Девушка вздрогнула и быстро обернулась назад, на удлиненном лице ее отразилась новая волна испуга. Дарган на мгновение замер в седле, затем непроизвольно сунулся вперед, стараясь получше рассмотреть незнакомку, укрытую копной растрепанных волос. В глазах у него заплясал блеск недоумения, а на скулах принялись перекатываться крепкие желваки. Молодая женщина тоже громко вскрикнула и прижала руки к груди, по ее внешнему виду можно было определить, что подобной встречи со всадником, да еще в этом именно месте, она тоже не ожидала.
- Никак французская мамзелька, - ошалело протянул один из верховых. - Похоже, Дарган, что это гостья с твоего подворья.
- А зачем она сюда притащилась? - с сомнением пожал плечами второй из терцов. - Дома, что-ли, не сиделось?
- Тараска, а ну глянь под копну, - вступил в разговор третий из патрульных. - Не видно ли там мушкетера? Они ж вдвоем к нам в станицу прибыли.
Но шустрый малолетка, к которому обратились, ничего сделать не успел, потому что из углубления в копне показался молодец в черкеске и при оружии. Он оправил на себе платье, сдвинул папаху на затылок и только после этого развернулся лицом к станичникам. Глаза у патрульных округлились от удивления, они как по команде посмотрели на своего командира, который оторопел от увиденного больше остальных. Это был его младший сын Петрашка. Сначала у Даргана скакнули вверх брови, затем сам собой раскрылся рот, он одурело покрутил головой. Снова воззрился на незнакомку, по прежнему стоящую перед ним с задранным подолом платья и с потеками крови на ногах, перевел взгляд на молодца, у которого остался оттопыренным край черкески. И вдруг одним разом сломал черты мужественного своего лица, превратив его в маску хищного зверя, увидевшего жертву. Правая рука полковника рванула из ножен клинок, а левая дернула на себя поводья, принудив кабардинца подняться на дыбы. Оставалось одним прыжком перемахнуть сажени три до казака, появившегося из стожка, и пустить острое как бритва лезвие под его подбородок, чтобы подравнять без того прямые его плечи. И тут раздался громкий возглас провинившегося, в котором несмотря ни на что, чувствовалось внутреннее спокойствие.
- Батяка, она сама пошла со мной! - Петрашка облизал вмиг пересохшие губы. - Француз для нее никто, а мы друг друга любим.
Но было уже поздно, ведомый твердой рукой, атаманский жеребец взвился над стерней, на мгновение распластался над ней будто в полете, и опустился в вершке от возмутителя спокойствия. Шашка со свистом описала полукруг, готовясь обрушиться на его голову, уже лезвие пересекло ту незримую черту, после которой можно было бы заказывать поминальную молитву. В этот момент молодец бросил свое гибкое тело под грудь скакуна, он изловчился схватиться за уздцы и с силой завернуть его морду вверх. Кабардинец взвизгнул, он дробно заплясал на месте, припадая на все четыре ноги и выворачивая шею на бок. Полковничий клинок сделал в воздухе немыслимое сальто и сверкнул к стремени, едва не поранив лошадиную шкуру.
- Батяка, на мне вины нет, - оскалился казак на родного отца, в темных глазах у него запылал огонь, говоривший о том, что терпения может и не хватить. Он выкрикнул снова. - Французская скуреха отдалась мне по доброй воле. Я тоже люблю ее, по настоящему.
- Прочь с дороги… - рычал атаман, уязвленное самолюбие которого не давало ему опомниться. - Зар-рублю паршивца! Честь рода Даргановых надумал опозорить!?.
- Чести нашей семьи никто не затронул, - Петрашка продолжал выкручивать холку скакуну. - Я сказал тебе правду…
- А ты знаешь, поганец, что после твоего паскудства по станице пойдут пересуды? Тогда куда прикажешь нам деваться?
- Не будет пересудов, у нас все полюбовно.
- А про ее кавалера забыл? Он за эту девку тебя шпагой проткнет.
