– Вытри сопли и успокойся! – грубо сказал Хуберт оруженосцу, проверив пульс рыцаря; он был слабым, но ровным.
Его наставник в юности, Хромой Барт, ко всем своим достоинствам, был еще и знахарем – жизнь заставила. В походах обычно не хватало опытных лекарей (их было очень мало и они дорого стоили), и лечиться приходилось в большинстве случаев народными методами. Только операции делали лекари-профессионалы – отнимали ноги и руки, зашивали раны.
Хромой Барт заставил Хуберта назубок вызубрить разные полезные сведения из народной медицины, что впоследствии не раз помогало менестрелю в разных жизненных ситуациях. Поэтому он быстро смекнул, что болезнь юноши больше душевного свойства и не имеет отношения ни к какой заразе. Похоже, турнирные волнения вышли чересчур впечатлительному Хансу фон Поленцу боком, ведь не каждый день приходится молодому рыцарю сражаться с такими знаменитостями, как Буркхард фон Хорнхаузен, и тем более – побеждать их.
Первым делом Хуберт послал монаха и бестолково суетившегося Эриха (в качестве охраны) в лес надрать ивовой коры. Затем он мелко покрошил кору, залил водой и кипятил до тех пор, пока жидкости в котелке осталось совсем немного. После этого, процедив отвар и добавив в него меда, дал это питье рыцарю. Напиток получился чудодейственным; впервые за несколько дней Ханс уснул, как убитый, и проспал остаток дня и ночь без привычного бреда. Жар немного спал, но Хуберт строго-настрого приказал Эриху почаще менять на голове рыцаря повязки, смоченные в холодной воде. На другой день он лично нарвал шишек хмеля и сделал настойку, добавив в нее немного вина. Испив настойки, Ханс немного поел (к большой радости Эриха – до этого его господин напрочь отказывался от еды и он кормил его едва не насильно) и забылся в полудреме.
Менестрель долго присматривался к измученному болезнью лицу Ханса фон Поленца, затем тяжело вздохнул, сокрушенно покачал головой и вышел из шатра.
– Здесь требуется другой лекарь, – заявил он отцу Руперту. – Бедному Ханси нужно лечить не тело, а душу. Но в этом вопросе я, увы, не мастак.
– Это моя забота, сын мой, – решительно заявил монах. – Велика сила Господа нашего, он не откажет этому безгрешному юноше в своих милостях.
– Э-э, святой отец, не так быстро! – Хуберт решительно преградил вход в шатер. – Время отпевать еще не пришло. Вместо того чтобы помочь ему, вы можете навредить.
– Чем может навредить бедному юноше слово Божье?!
– Конечно же оно поможет… если только вы будете молиться за здоровье рыцаря в храме. Ведь давно известно, что чем ближе к Богу, тем молитва действенней. А уж в церкви ордена наш Господь будет от вас на расстоянии вытянутой руки.
– М-м… – пожевал губами в некоторой растерянности монах. – В твоих словах, сын мой, есть толика правды…
– Так чего же вы ждете? Поторопитесь! Иначе вместо Божьей благодати к Хансу фон Поленцу может пожаловать сарацинский ангел смерти Азраил, чтобы утащить его в свой ад. Он так и ждет, когда душа православного рыцаря, защитника истинной веры, покинет бренное тело. Азраил такой же мстительный, как и все сарацины.
Монах, совсем обалдевший от слов менестреля, взбрыкнул, как лошадь, и помчался в крепость, а мрачный Хуберт неторопливой походкой направился к харчевне Мохнатого Тео. Мысль, которая появилась у него в голове совершенно внезапно, постепенно начала обретать определенные очертания. Если кто и в состоянии помочь бедному Хансу фон Поленцу, так это только Мохнатый Тео, который был в очень хороших отношениях с язычниками, обращенными в христианство. Он часто бесплатно подкармливал этих бедолаг, и они относились к нему с доверием.
