Звучит по меньшей мере как подстрекательство! Если эта идея распространится в Европе!.. Бог мой! Ужасно! Война с Америкой может вспыхнуть в любой день, уж определенно на море. Хлопок нам просто необходим.
Марлоу тем временем натянуто говорил:
- Надеюсь, вы не попеняете мне, сэр, что я изложил вам своё мнение о позиции адмирала Кеттерера.
- О нет, что вы. - Сэр Уильям сделал над собой усилие, пытаясь прогнать тревогу. Я постараюсь избежать войны, но если её не миновать, мы будем драться. - Вы совершенно правы, мистер Марлоу, и я, разумеется, считаю честью для себя работать с адмиралом Кеттерером, - сказал он и сразу же почувствовал себя лучше. - Наше расхождение во взглядах касается вопросов протокола. Да, но в то же время мы должны поощрять японцев к индустриализации и мореходству, один корабль или даже два десятка - не повод для беспокойства. Мы должны поощрять их. Мы здесь не для того, чтобы колонизировать их страну, но именно мы должны стать их учителями, не голландцы и не французы. Спасибо, что напомнили мне: чем сильнее наше влияние, тем лучше. - Он чувствовал в себе подъем. Ему редко представлялась возможность вот так свободно побеседовать с кем-то из молодых, но быстро продвигающихся по службе капитанов, а Марлоу произвел на него очень хорошее впечатление, и здесь, и в Канагаве. - Скажите, а все офицеры с таким презрением относятся к торговцам и штатским лицам?
- Нет, сэр. Но я не думаю, что многие из нас хорошо их понимают. У нас иная жизнь, иные ценности. Иногда это бывает для нас сложно. - Основное внимание Марлоу было приковано к адмиралу, который разговаривал с капитаном на мостике, - вообще все стоявшие поблизости, кто спиной, кто боком, ощущали его присутствие. Солнце прорвалось сквозь неплотную завесу облаков, и в ту же секунду день как-то повеселел. - Служить во флоте - это... ну, это всегда было единственным желанием в моей жизни.
- Служба во флоте ваша семейная традиция?
- Да, сэр, - тут же с гордостью ответил Марлоу. Мой отец - капитан, хотелось добавить ему, служит дома, как и его отец, мой дед, который был флаг-адъютантом при адмирале Коллингвуде на "Королевском Сюзерене" у Трафальгара. Все мои предки служили во флоте с тех самых пор, как у нас вообще появился флот. А до этого, как повествует легенда, они выходили в море на каперах из Дорсета, откуда происходит мой род, - мы живем там, в одном и том же доме, уже более четырехсот лет. Но он не сказал ни слова: полученное воспитание говорило ему, что это будет звучать как хвастовство. Он просто добавил: - Наша семья родом из Дорсета.
- А моя - с севера Англии, из Нортамберленда, мы живем там из поколения в поколение, - рассеянно произнес сэр Уильям, взгляд его все так же был устремлен на мыс, мысли заняты бакуфу. - Отец мой умер, когда я был ещё молод, - он был членом парламента, имел деловые интересы в Сандерленде и Лондоне, занимался балтийской торговлей и русскими мехами. Моя мать была русской, поэтому я вырос, зная два языка, и это поставило меня на первую ступеньку в министерстве иностранных дел. Она была... - Он спохватился как раз вовремя, удивляясь тому, что так разоткровенничался. Он собирался сказать, что она была урожденной графиней Свевской и доводилась родственницей Романовым, что она до сих пор жива и одно время являлась фрейлиной королевы Виктории. "Мне действительно необходимо сосредоточиться - история моей семьи вовсе не их ума дело". - Э... а вы, Тайрер?
- Лондон, сэр. Отец - стряпчий, как и его отец до него. - Филип Тайрер рассмеялся. - После того как я получил степень в Лондонском университете и сказал ему, что хочу поступить на службу в министерство иностранных дел, с ним едва удар не сделался! А когда я подал прошение назначить меня переводчиком в Японию, он заявил, что я совсем ополоумел.
