Куда это нас занесло, к каннибалам, что ли? Рассказывают, что на Фризских островах пастор каждое воскресенье произносил в церкви слова молитвы: "Господи, пошли к нам на пляж побогаче багаж!" Но то Фризские острова, а мы-то застряли в тине на берегу Эльбы, и не в старые, мрачные времена, а в конце просвещенного XIX века.
Никель схватил свой плотницкий топор.
- Слушай, ты, береговой разбойник! А ну-ка быстро разведи нам костер!
Человечек обвел взглядом всех нас по очереди. Мы обступили его со всех сторон с тяжелыми предметами в руках. На бегство рассчитывать не приходилось. Он пожал плечами - происходящее, казалось, не особенно его взволновало. Мы подошли с ним вместе к невысокой дамбе. Он достал из кармана трут, кремень и огниво и, укрываясь за дамбой от ветра, принялся высекать огонь. Трут задымился, и наш человечек ловко запалил пучок сухой травы. Тут уж и мы принялись помогать, подбрасывая еще траву, потом ветки, принесенные приливом и застрявшие на верхней его отметке, и, наконец, плавник всех сортов и форм. Когда жара нагорело довольно изрядно, мы разожгли еще один костер. Теперь можно было и обсушиться с обеих сторон сразу, и отогреться как следует.
- Как английские джентльмены у камина, - сказал Йохен. - Да только куда им до нас, этим джентльменам: камин-то ведь одну сторону поджаривает, а другая мерзнет.
Неизвестный человечек как-то незаметно исчез. Зато спустя недолгое время появился другой мужчина.
- Хелло, моряки, вы с верфи?
- Да, - ответил за всех Никель.
- Мы видели с "Доры", как вас выбросило на берег. Наша Шлюпка стоит в устье Крюкау, в пяти минутах отсюда. Она доставит вас на корабль.
Полуобсохшие, поволокли мы свое добро вдоль дамбы. В конце ее и в самом деле стояла шлюпка с "Доры". Матросы со смеху чуть не померли, слушая рассказ о наших злоключениях. Двое из них приняли вахту у нашего бота. Остальные лихо примчали нас к "Доре", да так, что ни одна капелька больше на нас не упала.
В спокойной воде за Пагензандом стоял на якоре трехмачтовый барк. Он вышел из Гамбурга и несколько дней назад неподалеку от нынешней своей стоянки столкнулся с другим парусником. Повреждения были незначительные, капитан Вульф решил, что в Гамбург возвращаться из-за этого не стоит, и запросил помощи у "Шюдера и Кремера".
Мы подошли к кораблю и на негнущихся ногах вскарабкались наверх по свисавшему с борта шторм-трапу. Я ступил на палубу первого в моей жизни океанского парусника.
"Дора" - трехмачтовый барк с дедвейтом порядка 300 тонн - к моменту нашего знакомства была уже почтенной морской дамой в возрасте лет двадцати пяти, построенной, выходит, где-то в 1850 году. Ее возраст можно было узнать лишь по латунному щитку, привинченному к ходовой рубке. А так, на глазок, она казалась куда моложе своих лет. Все детали старательно окрашены и отлакированы. Латунные оковки сияют нестерпимым блеском. Снасти - воплощение прочности и надежности, свеженькие, будто только что от канатчика.
Черные конопаточные швы расчеркивают выдраенную добела палубу на ровные длинные полосы. Светлая палуба и окрашенные в белое надстройки четко выделяются на фоне черных бортов.
А мачты, мачты! Грот-мачта до чего же толста - вдвоем не обхватишь! Да и фок с бизанью тоже не многим тоньше. Устремились все три с палубы прямо в небо. "Да, это тебе не наши эльмсхорнские эверы", - уважительно подумал я.