– Что-то случилось? – встревожился Тео, увидев мрачного Хуберта.
Харчевник был на седьмом небе от радости, что менестрелю не нашлось места на кораблях, отправлявшихся к Хонеде. Благодаря таланту Хуберта его харчевня стала приносить большой доход. Все жители Эльбинга стремились послушать песни заезжего жонглера, тем более, что он больше пел не баллады, которые любили слушать рыцари, а собственные творения, в которых выступал простой народ. Некоторые песенки вполне могли привести Хуберта на костер инквизиции, но святые отцы не торопились отправляться в эти варварские края, потому что пруссы тоже были большими любителями сжигать иноверцев, в особенности христианских проповедников, заживо.
– Случилось… – буркнул Хуберт и тяжело плюхнулся на лавку. – Вина! Только не той паршивой кислятины, которой вчера меня потчевала Гризелда.
Тео самолично принес заказ и уселся напротив менестреля. Он ждал новостей. Хуберт осушил одним махом вместительный кубок (его по-прежнему угощали бесплатно) и, немного помолчав, сказал:
– Рыцарь Ханс фон Поленц сильно заболел…
– Уф! – Харчевник с облегчением откинулся назад. – А я думал, что у нас какие-то большие неприятности. Суум куикве, – щегольнул он латынью (в свое время юный Тео был в услужении у епископа). – Каждому свое, – перевел он для верности; вдруг менестрель не столь образован, как представлялся. – В крепости есть хорошие лекари, они вылечат его.
– Facileomnes, cumvalemus, rectaconsiliaaegrotisdamus – когда мы здоровы, то легко даем советы больным, – парировал его "ученость" Хуберт. – Вы можете дать гарантию, что всегда будете в полном здравии? Нет? То-то же… И потом, разве вас не волнуют беды и хвори защитников веры?
Харчевник несколько смешался и осторожно ответил:
– Да… в какой-то мере. Но, если между нами, меня больше интересуют мои дела.
– Кто бы в этом сомневался… – Хуберт язвительно хохотнул. – Однако в этот раз вам придется выступить в роли доброго Рюбецаля.
– Как это?
– Очень просто. Лекари тевтонцев оказались не на высоте. Поэтому нужно искать какой-то другой выход, иначе рыцарь помрет. Чего очень не хотелось бы – он вполне приличный юноша, еще не испорченный жестокостями войны. Теперь что касается лично вас. Для меня не секрет, что вы тесно общаетесь с пруссами, принявшими христианство. А среди них есть сильные знахари, которые могут лечить почти все болезни. Я это точно знаю. В частности, болезни духа. Поэтому мне нужно, чтобы вы нашли такого кудесника и свели его со мной. – Заметив, что харчевник замялся, он тут же добавил: – За это я готов месяц работать на вас бесплатно. Договорились?
– По рукам! – обрадованно воскликнул Мохнатый Тео.
Нужно сказать, его сильно беспокоил аппетит отца Руперта, рот которого не закрывался, а брюхо было бездонным. Но избавиться от этого обжоры он никак не мог, потому что Хуберт выставлял его своим помощником. Представив постное лицо монаха, когда тот узнает эту новость, харчевник ехидно хихикнул, – он был уверен, что неприхотливый в еде менестрель (правда, этого нельзя было сказать в отношении пива и вина), невольный кормилец святого отца, сильно урежет ему паек.
Спустя два дня после этого разговора в Эльбинге появился татуированный с головы до ног дикарь в странной одежде из тканевых лоскутов и птичьих перьев, подпоясанной сыромятным ремешком с бычьими кистями на концах. На его лохматой, давно не чесанной башке красовалась изрядно потертая шапка из меха выдры, ноги были обуты в лыковые лапти, а на плече висела туго набитая кожаная сумка. Несмотря на дикий вид и почтенный возраст, глаза лесного жителя были живыми, умными, а взгляд востер. Он разговаривал на ломаном немецком языке, благодаря чему кнехты не бросили его сразу же в темницу крепости, а отвели, как он просил, к Мохнатому Тео. Они даже не отобрали его "оружие" – большой нож, болтавшийся у пояса, потому что он оказался костяным.
