда ездить с места на место, а ты вырос неисправимым сиднем. Ты даже такой незавидной доле предпочел еще более ничтожную и поступил… и чиновники министерства.
Сидень! Чернильная душа! Геморроидалист!
Со временем ты добьешься места столоначальника. У тебя под начальством будет несколько писарей, которые будут тебе завидовать. Департаментские сторожа и курьеры будут тебе низко кланяться… Упоительно!
Чего ж тебе еще нужно?..
Дурак, дурак и дурак".
- Однако твой дядя, видно, охотник до сильных выражений, - заметил, прекратив чтение, Жюльен.
- Да ты читай дальше!
"Воображаю твою жизнь! Квартира где-нибудь на Монмартре, - несколько душных, темных комнат. Весь путь - до канцелярии и обратно, ты носишь полинялый зонтик и резиновые калоши, вечно страдаешь ревматизмом… Пошлая жизнь! Ты считаешь каждый грош и допытываешься у кухарки, куда она девала остатки вчерашнего супа. Два раза в месяц ты бываешь в театре, но зато куришь омерзительные сигары. Перед начальством ты сгибаешься в три погибели, а то - неровен час - в шею выгонят.
И это - существование порядочного человека? О, сидень! Ты дойдешь до этого, помяни мое слово.
Теперь - другая картина. Вот как бы ты мог жить у меня в гасиенде:
Захотел ты съесть бифштекс или котлетку? Вели убить быка - их у меня десять тысяч голов - или барана - им я уж и счет потерял - и кушай на здоровье, сколько душе угодно. Откушав, вели бросить остальное собакам, потому что вчерашнее мясо у нас есть не принято.
Любишь охотиться? К твоим услугам девственные леса и неисчислимая в них дичь. Обожаешь музыку? Насладись чудным концертом пернатых лесных обитателей. Хочешь золота, алмазов? К твоим услугам богатейшие рудники. Нужна мебель из драгоценного дерева? Леса у нас древесиной изобилуют. Захочешь верхом покататься - у меня такие лошади, которые способны свести с ума любого знатока. Одним словом, к твоим услугам у меня найдется все возможное и даже невозможное.
Если же в один прекрасный день тебя потянуло бы в Париж - поезжай, сделай одолжение. Живи, жуируй, трать по десять тысяч франков в день. Это полезно. Отчего не проветриться?
Вот, милый племянничек, как бы ты мог жить у меня.
После твоего отказа я было решил завещать все свое состояние государству. Но меня что-то удержало. Мне вспомнилась родина - Турэнь, вспомнилось милое лицо сестры, вспомнился ее сынишка, розовощекий, толстый мальчуган, - и я растаял. Кровь - не водица, ничего не поделаешь.
Вследствие сего, милый племянник, я назначаю тебя моим единственным наследником.
Оставляю тебе мое поместье Жаккари-Мирим со всеми угодьями, лесами, лугами, выгонами, пашнями, золотыми и алмазными рудниками. Оставляю тебе мои стада, - быков, лошадей, баранов, мои табачные, кофейные и всякие иные плантации. Наконец оставляю тебе всю движимость, запасы в складах и амбарах, слитки серебра и золота, а также бриллианты, находящиеся на хранении в бразильском государственном банке в Рио-де-Жанейро. Одним словом, оставляю тебе все мое имение и состояние.
Одно только условие ставлю я тебе: ты должен лично съездить в Бразилию, в гасиенду Жаккари-Мирим, и лично вступить во владение наследством.
Если ты не сделаешь этого, то оставайся чинушей на всю жизнь. Состояние мое перейдет государству.
Этим все сказано.
Засим прощай, дорогой племянничек. Доброго пути.
Твой дядюшка из Америки
Леонард Вуазен.
P. S. Когда получишь это письмо, я уже умру и буду похоронен. Мой управляющий - рекомендую его тебе: человек в высшей степени честный - погребет меня на земле моего поместья, но достаточно далеко от усадьбы, чтобы я не мешал живым.
Вид могилы всегда производит довольно грустное впечатление.
Впрочем, ты иногда ко мне на могилу заглядывай, приходи".
- А ведь у твоего дяди золотое сердце, кроме шуток, - прознес взволнованным голосом Жюльен, окончив чтение. - Несмотря на показной скептицизм, все письмо его проникнуто такой горячей, потребностью кого-нибудь любить, что невольно умиляешься, читая его. Откровенно говоря, ты сделал капитальную глупость, отказавшись тогда от приглашения своего дядюшки. Скажи, по крайней мере, что намерен ты делать теперь?
- Я и сам не знаю. Я совсем голову потерял. Все мысли перепутались.
- Ты болен, что ли?
- Хуже! Гораздо хуже!
- Так неужели трусишь?.. Впрочем, нет. Я видел тебя на войне. Ты вел себя храбро, а я в этом кое-что понимаю.
- Что бы ты сделал на моем месте?
- Очень просто: взял бы место на первом пароходе, отходящем в Бразилию, и поехал бы положить венок из цветов на могилу… которая находится достаточно далеко от усадьбы.