- Возможно, он был прав. Вы здесь всего две недели, а вам уже, можно сказать, чертовски повезло, что вы остались в живых. Вы не согласны, Марлоу?
- Да, сэр. Это так. - Марлоу решил, что подходящий момент наступил. - Филип, кстати, как себя чувствует мистер Струан?
- По выражению Джорджа Бебкотта, ни хорошо, ни плохо.
- От души надеюсь, что он все-таки поправится, - сказал сэр Уильям, ощутив внезапную резь в животе.
- Оглянуться не успеете, сэр, как мы подойдем к Эдо. Ваше прибытие будет самым впечатляющим, такого они в своей жизни не видели. Вы получите убийц, компенсацию - вообще все, что пожелаете. - Уловив беспокойство на лице сэра Уильяма, произнес Марлоу.
- Да. Ну, я, пожалуй, спущусь вниз ненадолго... нет, благодарю вас, мистер Марлоу, я знаю дорогу.
Оба молодых человека с огромным облегчением проводили его взглядом. Марлоу нашел глазами адмирала и убедился, что пока ему не нужен.
- Что произошло в Канагаве после того, как я уехал, Филип?
- Это было, ну, потрясающе... она была потрясающей, если вы об этом спрашиваете.
- Как это?
- Около пяти часов она сошла вниз и сразу направилась к Малкольму Струану. Она пробыла у него до самого ужина - как раз за столом я её и увидел. Она показалась... показалась мне старше... нет, это слово тоже не вполне подходит, не старше, а как-то серьезнее что ли, чем раньше, словно кто-то управлял её телом помимо её воли. Джордж говорит, что она ещё не вполне оправилась от шока. За ужином сэр Уильям сказал, что отвезет её назад в Иокогаму, но она лишь поблагодарила его и отказалась ехать, сказала, что сначала должна быть уверена, что с Малкольмом все будет хорошо, и ни он, ни Джордж, никто из нас не смогли убедить её уехать. Она почти ничего не ела и сразу же вернулась к нему в палату, оставалась с ним весь вечер и даже попросила устроить ей там постель, чтобы иметь возможность подойти к нему, если он её позовет. По сути, следующие два дня, до вчерашнего, когда я вернулся в Иокогаму, она не отходила от него ни на шаг, и мы едва обменялись с ней десятком слов. Марлоу скрыл тяжелый вздох.
- Должно быть, она любит его.
- Вот в этом-то и заключается главная странность. Я не думаю, что причиной этому любовь, и Паллидар тоже так не считает. Впечатление такое, будто она... ну, сказать "опустошена изнутри" было бы слишком сильно. Она, скорее, живет наполовину во сне, а рядом с ним, видимо, чувствует себя в безопасности.
- Господь милосердный! А что говорит наш Костолом?
- Он просто пожал плечами, когда мы спросили, и сказал, что надо подождать и не беспокоиться понапрасну и что она помогает Малкольму Струану лучше любых лекарств.
- Могу себе представить. Как он, если откровенно?
- Большую часть времени как в дурмане - доктор дает ему своё питье. Сильно мучается, его много рвет и он ходит под себя какой-то жижей... не представляю, как она выносит всю эту вонь, хотя окна в палате постоянно открыты.
Мысль о том, что любой из них может получить такое тяжелое ранение и оказаться таким беспомощным, наполнила обоих страхом. Тайрер отвернулся и посмотрел вперед, чтобы глаза не выдали его. В глубине его души ещё таились тягостные думы о том, что рана на руке пока не затянулась и ещё может нагноиться и что по ночам его до сих пор мучают кошмарные видения: самураи, окровавленные мечи и она.
- Всякий раз, когда я заходил, чтобы проведать Струана - и, если честно признаться, увидеть её , - продолжал он, - она отвечала мне лишь короткими "да", "нет", "не знаю", так что через некоторое время я сдался. Она... она все так же привлекательна.
Марлоу задумался: не будь Струана, так ли недосягаема была бы для него Анжелика? Насколько серьезным соперником может оказаться Тайрер? Паллидара он заранее сбросил со счетов: класс не тот - не может же ей в самом деле нравиться этот помпезный олух.