Ладный трехмачтовик "Дора" и впрямь решительно не походил на тех ползунов по илу, что строили на Эльбе и на побережье. Острые его обводы и сложнейший такелаж годились только для просторов океана. Там, где от корабля требовались скорость, абсолютная надежность и способность выдерживать бури, "Дора" была на своем месте. Здесь же, на Эльбе, в узкостях между песчаными банками, все ее добрые качества шли насмарку. Здесь злая судьба посмеялась над гордой невестой ветра, столкнув ее с другим парусником. Нос встречного корабля въехал "Доре" в борт, проломив две доски обшивки выше ватерлинии. Недосчитывалась она также и нескольких метров релинга. Ее палубная обшивка потеряла свою былую, окаймленную конопаточными швами непорочность и щерилась теперь на нас разломанными, оторванными от палубных бимсов досками.
К нам подошел пожилой моряк.
- Янсен, первый штурман, - представился он. - Видите, какую штуку нам устроили? Послезавтра мы должны выйти в море, к этому сроку все опять должно быть в один цвет.
О самих плотницких работах Янсен не обмолвился ни словом, он говорил лишь о конечном результате нашего труда. На парусниках ведь как? Ремонт считается законченным лишь тогда, когда новое дерево не отличить от старого.
Янсен был само воплощение солидности и авторитета. И не только из-за его особого служебного положения, но и потому, что весь он телом и душой был предан своему делу, работе, которую выполнял сам и которой руководил. При этом во внешнем его облике не было будто бы ничего особенного. Среднего роста, гладко выбрит, светлые волосы. На голове - суконная бескозырка с шерстяным помпоном на макушке. И мастер Маас носил суконную фуражку, хоть и с козырьком, но тоже с помпоном. Однако то, на что надевались фуражки, у этих двоих в корне отличалось, хотя задачи у них были в сущности почти одинаковые. Оба несли ответственность за бесперебойную работу предприятия (корабль ведь тоже - предприятие!). Но Маас поддерживал свой авторитет неприступной холодностью и постоянным натягиванием поводьев. Янсен же просто отдавал распоряжения и знал, что не выполненными они быть не могут. Я полагаю, что именно в этом и заключается существенное отличие между людьми, поставленными над другими, короче, между начальниками, будь то мастер, директор, капитан или школьный учитель. Истинные личности, по-моему, те, чьи указания имеют столь большой вес, что не требуется ни мелочный контроль за их исполнением, ни тем более понукание. Спорить с нами о сроках ремонта Янсен и не думал. Просто поставил в известность, когда должны закончить, и в том, что мы уложимся, был совершенно уверен.
Янсен выделил нам в помощь еще пятерых матросов. Десять человек было как раз столько, чтобы можно было работать на поврежденных местах с полной отдачей. Будь людей больше, они мешали бы друг другу, а с меньшим числом не обеспечить высокого темпа работы.
До позднего вечера мы пилили и стучали молотками. Впервые ощутил я неповторимый аромат трюма, в котором смешались в единый букет запахи сырости, смолы, табака и чада масляной коптилки. Не знаю, как кому, а мне он показался тогда символом морских просторов и эхом дальних берегов. Все зависит от настроя. То, что одному - вонь, другому - благовоние. В конце концов ведь в духи добавляют амбру, а что такое амбра? Мягко выражаясь, китовый помет.
На следующий вечер мы заделали последнюю доску. Матросы всю ночь конопатили швы. Но мне их ритмичный стук спать не мешал. Я давно привык к нему на верфи, а крепкий дух кубрика действовал на меня как наркоз. Утром Никель едва растолкал меня:
- Вставай, Ханнес, нас зовет штурман.
Продирая глаза и пошатываясь, я выбрался на палубу. Там уже царила трудовая жизнь. Следов нашего ремонта почти не осталось. Новые доски матросы усердно домалевывали черным и белым. Другие парни вскарабкались на такелаж и занимались там какими-то доселе мне неизвестными работами.
