- То, что ямщик не возвращается, это объяснимо. Он человек подначальный. На станции могло не оказаться лошадей - что он станет делать? Наконец, ведь и между станционными смотрителями тоже попадается сплошь и рядом такая дрянь… Покажи им подорожную да прикрикни на них хорошенько - все сейчас сделают, а нет - ничего от них не добьешься.
- Но ведь ямщик должен был сказать смотрителю…
- Станет смотритель его слушать!.. "Пошел вон", - и весь разговор… Конечно, я не утверждаю, что в данном случае произошло непременно так, но, во всяком случае, это весьма вероятно, я сибирские-то порядки знаю. Да, наконец, он просто мог и не дойти до станции…
- Ну, а якут? Ведь уж и ему пора бы возвратиться?
- Я уверен, что он явится. Если он запоздал, то, значит, были серьезные причины.
- Не случилось ли с ним чего-нибудь во время последней метели?
- С якутом-то? Нет, я этого даже и не думаю. Что якуту метель. Он с ней сроднился и знает, как с нею обращаться.
- Ох, хотелось бы и мне разделять вашу уверенность, да не верится.
- Напрасно. Я знаю людей. Наш якут - честнейший малый. Да, наконец, якуты высоко ставят долг благодарности. Они соблюдают его свято. На этот счет у них даже своя легенда есть…
- Легенда?.. Расскажите, пожалуйста. Кстати, это поможет нам убить время…
- Извольте. Давным-давно, лет сто тому назад, а может быть, и больше, жила-была древняя старуха-якутка. Ее считали колдуньей; кого любила она, тех называли счастливцами, а кого ненавидела, на тех, рано или поздно, непременно обрушивались всякие беды. Слово ее было для соплеменников словом оракула. Когда она уж очень состарилась, то удалилась в отдельную лачужку. Мимо нее никто не проходил, не испросив себе благословения у колдуньи и не принеся ей какой-нибудь лепты по своему достатку. Кто забывал оказать ей почтение, тому она страшно мстила. Превратившись в черного ворона, она вздымала против оскорбителя вихри и метели, потопляла в реке лодку с его добром или отнимала у него разум. Теперь кольдунья уже умерла, но якуты до сих пор приносят разные дары на то место, где она жила. Предание добавляет, что колдунья жила на земле сто лет, что она была очень толста, рябовата и имела глаза блестящие, как звезды… Колдуньей же она сделалась вот почему. Однажды, будучи еще не старой женщиной, она дала у себя в хижине приют постучавшемуся ночью страннику, напоила его, накормила, - одним словом, пригрела. Проснувшись утром, она убедилась, что гость отплатил самой гнусной неблагодарностью: он ограбил ее хижину, зарезал ее единственного сына (она была вдова) и скрылся. Чтобы отомстить убийце, она вступила в союз с шайтаном, сделалась колдуньей и с тех пор преследует неблагодарных, кто бы они ни были и в чем бы их неблагодарность ни проявлялась. Нашего якута мы спасли от смерти, помогли ему выбраться из полыньи. Он никогда этого не забудет и непременно постарается выручить нас из беды в свою очередь… Да вот… чу!.. Слышите, кто-то кричит?
Действительно, в это время кто-то окликнул путешественников. Голос раздавался где-то поблизости.
- Эй! Якут!.. Это ты, что ли? - отозвался Лопатин.
- Я, барин, - ответил хорошо знакомый нашим путешественникам голос.
С этими словами якут появился у входа в ледяную пещеру, весь покрытый инеем.
Его приветствовали крепкими рукопожатиями, посадили к огню и угостили горячим чаем. Наскоро напившись любимого российского напитка, якут предложил путешественникам ехать как можно скорее.
- А у тебя есть на чем ехать? - спросил Лопатин.
- Есть.
- Что?
- Четыре нарты.
- С оленями?
- Нет, с собаками. Но только скорее, барин; надо торопиться.
- А что? Разве что-нибудь неладно?
- Неладно, барин.