- Я умру, я не вынесу.
- Ах ты, мокрая курица!
- Хорошо тебе говорить: ты не испытал морской болезни.
- А ты-то где успел?
- Однажды нелегкая понесла меня из Гавра морем в Кан. Я рассчитывал совершить приятную прогулку и после поделиться с друзьями путевыми впечатлениями. Но только я ступил ногой на мостик, перекинутый с парохода на пристань, как на меня напал ужасный недуг, напоминающий что-то среднее между холерой и воспалением мозга.
- Обыкновенная морская болезнь.
- Но такая сильная, что я возбудил к себе отвращение и жалость и пассажиров, и матросов. Поминутная икота, рвота, судороги… я думал, что умру.
- От этой болезни не умирают и скоро вылечиваются.
- Ты думаешь?.. От Гавра до Кана езды по морю три часа. Море в этот день было неспокойно, и мы проехали вместо трех часов - восемь. И все это время моя болезнь прогрессировала. Сам капитан, старый морской волк, и тот был удивлен. Он никогда не видал ничего подобного.
- Неужели ты так слаб?
- Восемь часов я терпел качку и восемь часов хворал. Полагаю, что это крайний предел того, что может вынести мой организм. От Бордо до Рио-де-Жанейро двадцать три дня пути. Конечно, в Бразилию прибудут только мои кости.
- А давно это случилось?
- Лет тринадцать назад.
- С тех пор твой организм мог перемениться. Это часто бывает. Иной в молодости не мог выносить ни малейшей качки, а в зрелом возрасте ему нипочем самое сильное волнение на море.
- Нет, я уверен, что мой организм остался прежним. У меня до сих пор кружится голова от одного вида качелей. Потом я как-то однажды сел в простую речную лодку, и со мною сделалось дурно, так что меня едва не приняли за пьяного. Одним словом, я заболел морскою болезнью на Сене. Не правда ли, мило? И после этого ты хочешь, чтобы я плыл через Атлантику!
- Так как же быть?
- Я готов ехать в центральную Африку, на экватор, на Камчатку, к полюсам, куда угодно. Я крепок телом и вовсе не труслив, я готов трудиться, вынести всевозможные лишения и опасности. И при этом, не шутя тебе говорю, я силен, как бык.
- Что-то не верится.
- Уверяю тебя. Ведя сидячую жизнь, я боялся ожирения и записался в члены гимнастического общества. Теперь я великолепно фехтую, стреляю и способен на что угодно.
- Браво!
- Если бы не морская болезнь, я бы пяти минут не промедлил и отправился в Бразилию.
- Отлично. А что, если я тебе предоставлю возможность проехать туда без угрозы морской болезни?
- Повторю тебе: я отправляюсь, не медля ни минуты.
- Хорошо. Даешь честное слово?
- Даю. Только с условием: без морской болезни.
- Принимаю это условие.
- Жюльен! Что ты делаешь?
- Звоню гарсону, чтобы он принес счет и бумагу с пером и чернилами.
- Что ты хочешь писать?
- Будешь писать ты, а не я.
- Что?
- Прошение об отставке в должности.
- Так ты, стало быть, не шутишь?
- Иногда шучу, но в важных вопросах - никогда.
- Ну, хорошо. Я сжигаю свои корабли.
- Это очень хороший способ избежать морской болезни, но только я для тебя избрал другой путь.
- А какой же?
- Покуда - секрет.
И Жюльен прибавил про себя:
- А, голубчик, попался! Ты говоришь о путешествии на Камчатку и экватор как о прогулке по окрестностям Парижа. Хорошо же. Ты у меня поедешь не только на Камчатку, но и во многие другие места. Не я буду, если не свезу тебя в Бразилию… сухим путем.
Глава IV
Гимназическая дружба. - Отставка Жака. - Первое приготовление к длительному путешествию. - По Северной железной дороге. - На пути в Петербург.
Дружба между Жаком Арно и Жюльеном де Кленэ началась еще в гимназии.
Жюльена двенадцатилетним мальчиком отдал в гимназию его опекун Сент-Барб, принявший опеку над огромным состоянием сироты и поспешивший поскорее отделаться от ребенка.
Привыкнув к суровой дисциплине закрытого учебного заведения, Жюльен не знал не только свиданий с родными и праздничных отпусков домой, но даже и летние вакации проводил в гимназии.
Каждый год, когда веселый, шумливый рой школьников разлетался по родным уголкам, бедный малютка-миллионер оставался томиться взаперти вместе с учениками иностранцами: американцами, египтянами и румынами, которых за дальностью расстояния при кратковременности вакаций родные не могли брать домой.
Так рос Жюльен, не зная ни родственной ласки, ни радостей домашнего очага, и легко мог бы отупеть и огрубеть. Но с ним не случилось ни того, ни другого, потому что он, не имея возможности развлекаться, ревностно принялся за учение и все время шел одним из первых учеников.
