* * *
Следующие несколько недель были хороши как никогда. Грозовые тучи на горизонте обострили ощущения Дэвида, пора изобилия делала возможные годы засухи и неурожая еще более страшными. Он пытался растянуть это время. Прошло целых пять недель, прежде чем он снова полетел в Нелспрейт, и то только потому, что Дебра хотела получить новости от издателей и агента. Кроме того, нужно было забрать ее рукопись у машинистки.
– Я хотела бы постричься, хотя понимаю, что на самом деле мне это не нужно. Но, может, нам стоит встречаться с людьми – хотя бы раз в месяц, как ты думаешь? Мы уже полгода ни с кем не виделись.
– Неужели так долго? – невинно спросил Дэвид, хотя подсчитывал и взвешивал каждый проведенный вместе день, наслаждаясь им, предвидя тяжелые времена.
Дэвид оставил Дебру в салоне красоты; уходя, он слышал, как она просила девушек не делать ей мелкие завитки и не лить слишком много лака.
Их абонентский ящик был забит доверху, и Дэвид быстро разобрал корреспонденцию, отложив три письма Дебре из Америки и два с израильскими марками. Одно из них было написано неразборчивыми каракулями – типичный почерк врача, и Дэвид удивился, что он дошло по адресу. Почерк второго письма он узнал безошибочно, буквы шли ровными рядами, каждая строка на своем месте, над буквами вздымались росчерки, как копья над строем солдат.
Дэвид нашел в парке скамью под пурпурным палисандровым деревом и в первую очередь открыл письмо Эдельмана. Оно было на иврите, что делало расшифровку еще более трудной.
Дорогой Дэвид,
Ваше письмо удивило меня, и я снова изучил рентгеновские снимки. Они совершенно недвусмысленны, и, интерпретируя их, я бы без всяких сомнений повторил свой первоначальный диагноз...
Вопреки собственному желанию Дэвид ощутил некоторое облегчение.
Однако если я и усвоил что-то за двадцать пять лет практики, так это необходимость быть смиренным и скромным. Могу только поверить, что Ваши наблюдения за чувствительностью зрачков миссис Морган к свету верны. Но в этом случае приходится признать, что глазные нервы по крайней мере частично сохранили способность функционировать. Это означает, что нервы разорваны не полностью и что теперь – возможно, в результате сильных ударов по голове – в некоторой степени восстановили свои функции.
Главный вопрос: на сколько? Я вновь должен предупредить Вас, что восстановление может быть минимальным и связанным только с чувствительностью к свету, что нисколько не затрагивает собственно зрения. Но, вероятно, тут нечто большее; и в разумных пределах можно надеяться, что правильное лечение вернет – хотя бы частично – и способность видеть. Впрочем, я считаю, что достигнуть можно только смутного различения цвета и формы, и следует принять решение, стоит ли этим заниматься – ввиду обязательной хирургической операции в столь уязвимой области.
Я, конечно, с радостью осмотрел бы Дебру. Однако, вероятно, вам неудобно возвращаться в Иерусалим, и поэтому я взял на себя смелость написать своему кейптаунскому коллеге, одному из ведущих хирургов мира в области травм зрения. Это доктор Рувим Фридман. Прилагаю копию своего письма к нему. Я также отправил ему все снимки и историю болезни Дебры.
Настоятельно рекомендую Вам при первой же возможности показать Дебру доктору Фридману и советую полностью доверять ему. Могу добавить, что больница "Гроот Шуур" широко известна в мире и оборудована всем необходимым для лечения – там не ограничиваются только пересадкой сердца!
Я позволил себе показать Ваше письмо генералу Мардохею и обсудить с ним этот случай...
Дэвид тщательно сложил письмо. "Какого черта он втягивает в это Брига? Все равно что привести боевого коня в розовый сад". Он распечатал письмо генерала.
Дорогой Дэвид.
Со мной говорил доктор Эдельман. Я позвонил Фридману в Кейптаун, и тот согласился осмотреть Дебру.