И примерно через час он уже находился в шатре Ханса фон Поленца. Увидев странного "лекаря", Эрих ужаснулся.
– Я не позволю!.. – от неожиданности вскричал он петушиным фальцетом.
– А умереть своему господину ты позволишь?! – окрысился на него менестрель. – Он стал совсем доходягой. Хорошо, хоть есть стал, да в бреду не мечется.
– Ну так и лечи его дальше! У тебя ведь получается.
– Нашел лекаря… Это я от безысходности вспомнил кое-что. А больше – все. Я человек искусства, здесь же нужен толковый знахарь. И должен тебе сказать, у пруссов лекари почище наших. Они с того света человека могут достать.
– Откуда знаешь?
– Оттуда! – отрезал Хуберт, постучав себя костяшками по голове. – Все, проваливай, не мешай процессу.
– Но ведь этот дикарь – безбожник! – Эрих пустил в ход последний аргумент.
– Надеюсь, ты не станешь доносить в консисторию Тевтонского ордена, что твоего господина пользовал идолопоклонник, чтобы рыцарем занялась святая инквизиция? Повторяю: только этот знахарь может вылечить рыцаря! Уж поверь мне. А ежели сомневаешься, расспроси Мохнатого Тео. Он тебе много чего расскажет о пруссах. Они, конечно, дикари и нехристи, но близки к божественной природе, которая есть наиглавнейший целитель человека. И потом, преподобный отец Руперт в данный момент находится в церкви ордена и истово молится за скорейшее выздоровление рыцаря. Так что не беспокойся, твой господин под защитой высших христианских сил. Ну все, все, проваливай из шатра! Видишь, знахарь начинает проявлять нетерпение.
Нужно отметить, что по поводу святого отца менестрель несколько погрешил против истины. Правда, по незнанию истинного положения дел. Отец Руперт и впрямь находился в крепости, только не в церкви, а на кухне тевтонцев. Быстренько отбарабанив в церкви молитвы во здравие рыцаря Ханса фон Поленца, он тихой мышкой шмыгнул в кухонное помещение, где его уже ждал кухмистер.
На пиру главный повар отнесся к монаху и менестрелю не очень приветливо – из-за обилия забот, но когда святой отец однажды побеседовал с ним на разные отвлеченные темы, кухмистер проникся к нему не просто дружескими чувствами, а христианской любовью. Это только менестреля монах никак не мог достать своими проповедями, но других людей он вмиг опутывал незримыми путами своего краснобайства, и потом мог лепить из них все, что угодно, – язык у отца Руперта, несмотря на некоторую медлительность натуры, был подвешен отменно. На кухне его всегда ждала кружка пива и еда – пусть не изысканная, но достаточно сытная.
После того как Мохнатый Тео договорился с Хубертом, что тот будет месяц работать без содержания, он сразу же прекратил кормить менестреля и монаха бесплатно – так сказать, авансом. Плутоватый жонглер не стал с ним спорить, благоразумно решив, что месяц – это недолго, и когда пробьет нужный час, он сдерет с харчевника три шкуры. Да и денежки у него водились, поэтому он не сильно переживал, что отощает. К тому же у менестреля всегда была отличная возможность подхарчиться и выпить, присев за чей-нибудь стол. А поскольку он стал в Эльбинге выдающейся личностью, приглашения разделить трапезу сыпались на него со всех сторон.
Чего нельзя было сказать про отца Руперта. Увы, менестрель не мог таскать его за собой везде, как комнатную собачку, поэтому несчастный монах сидел где-нибудь в уголке харчевни, жевал постное мясо, запивая его скверным пивом, и пожирал глазами ухаря-менестреля, который после каждой второй или третьей по счету песни поправлял свое здоровье кубком доброго вина и закусывал свежим жарким с чужого стола.