- Шалят, а?.. Варнаки {Беглые каторжники.}, что ли?
- Варнаки… Эх, барин, чем бы ехать скорее, а ты с разговорами…
- Да нет, брат, ты говори толком, я знать хочу.
- Ямщик - дурной человек… Мы встретили варнаков… С нас что взять?.. Нам они не страшны… Ямщик рассказал - вот, мол, господа богатые провалились в реку, сидят теперь, нас послали… "Так богатые господа-то?" - "Богатые. Деньжищ, добра всякого - целая уйма"…
- Ну, и что же? - спросил Лопатин.
- Ну вот и то же… Чай, сам теперь можешь понять, барин…
- Ямщик, значит, стакнулся с варнаками? Приведет их к нам?.. Ограбить хотят нас?.. Да?..
- Стало быть, что да!
Наскоро объяснив французам, в чем дело, Лопатин вместе с ними поспешно направился к нартам вслед за якутом. Кроме него, при нартах находилось еще два проводника, с помощью которых был живо нагружен уцелевший багаж.
Два слова о том, что такое нарты. Нарты - это узкие, длинные сани, очень легкие в ходу, но вместе с тем чрезвычайно устойчивые. На каждой нарте могут поместиться трое, включая и проводника. Последний садится обыкновенно на передке, в очень неудобной позе, к которой, впрочем, каждый якут абсолютно привык, и всегда бывает готов соскочить на землю в случае какого-нибудь приключения.
Под сиденьями делаются вместительные ящики для провизии пассажиров и для корма собак или оленей - для собак - мясо, для оленей - мох и лишаи.
Для трех человек в нарту нужно впрячь по крайней мере десять собак. Эти упряжные с виду неказисты и не сильны, но на деле очень выносливы, трудолюбивы и умны.
Привязывают их к саням ременными постромками, продеваемыми через ременные же ошейники. По первому окрику проводника они бросаются со всех ног и способны мчать нарту со скоростью двадцать верст в час в течение целого дня, не чувствуя ни малейшей усталости.
Вечером они довольствуются часто весьма малой пищей: дадут им по рыбе, да и то сплошь да рядом гнилой, и собаки ложатся спать, сбившись все в кучу, чтобы теплее было, а наутро просыпаются свежие и бодрые, готовые к новым трудам.
Якуты предпочитают собак оленям, во-первых, потому, что они дешевле, во-вторых, потому, что они гораздо выносливее и неприхотливее последних.
Якут сел с Лопатиным в переднюю нарту; на две следующие нагрузили багаж, а на четвертой поехали Жюльен и Жак.
На всякий случай французы положили около себя заряженные винтовки.
Караван двинулся. Собаки понеслись во всю мочь.
Якут-проводник бесстрашно пустил свою нарту не по дороге, а прямиком по снежной равнине, зорко вглядываясь в туманную даль, нет ли чего подозрительного.
К вечеру доехали до цепи Верхоянских гор и на вершине ее провели ночь. Ночлег был чисто сибирский: вырыли пещеру в снежном сугробе да в ней и спали.
Предсказание Лопатина сбылось: наверху оказалось гораздо теплее, чем внизу, в долине. В долине замерзала ртуть, а здесь градусник показывал только 17° холода по Реомюру. Это ниже средней зимней температуры Якутска.
На другой день собаки пробежали около ста тридцати верст.
Якут отыскал покинутую юрту и решил сделать в ней ночлег.
Друзья расположились там, развели огонь и за ужином принялись обсуждать свое положение.
Оно было не из приятных. Приходилось, бросив накатанную дорогу, ехать по целине, чтобы скрыть свои следы от шайки беглых каторжников, привлеченных предателем-ямщиком.
Как быть, если шайка окажется многочисленной?..
- Остается только положиться на наши добрые винтовки, вот и все, - заметил в заключение разговора Жюльен. - А теперь мне хочется лишь одного: спать.
- Надо по очереди караулить, а то на нас могут напасть врасплох, - возразил Лопатин.