- Я уже сказал, что мушкетер с Сильвией люди чужие. Мы с ней уезжаем, насовсем…
Последнее слово, произнесенное с напором, будто отрезвило Даргана, он хапнул воздух полной грудью и откинулся назад. Надолго застыл на спине жеребца, наконец-то вырвавшегося из цепких рук молодца и принявшегося громко фыркать. Так продолжалось несколько томительных мгновений, пока бледное лицо полковника не осветил луч солнца, выскочившего из-за облака. Атаман шумно перевел дыхание и обвел окружавших его станичников бессмысленным взглядом.
- Месье Дарган, - послышался робкий голос девушки, по прежнему стоявшей в напряженной позе в стороне от всех. - Месье Дарган, же се венье…
- Ты посмотри, она еще что-то соображает, - усмехнулся один из верховых.
- А чего с ней станется, они живучие как кошки, - откликнулся его товарищ. - Что наши, что французские.
Сильвия сделала шаг вперед и воздела руки вверх, она будто не замечала задранного подола и голых своих ног. Впрочем, она не собиралась одергивать платье, как бы намекая, что сделанного уже не переиначишь:
- Месье, камараде… же… венье… Симпазис авес, - тужилась она что-то сказать, напрочь забыв те немногие слова, которые успела заучить за время пребывания в гостях у русских казаков.
- Видал ты, Петрашка ее снасиловал, как это по ванзейски, невинность привер. А она про симпатию гутарит. Чи как там…
- Навроде, так и есть. Ей бы надо, это… адмир, что она такая красивая.
- А Петрашка-то наш ловок, - разом заговорили станичники. - Взял девку, не мытьем так катаньем. Он эту мамзельку еще на праздник обхаживал.
Француженка повернулась на голоса казаков, тонкие брови у нее сошлись к переносице. Видимо девушке не понравилось обсуждение их с ее возлюбленным поведения, резко вскинув ладонь, она моментально превратилась в недоступную женщину:
- Же протест контре… - твердо проговорила она, повторила, - Же протест! - Затем снова указала рукой на своего насильника и опять попыталась улыбнуться. - Же… симпазис авес, месье, камараде… Ла мур.
- Ну иноземка! У нее кровь по ногам бежит, а она заладила про любовь, - удивился Тараска.
- Ламур для дур… Бабы, что с них взять, - хохотнул его сосед.
- Как говорится, ума нет - считай калека, - со смехом подхватили остальные патрульные. - Станичники, заворачивай коней, у нас такое случается чуть не перед каждой свадьбой, только шума никакого. А если у них по серьезному, как намекнул Петрашка, то пускай сами между собой и разбираются.
Дарган всадил шашку в ножны, затем соснул воздух через ноздри и, выхватив из-за голенища ноговицы нагайку, принялся охаживать ею враз пригнувшегося под ударами своего младшего сына. Он трудился так старательно, что по лицу побежали ручьи пота, но казаки видели, что и взмахи были не те, и оттяжки не такие, каким положено быть в подобных случаях. В сознании у атамана все отчетливее проявлялся образ молодой француженки, которую точно так-же он подмял под себя на далеком острове Ситэ, что находился сразу и посередине реки Сены, и в центре города Парижа. И чем ярче вырисовывался этот образ, тем быстрее сила из мускулов переливалась в его скулы, заставляя издавать бессильный зубовный скрежет. И чем дольше казак нахлестывал студента, тем оживленнее становились лица у станичников, тем испуганнее таращилась на него француженка. В конце концов она не выдержала, подбежав к полковнику, вырвала у него витую плеть и отбросила ее в сторону. По лугу разнесся раскатистый гогот, и не было в нем, в этом смехе от души, ни тени фальши.