Когда монах заикнулся, что неплохо бы выделить ему на обеды в харчевне денежек побольше, Хуберт не стал грубить, хотя мог бы ответить просто: "А с какой стати, ваше преподобие? По-моему, я не состою с вами в родственных отношениях и уж тем более не подписывался кормить всех бездельников, встретившихся мне по пути".
Он всего лишь надел на себя постную маску ханжи и сказал: "Святой отец, между прочим, грех чревоугодия стоит пятым в списке семи смертных грехов. Он – подобие греха алчности, когда человек жаждет многого и при этом распускает себя, теряет силу воли, ум и приходит в итоге к греху уныния. Придется вам потерпеть, ведь денег у меня немного, а что будет дальше, знает только Господь". Поэтому предложение кухмистера приходить к нему для душещипательных бесед почаще отец Руперт воспринял как дар небес.
Прусский знахарь-вайделот внимательно осмотрел Ханса фон Поленца, который был в забытьи, провел несколько раз руками над ним, не касаясь тела, и сказал:
– Я берусь его лечить. На нем нет крови моих братьев.
"Пока нет…" – печально подумал Хуберт.
Знахарь попросил менестреля принести кувшин горячей воды, затем в чашу, сделанную из какого-то диковинного камня – молочно-белого, с розоватыми и коричневыми прожилками, – отсыпал несколько щепоток разноцветных порошков из доброго десятка кожаных мешочков, залил их водой, тщательно взболтал гусиным пером (жидкость в чаше даже запенилась) и заставил рыцаря выпить эту дьявольскую смесь. Бедняга, до этого вялый и апатичный, вдруг рыкнул, как зверь, и резко сел, безумно вращая округлившимися глазами, которые, казалось, готовы были выскочить из орбит.
"Ой-ей! – подумал испуганный менестрель. – А что, если после этого "лечения" рыцарь умрет? Тогда все, конец, меня вздернут на первом попавшемся суку. На кой ляд ты, дурень, связался с этим дикарем?! Уж не дьявол ли нашептал тебе мысль обратиться за помощью к варварам-идолопоклонникам?"
Тем временем прусский знахарь разжег некое подобие кадильницы, шатер наполнился отвратительно пахнущим дымом, и прусс, бренча колокольчиком, начал прыгать вокруг ложа с больным рыцарем, исполняя некое подобие вакхического танца. Хуберт, которого оттолкнули в сторону, дабы он не мешал, несколько раз чихнул и, чувствуя, как с головой начало твориться что-то непонятное, поторопился выскочить наружу, где неприкаянно топтался Эрих.
– Ну что там? – с надеждой спросил он менестреля.
– Лечит… – хмуро буркнул Хуберт, одним ухом прислушиваясь к тому, что творилось за тонкими стенами шатра;он был весь в сомнениях и терзаниях.
Изнутри послышались завывания знахаря, который начал распевать какие-то варварские гимны, как показалось менестрелю. Так продолжалось довольно долго. Эрих, у которого не хватало терпения, порывался несколько раз хотя бы одним глазом заглянуть в шатер, чтобы увидеть, чем занимается знахарь, но менестрель не позволил. Наконец кошачьи вопли варвара затихли, и он совершенно тихо и неожиданно нарисовался на фоне шатра, будто из-под земли выскочил. Эрих даже шарахнулся от него в сторону.
– Злой дух покинул тело рыцаря, – на ломаном языке сказал знахарь. – Посмотрите…
Менестрель и Эрих вошли в шатер и увидели изрядно исхудавшего рыцаря, который рылся в ворохе одежды, разыскивая свои портки. Он все еще был бледен, но бодр, а когда увидел Эриха, то рявкнул:
– Какого дьявола ты не принес мне поесть?! Тащи сюда жаркое и побольше вина. Да поторапливайся!
