У плеча Дэвида находилось ветровое стекло открытой кабины грузовика, оно было разбито, и из металлической рамы торчали острые осколки, образуя грубые зубья, как у пилы.
Дэвид чувствовал, как пальцы впиваются ему в горло, давят на гортань, пережимают артерию, питающую мозг.
Перед глазами у него помутилось, начало быстро темнеть, как при перегрузке в восемь "g".
Последним резким усилием Дэвид рванул руку Эккерса с ножом и потащил прямо к обломкам стекла, отчаянно при этом ее выворачивая.
Эккерс закричал, его давящая хватка ослабла, а Дэвид все тянул, вспарывая, разрывая кожу и мышцы противника, перерубая нервы, артерии и сухожилия; рана раскрылась, точно алая роза, нож выпал из безжизненных пальцев, и Эккерс истошно, по-бабьи, завопил.
Дэвид вырвался и оттолкнул его. Эккерс, воя, упал на колени, а Дэвид принялся массировать горло, хватая ртом воздух и чувствуя свежий приток крови к мозгу.
– Господи Иисусе, я умираю. Я истеку кровью. О Господи Иисусе, помоги мне! – голосил Эккерс, прижимая изуродованную руку к животу. – Помоги мне, Боже, не дай мне умереть! Спаси меня, Иисус, спаси меня!
Кровь била из его руки, заливая брюки. Вставные челюсти выпали изо рта, оставив на побледневшем лице пустую темную яму.
– Ты убил меня. Я умру от потери крови! – кричал он Дэвиду. – Ты должен меня спасти, не дай мне умереть!
Дэвид оттолкнулся от грузовика и сделал два торопливых шага навстречу склонившемуся человеку, потом размахнулся и всю силу вложил в удар под подбородок. Голова Эккерса откинулась назад.
Он упал и лежал неподвижно, а Дэвид стоял над ним, всхлипывая и хватая ртом воздух.
* * *
Вынося приговор, судья Барнард из Трансваальского отделения Верховного суда принял во внимание четыре предыдущих обвинительных приговора: два за нарушения закона "О сохранении дикой природы", один за хулиганство и один за нападение с нанесением тяжких телесных повреждений.
Он счел Иоганна Эккерса виновным в нарушении двенадцати статей закона "О сохранении дикой природы" и приговорил его к трем годам каторги без права замены штрафом и к конфискации огнестрельного оружия и машины, использованных при совершении этих преступлений.
Он счел его виновным в нападении и приговорил к трем годам каторги без права замены штрафом.
Прокурор изменил формулировку обвинения с покушения на убийство на нападение с нанесением тяжких телесных повреждений. Эккерс был признан виновным по этому обвинению и получил пять лет каторги без права замены.
И наконец по последнему обвинению – в убийстве – он также был признан виновным, и судья Барнард сказал на открытом судебном заседании:
– Вынося приговор по этому обвинению, я вынужден был принять во внимание, что обвиняемый действовал, как загнанное в ловушку животное, и предварительного умысла не имел...
Приговор – восемнадцать лет заключения; все сроки суммируются. Апелляция была отклонена.
Лежа на больничной койке, Конрад Берг – нога в гипсе, стакан джина "Олд бак" в руке – сказал:
– Ну, в течение следующих двадцати восьми лет нам нечего беспокоиться из-за этого ублюдка – прошу прощения, миссис Морган.
– Двадцать девять лет, дорогой, – твердо поправила его Джейн Берг.
* * *
В июле вышло американское издание "Нашего собственного мира" – и сразу кануло в голодный бездонный омут равнодушия, где тонет столько хороших книг. И, канув, не оставило ни следа, ни ряби на поверхности.
Бобби Дуган, новый литературный агент Дебры в Америке, написал, что ему очень жаль и он очень разочарован. Он ждал, что после публикации появятся хоть какие-то отклики, пусть даже критические.
Дэвид воспринял это как личное оскорбление. Целую неделю он бушевал; одно время казалось, что он действительно отправится в Америку, чтобы физически расправиться с этой страной – устроить этакий Вьетнам наоборот.
– Идиоты, – говорил он. – Это лучшая из написанных людьми книг.
– О Дэвид! – скромно протестовала Дебра.
– Да! И я хочу поехать туда и ткнуть их в нее носом.
Дебра представила, как он пинком открывает двери издательств в Нью-Йорке, как в панике бегут литературные критики, выпрыгивают из окон небоскребов или запираются в женских туалетах, чтобы спастись от гнева Дэвида.
– Дэвид, дорогой, ты необъективен по отношению ко мне, – она рассмеялась, но ей было больно. Очень больно. Она чувствовала, как пламя ее желания писать гаснет, колеблемое в холоде равнодушия.