- Господи, смотрите! - воскликнул Тайрер.
Корабль обогнул мыс, и им открылась широкая панорама залива Эдо: справа - море до самого горизонта, слева - окутанный, как саваном, дымом кухонных костров огромный город и возвышающийся над ним замок. К их крайнему удивлению залив был почти пуст: ни паромов, ни сампанов, ни рыбацких лодок, которых в обычное время было здесь великое множество. Те немногие, что оставались, спешили к берегу.
Тайрер почувствовал глубокую тревогу.
- Будет война?
Помолчав недолго, Марлоу сказал:
- Ну, предупреждение они получили. Большая часть офицеров думает, что нет, полномасштабной войны пока не будет, на этот раз - нет. Так, отдельные стычки... - Потом, поскольку Тайрер ему нравился и он восхищался его мужеством, он открыл ему свои мысли: - Будут отдельные стычки и инциденты, малые и большие, некоторые из наших погибнут, другие обнаружат, что они трусы, третьи станут героями, большинство время от времени будет охватывать ужас, кого-то представят к награде, но мы, разумеется, победим.
Тайрер задумался над его словами, вспоминая уже пережитый им страх и слова Бебкотта, убедившие его, что первый раз всегда самый трудный, вспоминая, как храбро бросился Марлоу в погоню за убийцей, как ослепительна была Анжелика и как чудесно быть живым, молодым, здоровым и уверенно стоять одной ногой на первой ступени лестницы, на верху которой его ждет пост министра. Он улыбнулся. Теплота его улыбки согрела и Марлоу тоже.
- В любви и на войне все средства хороши, не так ли? - сказал он.
Анжелика сидела у окна в больничной палате Канагавы, неподвижно глядя в пространство. Солнце время от времени пробивалось сквозь белые пушистые облака, похожие на пуховку из её пудреницы. У носа она держала сильно надушенный платочек. Позади неё Струан лежал на постели, наполовину во сне, наполовину бодрствуя. В саду постоянно ходили патрули. После ночного нападения бдительность была удвоена, из лагеря под Иокогамой прибыли подкрепления; Паллидар временно исполнял обязанности начальника гарнизона.
Легкий стук в дверь заставил её очнуться от грез.
- Да? - отозвалась она, пряча платок в ладони. Это был Лим. Рядом с ним стоял китаец с подносом.
- Кушать для масса. Мисси кушать хочит, хейа?
- Поставьте туда! - приказала она, указав рукой на прикроватный столик. Она уже собиралась распорядиться, чтобы и её поднос принесли сюда, как обычно, потом передумала, считая, что ничего страшного не случится, если она поест в другом месте. - Сегодня... сегодня вечером мисси кушать столовая. Твоя понимает, хейа?
- Понимаит. - Лим рассмеялся про себя, зная, что она пользуется платком, когда думает, что остается одна. Ай-йа, интересно, нос у неё такой же маленький и изящный, как и другая её часть? Запах? Что это за запах, на который все они жалуются? Здесь пока нет запаха смерти. Следует ли мне сказать сыну тайпэна, что новости из Гонконга скверные? Ай-й-йа, нет, пусть он лучше сам узнает. - Понимаит. - Лим широко улыбнулся и вышел.
- Chéri? - Механически она поднесла к его лицу чашку с куриным супом.
- Потом, спасибо, дорогая, - ответил Малкольм Струан, как она и ожидала. Голос его звучал слабо.
- Попробуй съесть немного, - настаивала она, как обычно, он снова отказался.
Она вернулась к своему стулу у окна и к своим мечтам... она снова дома, в Париже, в полной безопасности, в огромном особняке дяди Мишеля и её обожаемой тети Эммы, высокородной англичанки, которая заменила ей мать и воспитала её и её брата, когда их отец так много лет назад уехал в Гонконг; Эмма устраивает званые обеды и совершает верховые прогулки по Булонскому лесу на своём знаменитом жеребце, предмете всеобщей зависти, чаруя многочисленных аристократов, выслушивая в ответ комплименты и принимая ухаживания, а потом, о, так изящно склоняется перед императором Луи Наполеоном, племянником Наполеона Бонапарта, и императрицей Евгенией, которые с благосклонной улыбкой кивают ей.