Янсен стоял на шканцах, подняться на которые нам пришлось по небольшому трапу, и выкрикивал в мегафон какие-то команды людям на грот-мачте. Потом он обернулся к нам и ровным голосом сказал:
- Фосс, я видел, вы - хороший плотник, и герр Никель тоже заверил меня в этом. У меня есть к вам предложение. Наш плотник не явился на борт к отходу. Не хотели бы вы проделать с нами рейс в Гуаякиль? Как плотник вы будете считаться чем-то вроде унтер-офицера, или, скажем лучше, мастера, - поправился Янсен. - Вы, конечно, еще очень молоды, но если вам не слабО, я беру на себя все формальности.
Ну и ну, как обухом по голове. Весь сон разом вылетел. Южная Америка, мастер - и вдруг слабО!
Никель задорно подмигнул мне левым глазом. Я проглотил комок, подступивший к горлу от волнения, и сказал:
- Мне не слабО, герр Янсен.
- Отлично, тогда я напишу письмо на верфь, а герр Никель возьмет его с собой. Морскую экипировку получите из "шляпной коробки" у капитана. А пока пойдемте, я покажу вам ваше помещение.
Янсен зашагал на бак, да как зашагал! Мы с Никелем едва поспевали за ним.
- Герр Янсен, - спросил я на ходу, - а что это за шляпная коробка?
- Правильный вопрос, - добродушно рассмеялся Янсен, - все задают, кто не знает. Наша "шляпная коробка" - это нечто вроде маленькой мелочной лавочки, где матросы могут купить себе табак и всякое прочее добро. Платить за все надо лишь на берегу, после получки. Ну вот, здесь ваша мастерская.
Янсен отворил дверь. В маленьком трапециевидном помещении по стенам было развешано всевозможное плотницкое снаряжение, а посередине стоял деревянный верстак. В дальнем углу, у самого форштевня, просматривалась койка, зашторенная старым парусом.
- Теперь это все ваше, - сказал Янсен и протянул мне ключ. - Пишите скорее родителям, через два часа отвалит шлюпка.
Плотницким карандашом на старой оберточной бумаге я написал, что решил уйти в море. Как пишется слово Гуаякиль, я тогда не знал, как не знал, впрочем, и в какой стране он расположен. Поэтому, презрев дальнейшие подробности, конечной целью своего путешествия я указал Южную Америку.
Листок и множество устных поручений я передал Никелю.
- Будь здоров, Никель.
- Счастливо, Ханнес.
И шлюпка понесла четверку плотников к устью Крюкау. Удары весел и попутный ветер быстро уносили шлюпку от "Доры", и вскоре она маленькой точкой скрылась за дамбой.
Заботы обо мне принял на себя боцман Фьете Бойк. Человечек он был маленький и тощий. Однако недостачу в габаритах и весе с лихвой восполнял его пронзительный, визгливый голос, без всяких мегафонов слышный с одного конца корабля до другого. Это - в обычном разговоре. А закричи он в полную силу - и на грог-мачте оглохнуть можно. Кричал он, привстав на цыпочки и раскачиваясь при каждом слове взад и вперед. Матросы называли его петухом, но лишь на удалении шагов в десять, и то шепотом. Фьете был и задирист, как кочет, а нехватку силы и дальности удара возмещал проворством. Фьете показал мне важнейшие работы. Корабельный плотник должен не только менять доски, брусья и рангоут, он еще в какой-то мере отвечает и за живучесть корабля. Первейшие его обязанности - регулярно измерять уровень воды в трюмах и следить за осушительными помпами. Кроме того, Фьете намекал, что мог бы, пожалуй, мне как своему коллеге (у меня грудь распирало от гордости!) поручить при случае и другие, весьма важные задания.
- Плотник, проверьте бочки с водой, все ли они заполнены.
Плотник был я, а распоряжения отдавал первый штурман. Но где они, эти бочки? К счастью, рядом стоял Фьете.
- Иди за мной, - и, словно куничка, ловко скользнул вниз по трапу. Я - за ним. Бац - и лбом о балку, аж искры из глаз посыпались.