Обрадованного оруженосца словно ветром вымело из шатра, но тут его поймал за руку менестрель и, кивнув в сторону знахаря, властно сказал:
– Заплати за услугу!
Тяжело вздохнув, Эрих полез в свой кошелек, достал медную сарацинскую монетку, которая была в ходу среди рыцарей-крестоносцев, и положил ее на заскорузлую ладонь дикаря. Но в руке знахаря она долго не задержалась. Он с негодованием бросил ее под ноги оруженосцу и снова требовательно протянул к нему ладонь. Эрих хотел было возмутиться от такой наглости, но тут менестрель бесцеремонно отобрал у него кошелек, выудил оттуда три серебряных генуэзских гроссо и дал их знахарю. Тот попробовал одну монету на зуб, оскалился по-волчьи, – наверное, это он так улыбался – и сказал:
– Щедрость – дар богов. Возьми это, – он протянул Хуберту кожаный мешочек со снадобьем. – Будешь давать рыцарю по щепотке три раза в день перед едой. Можно не с водой, а с пивом или вином. Поить ровно семь дней. После этого наступит полное выздоровление.
– Благодарю тебя… – менестрель вежливо поклонился.
Знахарь присмотрелся к нему внимательней и вдруг сказал:
– Ты хороший человек, поэтому мой тебе совет – держись подальше от воды.
С этими словами он быстрым шагом направился к околице селения, где воины-стражи сделали вид, будто его не заметили, и вскоре исчез за поворотом дороги. Эрих побежал в харчевню, чтобы принести обед своему господину, а несколько смущенный менестрель еще долго смотрел вслед знахарю, хотя того уже и след простыл. Что этот дикарь имел в виду, когда предупредил его, чтобы он держался подальше от воды?
Глава 12
Морок
Весна в Пущу пришла ранняя, и уже в конце месяца первоцвета закипела работа на полях. Несмотря на то, что дайнавы жили среди лесов и мужчины большей частью были охотниками, земледелием соплеменники Скуманда занимались с глубокой древности. Они старались (насколько это возможно в лесах при малых размерах посевных площадей) запастись хлебом как для себя, так и для тех, кто не имел возможности вырастить его собственными силами. Среди дайнавов не было нищих; бедняк мог свободно зайти в любой дом, поесть и вдобавок получить продукты на дорогу. А уж про вдов, жен павших на поле брани воинов, и говорить нечего – они получали с общего котла все лучшее.
Земледелие считалось делом особо почитаемым; ведь сами боги покровительствовали тем, кто занимался крестьянским трудом. Сохи всегда делали не иначе, как из корневищ священных дубов. Дайнавы сеяли рожь, просо, ячмень, горох, лен, а также хмель и репу.
В почете было и пчеловодство – хмельная медовуха издревле была любимым напитком дайнавов (правда, они все же предпочитали густое, похожее на болтушку, пиво и еду, и хмельной напиток в одной кружке). Пчел разводили в Пуще в бортях – естественных дуплах или изготовленных из отрезков бревен и подвешенных на дереве примитивных ульях. В них устраивались отъемные должеи (втулки), а в верхней части – сновы (внутренние кресты), которые служили для лучшего крепления сотов. Бортники в отличие от охотников за медом не уничтожали пчелиные семьи и не разрушали их жилища. Они забирали лишь часть сотов с медом, оставляя пчелам запас корма, достаточный до начала следующего сезона.
В каждом семействе женщины ткали полотно, а мужчины выделывали кожу и изготавливали необходимые земледельческие орудия. Были мастера, которые делали глиняную посуду и музыкальные инструменты – деревянные и роговые трубы, бубны и лиры, на которых играли вайделоты-певцы; их называли брутаниками. Скуманд так и не смог освоить в достаточной мере искусство священного пения; он считал это пустым занятием. Его больше привлекали упражнения с оружием. Были среди дайнавов и искусные резчики, делавшие идолы богов, а также каменщики, которые строили очаги и капища.