Ложи в театрах, Комеди Франсэз, лучшие столики у "Труа Фрэр Провансо", её совершеннолетие, непрекращающиеся разговоры о ней как о главном открытии года, дядя Мишель, повествующий о своих приключениях за игорным столом и на скачках, шепотом рассказывающий рискованные анекдоты о своих друзьях из высшего света, о своей любовнице, графине Бофуа, такой прекрасной, обворожительной и преданной.
Все это, разумеется, не более чем мечты, ибо он всего-навсего один из младших заместителей в министерстве обороны, а Эмма, хотя и англичанка, да, но всего лишь актриса бродячей шекспировской труппы, дочь простого клерка, и у них нет таких денег, чтобы дать Анжелике все внешние атрибуты преуспеяния, столь необходимые ей в столице мира, нет денег на красивую лошадь или лошадиную пару с коляской, в которых она так отчаянно нуждалась, чтобы пробиться в настоящее общество, в подлинный высший свет, где можно встретить человека, который женится на ней, а не просто сделает её своей содержанкой, чтобы вскоре бросить, перелетев на более юный, более свежий цветок.
- Пожалуйста, пожалуйста, ну пожалуйста, дядя Мишель, это так важно!
- Я знаю, моя капусточка, - печально сказал он в день её семнадцатилетия, когда она умоляла его купить ей заранее присмотренного мерина и подходящий костюм для верховой езды. - Я больше ничего не могу сделать, мне уже не к кому обратиться за услугой, я не знаю, кому ещё можно попробовать выкрутить руки, каких ростовщиков ещё можно уговорить дать мне ссуду. Я не знаю государственных тайн, которые можно было бы продать, у меня нет знакомых принцев, которых я мог бы возвести на престол. Я должен думать и о твоем младшем брате и о нашей дочери.
- Но пожалуйста, дядя, дорогой.
- У меня есть одна идея, последняя, и достаточно франков, чтобы оплатить скромный проезд на другой конец света к твоему отцу. Купить тебе кое-что из одежды, не больше.
Потом ей шили гардероб - у превосходной портнихи, - потом были примерка, подгонка, переделка и, о да, зеленое шелковое платье сверх первоначального заказа - дядя Мишель, конечно, не станет возражать, - потом захватывающее путешествие по железной дороге в Марсель, первое в её жизни, потом пароходом до Александрии в Египте, дальше сушей до Порт-Саида, мимо Суэца и первых котлованов канала, который задумал мсье де Лессепс и который, как считали все знающие, разумные люди, являлся просто ещё одним способом выкачать денежки из акционеров и посему никогда не будет достроен, а если и будет, то частично осушит Средиземное море, ибо его уровень выше, чем уровень моря на юге. Потом - дальше; и с самого начала - мольбами, уговорами, хитростью, все, как положено, - первым классом: - На самом деле разница ведь такая крохотная, дорогой, дорогой дядя Мишель...
Сладко пахнущие ветра, новые лица, экзотические ночи и ясные дни - начало большого приключения, а на том конце этой радуги - красивый богатый муж, такой как Малкольм. И вот теперь все рухнуло из-за какого-то грязного туземца!
"Почему я не могу просто думать о чем-нибудь хорошем? - вдруг с болью спросила она себя. - Почему все приятные мысли перетекают в плохие, плохие - в ужасные, и тогда я начинаю думать о том, что действительно произошло, и плачу?
Прекрати, - приказала она себе, прогоняя слезы. - Держи себя в руках. Будь сильной!
Прежде чем выйти тогда из комнаты, ты приняла решение: ничего не случилось, ты будешь вести себя как обычно, пока не наступят месячные. Когда они наступят - они наступят, - ты будешь в безопасности.
А если... если не наступят?
Не думай об этом. Господь не допустит, чтобы твое будущее было разорвано в клочья, это было бы несправедливо. Ты будешь молиться и останешься подле Малкольма, молясь и за него тоже, ты будешь изображать Флоренс Найтингейл, и тогда, возможно, ты выйдешь за него замуж".