- Давай, давай жми на полусогнутых да смотри, голову береги.
Я уж и то берег - на всех четырех за боцманом жал.
- Вон они, твои бочки, - сказал Фьете и мигом испарился, а я остался в сумрачном помещении наедине с несколькими большими деревянными бочками.
Пока глаза привыкали к темноте, я успел ощупать лоб. На нем вздувалась изрядная шишка. Потом я осторожно взобрался на первую бочку. Зазора до палубы только-только хватило, чтобы мне проползти. Ага, бочка затыкается сверху. А ну, дернули, еще разок - и чоп у меня в руках. Пальцем в дырку - вода! А коли вода, значит, бочка полная. Ну что ж, вот и разобрался что к чему. Теперь - на другую бочку, и тоже чоп ототкнуть. Ой, и зачем я так головой-то мотнул? Резанулся затылком прямо в палубу. Теперь и на нем тоже шишка вспухнет.
Проверив все бочки, я осторожно взобрался по трапу наверх. Слава богу, на этот раз нигде не приложился. Облегченно вздохнув, я шагнул на палубу.
- Полундра! - прокричал чей-то голос. Я инстинктивно пригнулся. Слово "полундра" мне было хорошо знакомо. На всем побережье этот возглас означает: внимание, осторожно, берегись. И все же я не уберегся. Тяжелый блок, который как раз в этот момент поднимали на грот-мачту, крепко саданул меня прямо по темени. Не стеганая бы подкладка на моей фуражке - и прости-прощай моряцкая карьера! Отдал бы концы или нет, бог весть, а пока вот на палубе во весь рост я все-таки растянулся. Ничего себе ударчик!
- Эй, плотник, что с вами? - послышался голос Янсена. Видеть я его еще не мог: искры из глаз не позволяли.
- Все бочки полны, герр Янсен!
- М-м-да, я, собственно, не о том. Но это правильно, о каждой выполненной работе надо докладывать.
Искры медленно таяли, а я ощупывал три большущие шишки, заработанные в первый час моей моряцкой службы.
7
Капитан приходит на корабль. Все наверх, с якоря сниматься! Первая вахта. Кто на море не бывал, тот и горя не видал.
Около одиннадцати (по-корабельному - перед третьей склянкой) штурман приказал перенести шторм-трап с левого борта на правый. Со стороны Гамбурга к "Доре" приближался парусный бот.
Возле самого нашего борта он резко привелся к ветру. Паруса заполоскали, защелкали на свежем бризе, будто взбесились. Человек, в единственном числе представлявший, как видно, всю команду, ловко раздернул грота- и дирикфалы. Парус сразу рухнул, как пустой мешок. Вслед за гротом пошел вниз и стаксель. Все было проделано за считанные секунды. И вместе с тем вовсе не казалось, чтобы человек, выполнявший все эти маневры, очень уж торопился. Напротив, движения его были удивительно размеренными. Но производились они точно в то самое мгновение, когда в этом была необходимость. Результатом же неспешной этой работы и явилась вся описанная ранее цепь быстротечных событий.
А лихой парусник принял меж тем поданный с "Доры" фалинь и закрепил его на переднем кнехте бота. Затем он легко взбежал по трапу и очутился на палубе. Он был высокий и стройный, а одеждой не отличался от остальной команды, разве что белоснежной сорочкой, сверкавшей из-под шейного платка. Лицо у него было длинное, а может, только казалось таким из-за темной бородки-эспаньолки.
Человек перелез через релинг.
- На борту все в порядке, герр капитан. Авария устранена. Мы готовы к выходу, - четко доложил ему Янсен.
Ага, значит, это и есть капитан Вульф. Заядлый яхтсмен, он в одиночку ходил на корабельном парусном боте в Гамбург, чтобы доложить судовладельцам о причинах и последствиях аварии.
- Добро, герр Янсен, прикажите поднять бот. С попутной струей снимаемся с якоря. Лоцман сейчас будет здесь.