Когда она садилась за свой стол перед микрофоном, слова больше не рвались с языка, мысли не теснили друг друга. Раньше Дебра видела, как разворачивается действие, словно смотрела пьесу, видела, как ее герои смеются, плачут, поют. Теперь перед ее глазами были только темные тучи, и в них – никаких очертаний.
Часами сидела она теперь за столом и слушала голоса птиц в саду.
Дэвид чувствовал ее отчаяние и пытался помочь. Когда часы, проведенные за столом, оказывались бесплодными, он брал ее с собой к новым изгородям на границах имения или на рыбалку, на глубокие пруды, за крупным мозамбикским лещом.
Дебра уже знала все в пределах дома и его ближайших окрестностей, и Дэвид начал знакомить ее с более отдаленными уголками. Каждый день они пешком ходили к прудам, и Дебра запоминала ориентиры вдоль тропы; она нащупывала их своей резной тростью. Зулус осознал свою роль в этих походах, и Дэвиду пришла в голову мысль привязать к его ошейнику маленький серебряный колокольчик, чтобы Дебре было легче следовать за ним. Вскоре она уже могла ходить туда без Дэвида, следуя за колокольчиком Зулуса и сверяясь с ориентирами.
Дэвид тем временем был занят: он убрал проволочную изгородь Конрада, который по-прежнему был прикован к постели; вдоль трех уязвимых границ Джабулани нужно было ставить новые изгороди. Вдобавок следовало нанять африканцев-егерей и подготовить их к работе. Дэвид придумал для них форму, организовал егерские посты в тех местах, где на территорию имения было легче всего проникнуть. Он часто летал в Нелспрейт, чтобы обсудить эти приготовления с Конрадом Бергом, и с его легкой руки начал разведку водных запасов. Ему хотелось открыть поверхностные источники воды в удаленных от прудов районах Джабулани, и он изучал возможность постройки дамб или рытья скважин. Он работал с утра до вечера, похудел и загорел. Но по-прежнему ежедневно много часов проводил в обществе Дебры.
Из лаборатории вернули 35-миллиметровые слайды, которые он сделал перед тем, как Иоганн Эккерс уничтожил стадо буйволов. Слайды оказались безнадежно плохими. Крупные животные будто находились на горизонте, а птицы, поедающие насекомых на их спинах, превратились в крошечные точки. Эта неудача подстегнула Дэвида, и из одной из очередных поездок в Нелспрейт он вернулся с 600-миллиметровым телескопическим объективом.
Пока Дебра пыталась сочинять, Дэвид установил рядом с ней камеру и фотографировал птиц через открытое окно. Результаты оказались неодинаковыми. Из тридцати шести снимков тридцать пять можно было выбросить. Но один оказался прекрасен – сероголовый сорокопут в полете, расставивший крылья; солнце отражалось в его ярком оперении и блестящих глазах.
Дэвид стал ярым фотолюбителем, и последовали новые партии объективов, треножников и другого оборудования, пока Дебра не заявила протест: это увлечение было целиком связано со зрением, и она не могла его разделить.
И тут Дэвида охватило вдохновение, знакомое гениям. Он заказал пластинки Джун Стеннерд с записями птичьих голосов – и Дебра была очарована. Она внимательно слушала их и восхищалась, узнавая знакомые.
И, естественно, захотела сама делать записи: и звон колокольчика Зулуса, и гудение "лендровера" Дэвида, и голоса слуг на кухне – и слабый, очень слабый писк скворца.
– Не получается, – пожаловалась Дебра. – Как же ей удается получать такие четкие записи?
Дэвид кое-что почитал и соорудил для нее параболический рефлектор. Выглядел он не очень изящно, но действовал. Нацеленный на источник звука, он собирал звуковые волны и направлял в микрофон.
Со временем они отказались от окна кабинета Дебры. Дэвид построил удобные постоянные укрытия у водопоев на прудах, а когда егеря докладывали о гнезде интересных птиц, они сооружали временное укрытие из тростника и брезента, иногда на высоких подпорках, и там Дэвид и Дебра проводили много радостных часов вместе, фотографируя и записывая звуки. Даже Зулус научился лежать тихо и неподвижно, колокольчик с него в таких случаях снимали.
Постепенно возникла профессиональная фото– и аудиостудия. Наконец Дэвид набрался храбрости и послал в "Журнал дикой жизни Африки" десяток своих лучших снимков. Две недели спустя его известили, что снимки будут напечатаны, и прислали чек на сто долларов. Это составляло примерно двадцатую часть одного процента той суммы, что он затратил на оборудование. Дэвид воспылал энтузиазмом, Дебра радовалась за него. За обедом они распили две бутылки "Вдовы Клико", и под влиянием возбуждения и шампанского их любовь была особенно изобретательной.