На третий год своего пребывания в гимназии он однажды после вакаций увидал в толпе неловких новичков только что привезенного из провинции толстого, краснолицего, угловатого, мешковато одетого мальчика, который особенно выделялся своей неуклюжестью.
Этот новичок был Жак Арно, провинциал из Турэни.
"Деревенщина" тотчас же сделался предметом преследования со стороны гимназических забияк, будущих хлыщей, и на него градом посыпались насмешки, впрочем, не столько остроумные, сколько грубые и подчас сальные.
Но Жак оставался невозмутим. Насмешки не действовали на него, да, по правде сказать, он и не понимал смысла большей половины из них. Тогда, желая во что бы то ни стало чем-нибудь пробрать новичка, забияки начали проделывать с ним разные мучительные шутки, которые, кажется, теперь, к счастью, уже вывелись в казенных учебных заведениях.
Однажды бедный толстячок не выдержал и, залившись горькими слезами, забился в угол, точно собачонка, преследуемая уличными мальчишками. Но преследователи достали его и там.
И вдруг - стоп!
Резкий, повелительный окрик, - и вслед за тем на толпу забияк посыпались мастерские удары кулаком, пинки ногою, оплеухи.
У одного оказался подбитым глаз, у другого расквашенным нос, у третьего - фонарь под глазом…
- Смелей! - кричал энергичный голос. - Делай, как я! Колоти их! Кулаками, кулаками… так… молодец!..
Чувствуя поддержку, Жак ободрился и пустил в дело кулаки. Он не был ловок и не умел драться, но сила в нем была, и вдвоем с союзником ему довольно скоро удалось обратить неприятеля в бегство.
Этот неожиданный союзник был не кто иной, как Жюльен де-Кленэ.
Жюльен среди товарищей имел авторитет и пользовался уважением, во-первых, за силу, во-вторых, за хорошее ученье, и в-третьих, за богатство.
Его заступничество навсегда оградило Жака Арно от нападок.
- Чего ты плачешь? - добродушно-строго спросил он толстого увальня.
- Мне больно. Они меня били.
- Никогда не нужно плакать при них. При мне ничего, а при них нельзя. Тебе скучно здесь? Это пройдет. Привыкнешь. Хочешь, будем друзьями? Тогда никто не посмеет тебя пальцем тронуть. Они все трусы, стоит только хорошенько огрызнуться на них.
С этой минуты Жак почувствовал к своему покровителю беспредельную нежность. Он привязался к нему так, как умеют привязываться только цельные, нетронутые натуры, когда впервые отдают свое сердце. Со своей стороны и Жюльен полюбил угловатого мальчика, как всегда мы любим тех, кому оказываем помощь.
Впрочем, Жак сумел прекрасно отплатить своему другу за покровительство. У Жюльена на всю жизнь осталось светлое, радостное воспоминание о том лете, когда он в первый раз в жизни простился со стенами гимназии и поехал провести вакацию у матери Жака госпожи Арно в ее прелестном домике в Монлуи, на берегу Луары, в самой очаровательной турэньской глуши.
Невозможно, да и бесполезно было бы описывать восторг юноши, в первый раз после многих лет вырвавшегося из душных казенных стен.
С этой поры в Жюльене зародилось новое чувство: это необузданная любовь к свободе.
Прошли годы. Жюльен получил несколько первых наград по всем предметам, Жак - несколько похвальных отзывов за сочинения и латинские стихи. Затем кончился курс и того, и другого, получены аттестаты - с очень хорошими отметками Жюльеном и с удовлетворительными Жаком.
По выходе из гимназии восемнадцатилетний Жюльен очутился на свободе, имея в близкой перспективе получение миллионов в полное свое распоряжение. Какое-то врожденное презрение к низким удовольствиям удержало его от падения в пропасть, уже поглотившую стольких богатых юнцов, как и он, лишенных опоры и руководства при своем вступлении в жизнь.
Его страсть к свободе получила полное удовлетворение: он пустился в путешествия и побывал во всех пяти частях света.
Сначала он странствовал просто как человек скучающий и праздный, но потом стал относиться к своим путешествиям серьезнее и даже провел несколько замечательных исследований, разом поставивших его в ряд знаменитых путешественников наших дней.
Находясь в Гваякиле, он получил известие о смерти госпожи Арно и оплакал покойную, как родную мать.
Временами он наезжал во Францию, и всегда неожиданно, как снег на голову. Появившись метеором, он наскоро обнимал Жака, делал несколько сообщений и докладов в ученых обществах, заглядывал раз-другой в оперный театр и снова исчезал с парижского горизонта.
О жизни, которую вел Жак, мы уже достаточно знаем из письма его американского дядюшки, так что нам больше нечего добавить.
В то время, с которого начинается наш рассказ, друзья находились в возрасте около тридцати пяти лет. Жюльен де Кленэ, белокурый, среднего роста мужчина, сохранил еще почти всю свою юношескую гибкость и подвижность. Широкоплечий, с высокой грудью, он был очень силен и никогда не знал, что такое болезнь.