Ранним утром Дарган, набросив на себя лишь рубашку, поспешил на конюшню, занимавшую всю заднюю сторону широкого база. Он не поцеловал, как обычно, полусонную Софьюшку, вместе с ним настроившуюся на домашние дела, потому что со вчерашнего дня огромный дом превратился в растревоженный улей. Он вообще не желал никого видеть и ни с кем общаться. В комнатах только и разговоров было, что о поступке Петрашки, лишившего невинности французскую мадемуазель. Панкрат, ухмыляясь в усы, скрывал свое веселое настроение за отрывистыми фразами, его жена Аленушка выглядывала из-за ситцевой занавески, отделяющей их спальню от общей горницы, и когда замечала проходящего мимо Петрашку, пыталась лихо ему подмигнуть. Захар с Иришкой старались держаться особняком - сразу после трапезы оба отправлялись гулять по станичной улице. Так же вела себя и самая младшая в семье Марьюшка, убегавшая к скурехам, собиравшимся полузгать семечки на площади перед лавкой. Лишь Аннушка посматривала на домашних испуганно вопрошающим взглядом, в котором можно было угадать самое сокровенное ее желание. Мол, она тоже не прочь была бы отчебучить что-нибудь эдакое, лишь бы потом не остаться в дурах. Но когда доводилось встречаться глазами с мушкетером, девушка тут-же опускала голову и упиралась зрачками в пол. Сам кавалер, как ни странно, отнесся к известию более чем спокойно, он не схватился за шпагу, не стал заряжать свой пистолет, даже не подскочил к Петрашке с кулаками. Узнав о произошедшем, Буало подошел к спутнице и молча поцеловал ее в щеку, словно благословлял бывшую свою невесту на супружество с терским казаком. И этот его поступок еще больше разрядил напряженную поначалу обстановку в доме, предоставив всем членам семьи возможность отдаться ночному отдыху без пересудов и ругани.
Осмотрев стойла и подсыпав коням овса, Дарган подошел к своему любимому золотистому жеребцу, сунув в мягкие его губы присыпанную солью корку хлеба, зарылся пальцами в жестких волосах на холке, будто выкрашенных в желтые с коричневыми полосы. Постояв немного, приткнулся лбом к звездочке на лошадиной морде:
- Такие вот дела, Эльбрус, придется нам расстаться с алычиной, что я вплел в твою гриву, - негромко проговорил он. - Она понадобилась французскому королю с его народом. А мы с тобой таскали этот дивный алмаз как обыкновенный оберег, освещенный станичным уставщиком.
Кабардинец шумно вздохнул и покосился на хозяина выпуклым лиловым глазом. Переступив задними ногами, он пошарил по лицу Даргана толстыми губами и в знак солидарности коротко всхрапнул. Атаман похлопал его по холке, затем нащупал талисман и начал распутывать словно проволочные волосы. Когда тяжеленький и твердый комок очутился у него на ладони, снова склонился головой к конской холке:
- Кто его знает, спасал этот алмаз от бед и несчастий, или нет, но нам с ним было спокойнее. Хотя мы с тобой знали, что он обыкновенный камень, разве что блеску будет поболе, - неуверенно пробормотал Дарган. Добавил, как бы успокаивая себя. - Чужой он, понимаешь? А ежели не наш, то и нам не нужный.
Верховая лошадь покивала головой и потянулась к кормушке с овсом, на крепких ее зубах захрустели плотные зерна. Убедившись в очередной раз, что скакуну все равно, что его хозяин вплетет ему в гриву, атаман повертел амулет перед своими глазами, чтобы еще раз полюбоваться исходящим из него светом. В конюшне было темновато, лучи солнца врывались только в дверь да пробивались сквозь редкие прорехи в крытой чаканом крыше. Переступив порог стайки, Дарган прошел к выходу, нашарил в кармане складной ножик и принялся соскабливать с алычины толстый слой грязи. Скоро серебряные проволочки, опутывавшие плотное и тяжеленькое ядро, отозвались голубоватым свечением, они заискрились сложными переплетами, мешая рассмотреть то, что скрывалось за ними. Дарган набрал слюны и плюнул на сетку, сбивая блеск, одновременно размягчая затвердевший между ячейками навоз. Наткнувшись взглядом на ведро с водой в углу, опустил туда оберег и пополоскал его в нем, постукивая по железным бокам емкости. Работа пошла веселее, грязь