Когда в "Дикой жизни" были напечатаны фотографии Дэвида в сопровождении текста Дебры, неожиданно со всего света пришло множество писем от людей, у которых были аналогичные интересы, а издатели заказали большую иллюстрированную статью о Джабулани и о планах Моргана превратить это поместье в заповедник.
Для Дэвида, которые делал снимки для журнала, позировала Дебра; она написала текст статьи, а Дэвид делился с ней мыслями и замечаниями.
Новая книга Дебры была забыта, но девушка выбросила из головы и мысли о своем разочаровании, увлеченная совместной работой.
Переписка с другими любителями природы оказалась мощным интеллектуальным стимулом, а потребность в человеческом общении удовлетворялась во время бесед с Конрадом и Джейн Бергами. Дэвид и Дебра по-прежнему болезненно реагировали на посторонних и старались избегать лишних встреч.
Статья для "Дикой жизни" была написана и почти подготовлена к отправке, когда пришло письмо от Бобби Дугана из Нью-Йорка. Издательница журнала "Космополитен" случайно наткнулась на распродаже на "Наш собственный мир". Книга ей понравилась, и журнал решил печатать этот роман с продолжением, возможно, в сопровождении иллюстрированной статьи о Дебре. Бобби хотел, чтобы Дебра прислала свои фотографии и автобиографическую статью на четыре тысячи слов.
Фотографии были уже готовы – они делались для "Дикой жизни". Дебра в течение трех часов написала четыре тысячи слов, а Дэвид подсказывал идеи и вносил предложения, иногда дельные, а иногда непристойные.
Они отправили статью и снимки с той же почтой, что и статью в "Дикую жизнь". В течение месяца ответа не было. А потом произошло событие, которое заставило их думать о другом.
Как-то вечером они тихо сидели в маленьком тростниковом оштукатуренном укрытии. Камера Дэвида стояла на треножнике у окна, над крышей был поднят рефлектор Дебры, он был замаскирован и приводился в движение ручкой над их головами.
Вода в пруду была черной и неподвижной, только иногда на поверхность выпрыгивал кормящийся лещ. На берег рядом с квохчущими цесарками опустилась стая голубей, они набирали воду, потом устремляли клювы к небу, и вода стекала в горло.
Неожиданно Дэвид предостерегающе схватил Дебру за руку; по напряженности его пожатия она поняла, что происходит нечто необычное, прижалась к нему, чтобы расслышать его шепот, а правой рукой включила магнитофон и начала направлять рефлектор.
К водопою приближалось стадо редких и пугливых антилоп ньяла, они до последней возможности скрывались в безопасности леса. Уши у них были насторожены, ноздри дрожали, втягивая воздух, большие черные глаза блестели во тьме, как фонари.
Девять безрогих самок благородного каштанового цвета, с белыми полосками, изящно шли следом за двумя самцами. Те так отличались от самок, словно принадлежали к другому виду. Искрасна-черные, мохнатые, увенчанные толстыми изогнутыми рогами с кремовыми кончиками, а меж глаз широкий белый треугольник.
Они делали несколько шагов, останавливались с безграничным терпением диких зверей, высматривающих опасность, и медленно двигались дальше.
Ньяла прошли так близко от укрытия, что Дэвид побоялся нажать на спуск камеры: щелчок мог их спугнуть.
Они с Деброй сидели неподвижно. Антилопы дошли до воды. Дебра счастливо улыбнулась, услышав негромкий звук: это шедший первым самец подул на воду, прежде чем начать пить, и сделал первый глоток.
Когда начало пить все стадо, Дэвид осторожно нацелил камеру, но при первом же щелчке ближайший самец вздрогнул и испустил хриплый тревожный крик. И ньяла мгновенно исчезли среди темных деревьев, как сонм призраков.
– Записала! Записала! – восторгалась Дебра. – Уф! Он был так близко, что у меня чуть не лопнули перепонки.
Джабулани охватило лихорадочное возбуждение. Никогда раньше, даже во времена отца Дэвида, антилопы ньяла не показывались в имении, поэтому были приняты все меры, чтобы побудить их остаться. Всем егерям и слугам было запрещено приближаться к пруду, чтобы присутствие человека не спугнуло стадо, пока оно привыкает и осваивает территорию.
Приехал Конрад Берг; он опирался на палку и сильно припадал на ногу. Хромать ему предстояло всю оставшуюся жизнь. Вместе с Дэвидом и Деброй он из укрытия полюбовался стадом, а потом, в доме, сидя у очага, ел огромный бифштекс, пил "Олд бак" и высказывал свое мнение:
– Они не из парка, мне кажется. Я узнал бы самца, если бы хоть раз видел его раньше. Вероятно, перешли из какого-то другого поместья. Вы ведь еще не закончили изгородь?