- Спите спокойно, - сказал якут. - Я беру все на себя. Сон у меня чуткий - чуть что, сейчас услышу и разбужу вас.
Вскоре усталые путники заснули глубоким сном.
Глава XII
Нападение. - Два удачных выстрела. - Вперед. - Сибирские собаки. - Еще полторы тысячи верст. - Молодец на все руки. - Что может сделать якут. - Исследователи Сибири. - Сибирские леса и низкорослые деревья. - Предел растительности. - Тундра. - Дикая стая.
Среди глубокой ночной тишины спящих разбудил голос якута:
- Барин, барин!.. Вставай!
Лопатин и французы вскочили в мгновение ока и схватились за винтовки.
- Что такое? - спросил меховой торговец.
- Варнаки! - коротко и сухо ответил якут.
Лопатин выбежал из двери юрты, вглядываясь в темноту. Вдали слышался гулкий топот лошадей по снегу, как будто скакал конный отряд, но ничего не было видно.
- Да это, должно быть, настоящие разбойники! На лошадях!
- На лошадях или пешком, - возразил Жюльен, - но во всяком случае мы им дешево не дадимся.
Топот приближался. Вот уже в темноте стали вырисовываться неясные очертания скачущих всадников. Их было человек десять или двенадцать. Вдруг луна, все это время скрывавшаяся за тучами, выплыла на прояснившемся небе, и разбойников стало видно ясно, как днем.
Они были вооружены какими-то странными пиками, вроде казацких, и сидели на малорослых, но выносливых степных лошадках. Вероятно, у многих были еще и пистолеты, но, во всяком случае, все это уступало вооружению путешественников, давая последним большое преимущество, как и возможность использовать юрту в качестве своеобразной крепости.
Предводитель разбойников скакал впереди. Пики у него не было, а за плечами висело ружье. Кроме того, у пояса маячила казацкая шашка, а в кобурах седла зоркий Лопатин разглядел револьверы.
Скачущие всадники приблизились к юрте шагов на пятьдесят. Путешественники взвели курки и прицелились.
- Стой! Кто вы? - крикнул Лопатин. - Остановись или мы стреляем!
Вместо ответа всадники гикнули на лошадей и понеслись еще быстрее к юрте.
Три путешественника разом выстрелили.
Под одним из всадников упала лошадь. Другой с ругательствами выронил пику из раненой руки. Но тем не менее разбойники продолжали скакать к юрте. Лишенный лошади бежал за товарищами бегом.
- Кто вы? Что вам нужно? - опять окликнул их Лопатин.
- Мы-то? Мы вольные люди, - отвечал, осаживая лошадь, предводитель шайки, громадный рыжий мужик со зверским лицом.
- Что вам нужно?
- Об этом после поговорим… А теперь вот что: долой оружие.
- Сила солому ломит, - произнес Лопатин и, значительно переглянувшись с французами, направился к атаману, как бы с намерением отдать ему свою винтовку.
Тот выехал еще несколько вперед, нагнулся с лошади и протянул руку к подаваемому ружью. В эту минуту Лопатин с быстротой молнии вынул из кармана револьвер и в упор выстрелил в ухо лошади атамана.
Лошадь упала, увлекая и всадника. Лопатин кинулся на него, схватил его железною рукою за горло, приставил ко лбу револьвер и выстрелил…
Разбойник был убит наповал.
Жюльен и Жак снова выстрелили из своих винтовок. Еще двое повалились смертельно раненные. Остальные, совершенно деморализованные смертью предводителя, обратились в поспешное бегство.
- Снова мы спасены благодаря вашей решительности и присутствию духа! - обратился к Лопатину Жюльен, горячо сжимая его руку.
- Я и сам не ожидал, что мы так дешево отделаемся. Но, очевидно, это были еще не настоящие, не закоренелые варнаки, а новички; от старых, опытных варнаков мы не избавились бы так легко. Те никогда бы не совершили такого детски неумелого нападения.