Она повернула к нему голову, глядя поверх платочка. К её удивлению, он лежал с открытыми глазами и смотрел на неё.
- Запах все такой же отвратительный? - печально спросил он.
- Нет, chéri, - ответила она, довольная тем, что эта ложь звучала с каждым разом все искреннее и требовала все меньше усилий. - Немного супа, да?
Он устало кивнул, сознавая, что ему необходимо поесть, но что любая пища неизбежно извергнется обратно, терзая швы внутри него и снаружи, и боль, приходившая вслед за этим, снова заставит его стонать и корчиться, лишая достоинства, как бы он ни пытался справиться с ней.
- Дью не ло мо, - пробормотал он кантонское ругательство. Кантонский был его первым языком.
Она поднесла чашку, он сделал глоток, она вытерла ему подбородок, и он выпил ещё. Половина его существа хотела приказать ей уйти и не появляться, пока он снова не встанет на ноги, вторая половина смертельно боялась, что она уйдет и никогда не вернется.
- Извините за все это... я так счастлив, что вы здесь.
Вместо ответа она лишь нежно коснулась его лба: ей хотелось уйти, хотелось вдохнуть свежего воздуха, поэтому она боялась открыть рот. "Чем меньше ты будешь говорить, тем лучше, - решила она с самого начала. - Тогда ты не угодишь в ловушку".
Она смотрела, как её руки ухаживают за ним, помогают ему поудобнее устроиться на подушке, успокаивают его, и все это время возвращалась мыслями к привычной для себя жизни, в Гонконге или в Париже, большей частью в Париже. Ни разу не позволяла она себе останавливаться на полуяви-полусне той ночи. Днём - никогда, слишком опасно. Только ночью, заперев дверь на засов, одна, в безопасности своей кровати, открывала она плотину в своём сознании и выпускала неистовый поток мыслей и воспоминаний на свободу.
Стук в дверь.
- Да?
В комнату вошёл Бебкотт. Она почувствовала, что краснеет под его взглядом. "Почему мне кажется, что он всегда может прочесть мои мысли?"
- Вот зашел проведать, как дела у моих пациентов, - бодро произнес он. - Ну-с, мистер Струан, как вы себя чувствуете?
- Примерно так же, благодарю вас.
Острый глаз Бебкотта подметил, что чашка с супом наполовину опустела, но рвоты ещё не было, простыня была чистой. Хорошо. Он взял кисть Струана. Пульс учащенный, но ровнее, чем вчера. Лоб все ещё липкий от пота, и температура пока держится, но и она упала по сравнению с вчерашним днём. "Осмелюсь ли я надеяться, что он действительно выкарабкается?" Его рот тем временем говорил, насколько лучше идут сегодня дела у больного, что все это заслуга юной леди, её внимательный уход, что он тут ни при чем - каждый раз одно и то же. "Да, но больше говорить почти нечего, так много ещё остается в руках Господа, если Он вообще существует. Почему я всегда добавляю это слово? Если".
- Если дела и дальше пойдут так же хорошо, я думаю, нам нужно будет перевезти вас назад в Иокогаму. Может быть, завтра.
- Это неразумно, - тут же вырвалось у неё. Мысль о том, что она может лишиться своего убежища, напугала её , и слова прозвучали резче, чем ей бы хотелось.
- Прошу прощения, но как раз наоборот, - мягко возразил Бебкотт, тут же стараясь успокоить её , восхищаясь её стойкостью и заботой о Струане. - Я не стал бы этого советовать, будь это связано с риском, но переезд в самом деле был бы наиболее разумным решением. Дома мистеру Струану было бы гораздо удобнее, он получал бы больше помощи.
- Mon Dieu, что ещё я могу делать? Он не должен уезжать, пока ещё рано, рано.
- Послушайте, дорогая, - сказал Струан, стараясь, чтобы его голос звучал твердо. - Если доктор полагает, что я могу вернуться, это и вправду было бы хорошо. Это освободило бы вас и все бы упростило.