начала вываливаться кусками. Когда ее почти не осталось, полковник снова сунул амулет в ведро, долго ковырял ногтями под проволочными косами. Наконец вытащил свой талисман из воды и протер его насухо подолами рубашки. Он хотел передать драгоценную вещь французам во всей ее красе, чтобы у них мысли не возникло о том, что камень может быть не настоящим, и что он его использовал как хотел. Он-то знал, каким светом осколок незнакомой жизни может осветиться, как он умеет завораживать глаза и делать мешковатым тело. Но когда, закончив протирание, Дарган подставил ладонь с лежащей на ней алычиной под упругий солнечный поток, дыхание у него споткнулось и надолго свернулось в клубок внутри груди. Показалось, что весь мир, который переливался перед его глазами разноцветными красками, пропитался одним голубым сиянием, искристым и холодным, проникающим тонкими иглами в самое сердце, даже протыкающим его насквозь. Он почувствовал эти болючие уколы везде - от макушки до самых ступней, они пробрались вовнутрь живота, в бедра, в шею. Даже в мозги, заставляя их подчиняться неведомой силе и мечтать только об одном, о том, откуда пути назад уже не было. Огромным усилием воли Дарган сумел захлопнуть веки и опустить ладонь вниз, но манящие голубые звезды с искрами вокруг них и не думали исчезать, они продолжали водить хоровод внутри него, стараясь затянуть душу в свою леденящую метель и вместе с нею оставить там навсегда и его самого. Казачий атаман ощущал, как раскачивает его из стороны в сторону, словно много дней подряд он не слезал с седла, как наполняется его плоть холодом, становясь сосулькой в храме из голубого мрамора. Их было много, этих обыкновенных сосулек в просторных залах, заполненных лишь мерцающим воздухом. И там было приятно, и, как ни странно и противоречиво, тепло. Оставалось сделать всего один шаг, чтобы присоединиться к бездуховности и заледенеть в ней навеки.
- Дарган!..
Казак встрепенулся, стараясь уяснить, откуда послышался голос, тело его начало неторопливо пропитываться летом, вытесненным свечением от оберега. Чтобы поскорее вернуться к привычным заботам, полковник заставил себя набрать полную грудь пропитанного солнцем воздуха и задержать его внутри себя. И сразу пришло облегчение, в нос ударили привычные запахи, а в волосах загудела запутавшаяся в них муха.
- Дарган, что ты там делаешь? - вновь спросила Софьюшка.
- А что такое? - стряхивая с себя остатки наваждения, посмотрел он в ее сторону. - Я задавал коням овса.
Софьюшка подошла поближе, заглянула мужу в глаза. Затем взяла его за руку и негромко проговорила:
- Ты в дом один сейчас не заходи, - она помолчала, поправляя под мышкой какой-то предмет. Подтянувшись на носках чувяков, пошарила губами по заросшей щетиной щеке супруга, по открытой его шее, ласково шепнула в ухо. - Мы с тобой через порог вместе перейдем.
- Ну… как скажешь, - согласился он, приминая пальцами к ладони твердый как железо амулет. Подумал о том, что женщины везде одинаковые, скорее всего наступил какой-нибудь божественный праздник и нужно соблюсти старинный обряд. - А я, вот, камушек выплел из гривы коня, бриллиант этот, который из короны короля Людовика Восемнадцатого. Как раз твоим землякам его отдадим…
Сразу за дверью в горницу Софьюшка, всегда пропускавшая Даргана вперед, вдруг выскользнула из-за его спины и встала с ним рядом. Атаман поморгал ресницами, давая глазам привыкнуть к свету, приглушенному занавесками на окнах. Увидел вдруг, как в ноги к нему кинулась Аннушка, она обхватила ноговицы руками и сунулась лицом к отцовским ступням. Даже сквозь кожу обуви ощущалось, как пламенеют у нее щеки, и какое из груди девки вырывается горячее дыхание. Дарган покрутил головой и недоуменно уставился на супругу, он никак не мог понять, в чем провинилась старшая из дочерей. Неожиданно заметил, что Софьюшка выставляет перед собой икону, которой когда-то благословлялась на замужество его мать, а перед ней его родная бабка. Старообрядческая икона была намоленная, она переходила из поколения в поколение, исполняя роль первосвященника.