И в самом деле к нам подходил уже белый бот. Несколько минут спустя старый лоцман вскарабкался на борт.
- Черт возьми, капитан, вы и впрямь выиграли гонку. Три бутылки рома за мной.
Лоцманский бот отвалил. Фьете Бойку приказали убрать паруса на нашем боте и поднять его на борт. Я благоразумно держался подальше от блоков и гаков, потребных для оной операции. Три мои шишки все еще живо напоминали о себе. А сердце мое чуть не лопалось от радости. Вот так капитан у меня: с парусами управляется, как бог. Уж на что лоцманский бот быстроходный, он и ему один, без всякой помощи, нос натянул. С таким капитаном, да вокруг мыса Горн! И не кем-нибудь, а корабельным плотником! В девятнадцать-то лет, когда другие только-только в молодых матросах ходят. Ну, Ханнес, не иначе ты в рубашке родился!
Восторги мои прервал голос со шканцев:
- Плотника к капитану!
Я мигом примчался к капитанской каюте и постучал в дверь. Сердце мое стучало в ребра громче, чем я - в дверную филенку.
- Войдите.
Каюта была облицована по стенам ореховым деревом, а по подволоку - каким-то светлым, мне не знакомым. Убранство здесь было скромное, но солидное: угловой диван, стол, несколько стульев и секретер со множеством ящичков. Из четырех занавешенных красными шторами иллюминаторов в каюту лился дневной свет.
В заднюю стенку был вделан альков, задернутый такой же красной шторой, прикрывавшей капитанскую койку. Вся мебель - из дерева благородных пород. Поблескивали латунные оковки иллюминаторов и стенного шкафа. Ярко сияло обрамление вделанного в подволок компаса. Я стоял у двери и смущенно мял в руках фуражку. Капитан и штурман молча ощупывали меня взглядами.
- Такого молодого плотника мне встречать еще не приходилось, - сказал наконец капитан. - А впрочем, почему бы и нет? Не будете лениться - быстро все постигнете. Вот, распишитесь здесь.
Ах эти подписи, и в море без них не выйти… В вахтенном журнале я прочел:
"…Иоганнес Фосс перешел с верфи "Шюдер и Кремер" после аварии на Эльбе и обязуется служить корабельным плотником в рейсе до Гуаякиля и обратно на обычных в мореплавании условиях, за что положено ему жалованье 45 марок ежемесячно". Ну что ж, неплохо. Я расписался.
- Добро, - сказал Вульф. - Штурман выдаст вам сейчас рабочую одежду. Счастливо вам. Через час выходим.
Герр Янсен повел меня в другое помещение, здесь же на шканцах, и отпер большой стенной шкаф. Это и была знаменитая "шляпная коробка". Я получил нижнее белье, морские сапоги, клеенчатый дождевик, зюйдвестку и парусиновую робу.
- Жевательного табаку не хотите?
Я не хотел.
- Тогда распишитесь. - И он протянул мне толстую книгу, в которой я, вторично за этот день, старательно вывел свою фамилию.
Придя в свою мастерскую, я немедленно перевоплотился из плотника-судостроителя верфи "Шюдер и Кремер" в корабельного плотника "Доры". Правда, жесткие парусиновые штаны терли тело, а куртка жала под мышками, но все это были мелочи, недостойные переживаний.
Наверху пронзительно засвистела дудка, и голос Фьете Бойка прокричал:
- Олл хендз ан дек!
"Да тут, поди, не меньше половины по-английски", - подумал я.
Первым английским словам меня научил Фьете. Я кинулся на палубу. Остальная команда тоже повыскакивала из кубрика, но не так стремительно, как я.
Офицеры и лоцман стояли на шканцах. Они нетерпеливо посматривали то на флюгарку - матерчатый конусный мешочек на грот-мачте, указывающий направление ветра, то за борт, чтобы не упустить момента начала попутной струи - перехода от прилива к отливу.