– Еще нет.
– Ну, там они и прошли. Им, вероятно, надоели все эти туристы. Вот они и забрели сюда в поисках тишины и покоя. – Он сделал глоток джина. – У вас тут много животных соберется, Дэви; еще пару лет, и можете устраивать шоу. У вас есть на этот счет какие-то планы? Можете принимать посетителей и зарабатывать хорошие деньги, как в Мала-Мала. Пятизвездочные сафари по соответствующей цене...
– Конни, я слишком эгоистичен, чтобы поделиться этим с кем-нибудь.
Все эти события помогли Дебре оправиться от провала "Нашего собственного мира" в Америке, и однажды утром она снова села за стол и начала работать над вторым романом. А вечером сказала Дэвиду:
– Мне мешает отсутствие названия. Как ребенок: пока не дашь ему имя, он не личность.
– А теперь ты придумала название?
– Да.
– Скажешь?
Дебра колебалась, не решаясь в первый раз произнести его вслух.
– Я решила назвать роман "Святое и радостное", – наконец созналась она, и Дэвид немного погодя повторил.
– Нравится? – беспокойно спросила она.
– Здорово! – ответил он. – Нравится. Правда.
Теперь Дебра ежедневно работала над романом, и каждый день был заполнен любовью, смехом и работой.
* * *
Звонок прозвучал, когда Дэвид и Дебра сидели в саду за шашлыком. Дэвид побежал в дом.
– Мисс Мардохей? – Дэвид удивился, имя показалось ему странно знакомым.
– Нью-Йорк вызывает мисс Дебру Мардохей, – нетерпеливо повторила девушка-оператор, и Дэвид сообразил, о ком речь.
– Сейчас она подойдет, – ответил он и позвал Дебру.
Звонил Бобби Дуган, и она впервые услышала его голос.
– Чудо-девушка! – кричал он на другом конце линии. – Сядьте, чтоб не упасть. У папочки для вас новости, от которых вы очумеете! Две недели назад "Космополитен" напечатал о вас статью. И прекрасные снимки, дорогая, на всю полосу – Боже, да вас слопать хочется...
Дебра нервно рассмеялась и знаком попросила Дэвида послушать.
– ...журнал появился в киосках в субботу, а утром в понедельник в книжных магазинах началась суматоха. В них посрывали двери. Вы захватили воображение всех читателей, дорогая. За пять дней было продано семнадцать тысяч книг в твердом переплете, у вас теперь пятое место в списке бестселлеров "Нью-Йорк таймс" – это что-то необычайное, чудо, феномен. Дорогая, да мы левой пяткой продадим миллионный тираж вашей книги. Все крупные газеты и журналы просят экземпляр для обзора – те, что я посылал им месяц назад, они потеряли. "Даблдей" печатает пятидесятую тысячу, и я им сказал: не дурите, нужно уже напечатать сто тысяч, и это только начало, на следующей неделе огонь охватит все побережье, и по всей стране будут вопиять в поисках вашей книжки. – Он говорил еще долго. Бобби Дуган кипел и бурлил, полный планов и надежд, а Дебра негромко смеялась и повторяла: "Нет! Я не могу в это поверить!" и "Это неправда!"
Вечером они выпили три бутылки "Вдовы Клико", и незадолго до полуночи Дебра забеременела.
* * *
"Мисс Мардохей удачно сочетает прекрасный язык с несомненным литературным мастерством и увлекательностью подлинного бестселлера", – писала "Нью-Йорк таймс".
"Кто сказал, что литература должна быть скучной? – спрашивала "Тайм". – Талант Дебры Мардохей воспламеняет читателя".
"Мисс Мардохей хватает вас за горло, прижимает к стене, швыряет на пол и пинает в живот. И оставляет вас слабым и потрясенным, как после автокатастрофы", – добавляла "Фри пресс".
Дэвид гордо преподнес Конраду Бергу подписанный экземпляр "Нашего собственного мира". К этому времени Конрад наконец отказался от обращения "миссис Морган" и стал звать Дебру по имени. Но книга так его поразила, что он вернулся к прежнему обращению.
– Как вы все это придумываете, миссис Морган? – с благоговейным страхом спросил он.
– Дебра, – тут же поправила она.
– Она не придумывает, – вмешалась Джейн. – К ней просто приходит. Это называется вдохновение.
Бобби Дуган оказался прав: издателям пришлось напечатать еще пятьдесят тысяч экземпляров.