Я уже несколько лет откладываю поездку с лекциями в Южную Африку, несмотря на уговоры Всемирного еврейского конгресса. Сегодня я написал туда и попросил их подготовить мой визит.
Это даст тебе возможность отвезти Дебру в Кейптаун. Скажи ей, что у меня недостаточно времени, чтобы побывать на вашей ферме, но я хочу с ней увидеться.
Позже я сообщу сроки своей поездки и надеюсь тогда встретиться...
Типичный стиль Брига, резкий, командный, заранее предполагающий согласие. Теперь дело уходило из рук Дэвида. Обратной дороги нет, но остается возможность фиаско. Дэвид понял, что надеется на это, и собственный эгоизм вызвал у него отвращение. Он сложил письмо Брига и тут же написал подложное, в котором сообщалось только о планах приезда в Южную Африку. Это для Дебры; ему показалось забавным подражать стилю Брига, и вечером он очень убедительно продемонстрировал это жене.
Та пришла в восторг, и Дэвиду стало совестно за свой обман.
– Как хорошо будет увидеться с ним. Может, и мама приедет...
– Он об этом не написал, так что вряд ли. – Дэвид разложил письма из Америки в хронологическом порядке по штемпелям и прочел их ей. Первые два содержали критические отклики, и он отложил их для дальнейшего, более подробного изучения, но третье нанесло им новый удар.
"Юнайтед артистс" хотели экранизировать "Наш собственный мир" и предлагали крупную сумму за права, а также небольшой процент с прибыли. Однако Бобби Дуган был уверен, что если Дебра поедет в Калифорнию и сама напишет сценарий, гонорар превысит двести пятьдесят тысяч долларов. Он просил ее подумать над тем, что даже известных писателей редко просят самих написать сценарий, что от такого предложения нельзя легко отказываться, и советовал Дебре принять его.
– Кому нужны люди? – Дебра рассмеялась – поспешно, чересчур поспешно, – и Дэвид заметил печальное выражение ее лицо, прежде чем она отвернулась и весело спросила: – У тебя еще осталось шампанское, Морган? Я думаю, это можно отпраздновать... Как ты считаешь?
– При твоих запросах, – ответил он, – пора делать большие запасы, – и отправился к холодильнику. Дэвид наполнил бокалы – пена поднялась до самого края – и, передавая жене стакан, принял решение.
– Давай серьезно отнесемся к его совету и подумаем о твоей поездке в Голливуд, – сказал он, вкладывая бокал ей в руки.
– Чего об этом думать? – заметила она. – Наше место здесь.
– Нет, давай подождем с ответом...
– Как это? – Она поставила бокал, не пригубив.
– Подождем, пока... скажем, пока не увидимся с Бригом в Кейптауне.
– Почему? – удивилась она. – Что тогда изменится?
– Нипочему. Просто слишком важное решение... а выбор времени случаен, конечно.
– Беседер! – с готовностью согласилась Дебра и подняла бокал. – Я люблю тебя!
– А я люблю тебя, – заверил он, радуясь, что из множества слов она выбрала именно эти.
Бриг должен был приехать в Кейптаун через три недели, и Дэвид наслаждался каждым часом, предвидя изгнание из их личного рая.
Это были счастливые дни, и, казалось, природа делала все, чтобы они были еще лучше. Постоянно шли теплые дожди, они начинались в середине дня, после облачного предгрозового утра, пронизанного предчувствием грома. Вечером в облаках играли молнии, а гневное солнце темнело до цвета бронзы и румянца девственницы. Когда потом они лежали обнявшись в темноте, слышался громовой удар, молния высвечивала у кровати ослепительный квадрат окна, а дождь шумел точно лесной пожар, стучал, словно копыта бегущего стада. Но Дебра не боялась, ведь Дэвид был рядом.
После дождя наступало ясное прохладное утро, деревья отмывались дочиста, их листья блестели на раннем солнце, почва темнела от влаги, блестели лужи.
В период дождей все расцветало, и каждый день приносил свои маленькие открытия – неожиданных посетителей, странные происшествия.