Остаток ночи друзья благодаря понятному нервному возбуждению провели без сна. Якуты этим временем разрубили на части убитых лошадей и сложили куски мяса на нарты. Это было очень кстати: для собак таким образом пополнился запас обильного и питательного корма.
Рано утром все было уже готово, и путешественники, покинув юрту, двинулись дальше.
До Берингова пролива им оставалось еще около двух тысяч верст. Даже если усиленно кормить собак и при условии, что бежать они будут изо всех сил, преодолеть это расстояние можно по меньшей мере дней за шестнадцать или семнадцать.
Якут-проводник опять поехал впереди, погоняя собак по утомительно однообразной снежной равнине. Долго ехали путешественники вдоль Станового хребта, который от места, где он образует узел с Верхоянскими горами, тянется с запада на восток на протяжении пятисот верст и затем, повернув к северо-востоку, углубляется в землю чукчей.
Разговоров дорогой не было. Лопатин ехал в передних санях с якутом-проводником, а Жюльен с Жаком - в последних. Закутанные с головою в воротники своих шуб, французы изредка лишь перебрасывались между собой двумя-тремя словами. Сани однообразно скрипели полозьями по мерзлому снегу, усыпляя путников своим мерным и покойным скольжением.
Во время остановок делали по сибирскому обыкновению привал, зарываясь где-нибудь в сугроб, если только счастливый случай не наводил путников на какую-нибудь покинутую юрту или на бедный якутский поселок.
Здоровье путешественников было превосходным. Собаки благодаря сытному корму работали великолепно и обнаруживали необыкновенное проворство и неутомимость.
Для Жюльена и Жака эта езда на собаках представляла чрезвычайный интерес.
Французы не переставали дивиться уму и сообразительности сибирских псов с торчащими ушами и остроконечной мордой, быстро мчавших санки и по малейшему знаку поворачивавших направо или налево - словом, куда нужно.
Не обходилось, однако, и без приключений, нарушавших временами однообразие скучной езды. То вдруг дорогу перебегала черно-бурая лисица, потревоженная в своей норе, или дикий северный олень; упряжные собаки, поддаваясь инстинкту, с громким лаем пускались в погоню за бегущим зверем, и погонщику всякий раз стоило немалого труда остановить их и привести к порядку.
В подобных случаях погонщикам помогал вожак стаи. В каждой упряжке есть такой сильный, обученный пес, который задает тон всем остальным. Когда стая бросалась в случайную погоню за выбежавшим зверем, вожак вдруг живо поворачивался и начинал лаять в противоположную сторону, как будто заметил там еще одного зверя.
Стая немедленно прекращала прежнюю погоню и пускалась в новую - за тенью. После этого порядок восстанавливался сам собой.
Расстояние до Берингова пролива быстро уменьшалось. Благополучно переехали Колыму по льду и доехали до верховьев реки Коркодон, берущей начало на Становом хребте, не более как в ста двадцати километрах от Гижигинской бухты на Охотском море.
Таким образом путники за пять дней благополучно преодолели расстояние в 800 верст, то есть делая по 160 верст в день. Это было почти невероятно.
Но все-таки до Берингова пролива оставалось еще далеко - около тысячи двухсот верст.
Путники проехали узкую долину реки Коркодон, промерзшей насквозь до самого дна.
Не умея определить пройденное расстояние, они всегда обращались к своему якуту, который безошибочно измерял число оставленных за собою верст по скорости, с которою бежали собаки.
Они часто спрашивали себя, что бы стали делать одни, не будь с ними якута?
Он положительно был мастер на все руки: и повар, и кучер, и дворецкий, - одним словом, просто незаменим.
Руководимый единственно своим дикарским инстинктом, якут ни разу не сбился с принятого однажды направления, что с чрезвычайным удивлением засвидетельствовал Жюльен, справлявшийся время от времени с компасом.
Нужно ли было нарубить дров для костра, заварить ли чай, откупорить ли ящик с консервами или посадить на вертел кусок мяса, - якут поспевал всюду и все исполнял исключительно хорошо.