- Что это с ней? - не отрываясь от лика святого и одновременно указывая рукой на дочь, спросил Дарган у жены. Он снова осмотрел горницу, заметил кавалера в шляпе, в ботфортах и при шпаге, на пальцах у него посверкивали несколько богатых перстней. По обе стороны от мушкетера пристроились члены семьи, на лицах их отражалась значимость события, о котором полковник еще не догадывался. Петрашка с французской мамзелькой прижимались друг к другу, по их напряженным фигурам ощущалось, что они тоже, несмотря на великую провинность перед казачьим укладом жизни, хотят что-то ему сказать. Атаман обратился к родным своим людям и повторил. - Что сегодня с вами?
И вдруг услышал донесшийся снизу робкий голос Аннушки:
- Благословите, батюшка с матушкой, не могу я без него.
- Без кого ты не можешь, доча? - в какой раз за последнее время ошалел Дарган.
- Без Буалка этого, француза в высоких сапогах. Люблю я его проклятого…
Пока атаман метался взглядом по кругу, не зная, на ком его остановить, кавалер подкрутил усы, затем снял шляпу, прижал ее к груди и встал рядом с Аннушкой. В зрачках его отражалась светлая озабоченность, он даже не подумал посмотреть в сторону своей недавней спутницы и невесты в одном лице.
- Я тоже желаю, чтобы вы, месье Д, Арган, и вы, мадам Софи, по казачьему обычаю освятили мой союз с вашей дочерью мадемуазель Анной, - уверенно заявил он и так-же без сомнений добавил. - Я полюбил эту девушку, как только переступил порог вашего дома. Обязуюсь заботиться о ней и уважать Анну до конца наших с нею дней.
Не успел Дарган осознать, что происходит в его доме, как рядом с новоиспеченными молодоженами объявилась вторая пара. Теперь московский студент, как минуту назад кавалер, склонил перед отцом с матерью свой непокорный чуб, а его подруга опустилась на одно колено. В этот момент послышался негромкий шепот Аленушки, обращенный к своему мужу:
- Надо было нашему Петрашке встать с француженкой под благословение первыми, твой младший брат все-же мужчина.
- А ты бы уложилась за Аннушкой? - одернул ее Панкрат, не дававший баловаться своим детям, стоявшим рядом с ним. - За ней сам чорт никогда не угонялся.
Больше никто из домашних не обратил внимания на невольное отступление от казачьих правил, потому что почти все они принимали участие в подоспевшем как тесто для подового хлеба обряде. Зрачки претендентов на супружескую жизнь сияли любовью и светлой надеждой, они не уступали друг другу ни в чем. Наконец Петрашка прочистил горло и с дрожью в голосе произнес:
- Батяка и мамука, благословите и нас на совместную жизнь. Я полюбил Сильвию, она ответила мне взаимностью…
- Ви, месье Д, Арган, - эхом откликнулась девушка. Добавила, с трудом подбирая русские слова. - Я лублу своего Пьера, я хочу… как это, за него замуж.
Дарган машинально потянулся рукой к пуговицам, до него только сейчас дошло, что красуется он перед детьми в рубашке и в заправленных в ноговицы брюках. Папаха, черкеска, пояс с оружием и даже неизменный казачий атрибут на все случаи жизни - нагайка - остались лежать в комнате. Он повернулся в сторону двери, ведущей в их общую с Софьюшкой спальню, собираясь поспешить туда, но жена одернула мужа. Она сдавила его локоть пальцами и снова молча воззрилась перед собой, словно ожидая продолжения семейного представления. Торжество жизни не заставило себя ждать. Вслед за Петрашкой с Сильвией пред родительскими очами предстали Захар с Ингрид, до сей поры как бы со стороны наблюдавшие за происходившим. Новая пара присоединилась к двум другим, в глазах у них горел тот-же негасимый огонь любви. У полковника в мозгах замутилось окончательно, к такому повороту событий он совсем не был готов. Меж тем Захар снял с головы папаху и наклонил свой белобрысый чуб вниз, его шведская пассия последовала примеру французской мадемуазели, она грациозно опустилась на одно колено и уставилась в раскрытые перед собой ладони, словно принялась читать Библию.