Холод на него не действовал; работая, он распахивал шубу и только беспечно посвистывал, словно был не из плоти и костей, а из железа и камня.
Он даже выучился одному французскому слову - manger {Есть, еда (фр.).} и произносил его с самым торжественным видом, когда, приготовив обед, обращался к французам с предложением приступить к трапезе.
Нужно ли было соорудить хижину из снега или временную юрту из ветвей, прикрытых оленьими шкурами, - якут и здесь не ударял лицом в грязь и делал свое дело основательно.
Во время привала Жюльен часто разворачивал карту и изучал ее с Жаком и Лопатиным. Безграмотный якут, присмотревшись к ней, скоро выучился понимать значение разных линий и черточек.
Вообще якуты - исключительно смышленое племя, по крайней мере, самое смышленое из всех племен Сибири. Они в высшей степени одарены способностью приспосабливаться к окружающим условиям, - как к климату, так и к людям.
Собственно первоначальная их родина - окрестности Байкальского озера; но три столетия тому назад, теснимые бурятами, они покинули родные места, подались на север и переменили свой образ жизни, адаптировавшись в новых климатических и почвенных условиях.
Во время короткого северного лета якут - неутомимый работник, будучи зато натурой весьма противоречивой, зимой впадает в беспробудную лень, словно северный зверь в спячку. Ведет ли он оседлую или кочевую жизнь, занимается ли скотоводством или охотой, якут всегда и во всем выказывает склонность к торговой и промышленной предприимчивости. Его недаром называют "жидом" Сибири. Что бы он ни делал, в нем всегда проявится юркий торгаш. Но вместе с тем нет такого дела, на которое он не был бы способен. В городе все ремесленники - плотники, столяры, маляры, кузнецы - по большей части из якутов. Они умеют недурно делать самовары и даже ружья, только, разумеется, весьма примитивного образца.
Якут-рабочий замечательно умеет подражать всему, чему хотите, но вместе с тем во всякое подражание он всегда вносит что-нибудь свое, самобытное.
Точно так же и в отношениях с людьми. С самоедом или тунгусом якут держит себя как самоед или тунгус, но в то же время он сохраняет по всей полноте свои личные качества, свою смышленость и всегда сумеет поставить себя на первое место среди инородцев, с которыми сведет его судьба.
Климат в Сибири суров и неблагоприятен для земледелия, поэтому якуты не везде могут возделывать свои тощие поля, но зато они прекрасные скотоводы и сумели развести скот даже в таких северных краях, где, казалось бы, для этого нет ни малейших климатических условий. Якутские лошади и коровы встречаются даже севернее Полярного круга…
Неутомимые в труде, нечувствительные к сибирской стуже, якуты (недаром их зовут "железными людьми") необыкновенно умеренны в пище и великие трезвенники. Пьяный якут - это что-то неслыханное, невиданное, необыкновенное. В этом их можно поставить в пример многим цивилизованным народам запада…
Все эти сведения о якутах сообщал французам их спутник Лопатин во время доверительных бесед на привалах.
После переправы через Коркодон якут повез наших путников на северо-восток, следуя изгибам Станового хребта и оставляя налево от себя реку Омолонь с притоками.
Таким образом была пройдена 64-я северная параллель. Французы находились теперь на два градуса ниже Полярного круга, в огромной, до сих пор мало исследованной низине.
Уже с некоторых пор они стали замечать, что характер растительности меняется. Деревья здесь росли как будто с натугой, словно им трудно было бороться с холодом. Стволы, толщиной в поперечнике более метра, которым так дивились ранее французы, уже больше не попадались. Теперь деревья были чахлые, точно больные.
Вскоре и они исчезли. Лишь изредка встречались какие-то приземистые, словно выродившиеся лиственницы.
Наконец еще через некоторое время перед путешественниками открылась необъятная, необозримая равнина, на которой кое-где виднелись миниатюрные заросли каких-то низкорослых деревьев, имевших не более трех метров в вышину.