Скопы извлекли своих двух птенцов из большого неряшливого гнезда на дереве мобахоба и учили их сидеть на голых ветвях. Так эти птенцы и сидели день за днем, словно набираясь храбрости. А родители лихорадочно готовили их к великому дню первого полета.
И однажды утром, когда Дэвид и Дебра завтракали на веранде, они услышали хор торжествующих птичьих криков. Дэвид взял Дебру за руку, и они спустились с веранды на открытое место. Дэвид задрал голову и увидел в голубом небе четырех больших птиц, парящих на широко расставленных крыльях. Они поднимались большими ровными кругами, пока не превратились в точки и не исчезли, отправившись на осень к реке Замбези, за две тысячи миль к северу.
Но в эти последние дни произошел случай, опечаливший их обоих. Однажды утром они прошли четыре мили за линию холмов к узкой клинообразной равнине, где росли высокие свинцовые деревья.
Пара африканских воинственных орлов избрала самое высокое из них для спаривания. Прекрасная молодая самка и самец, уже переживший свои лучшие годы. На высокой развилке они начали вить гнездо, но работу прервало появление одинокого самца, большой молодой птицы, яростной, гордой и жадной. Дэвид видел, как этот орел летает на границе территории, не вторгаясь пока в пределы пространства, которое пара считала своим, сидит на холмах над равниной, набираясь храбрости для схватки. Неизбежное столкновение имело особое значение для Дэвида, и все его симпатии были на стороне старого орла, который воинственно клекотал, сидя на своем свинцовом дереве, или летал вдоль границ своей территории, не пересекая их.
В этот день Дэвид решил отправиться на равнину и выбрать место, откуда можно было бы фотографировать птиц. К тому же его интересовал исход первобытного поединка двух самцов.
По чистой случайности он выбрал именно тот день, когда кризис подошел к разрешению.
Дэвид и Дебра миновали холмы и, тяжело дыша, остановились на скальном выступе. Поле битвы расстилалось прямо под ними.
Старая птица сидела в гнезде – темный сгорбленный силуэт; голова втянута в плечи. Дэвид поискал пришельца, осматривая в бинокль окрестные холмы, но его не было видно. Дэвид опустил бинокль на грудь, и они с Деброй начали негромко разговаривать.
И вдруг внимание Дэвида привлекло поведение старого орла. Тот неожиданно взлетел, взмыл вверх на своих больших крыльях, и в его полете чувствовались тревога.
Он пролетел прямо над их головами. Дэвид ясно увидел кривой клюв и темные пятна на груди.
Орел раскрыл желтый клюв и резко, воинственно закричал. Дэвид быстро повернулся, когда старый воин скрылся в облаках. Он сразу понял его военную хитрость. Молодой орел избрал этот момент для нападения и выбрал направление атаки с мастерством, не характерным для своего возраста. Дерзкий нарушитель парил в вышине, отчетливо видный на фоне солнца, бросая вызов старому орлу, и Дэвид, чувствуя, что по спине бегут мурашки, сочувственно наблюдал, как медленно поднимается защитник на широких крыльях.
Быстро, слегка задыхаясь, он описал происходящее Дебре, и та схватила его за руку. Она тоже сочувствовала старому орлу.
– Рассказывай! – приказала она.
Молодая птица медленно, выжидающе кружила, наклонив голову и наблюдая за приближением соперника.
– Он нападает! – Голос Дэвида звучал напряженно: атакующий опустил крыло и начал снижаться.
– Я его слышу, – прошептала Дебра, и до них ясно донесся шум крыльев, похожий на лесной пожар в буше: молодой орел устремился вперед.
– Поворот налево! Давай! – Дэвид понял, что кричит старому орлу, как своему ведомому, он так сжал руку Дебры, что женщина поморщилась. Казалось, старый орел услышал его: он сложил крылья и ушел от удара, нападающий просвистел мимо, бессильно вытягивая когти, скорость увлекла его почти к самой земле.
Старая птица сложила крылья и устремилась вслед за молодой. Одним маневром она вернула себе преимущество.
– Бей его! – надрывался Дэвид. – Бей на повороте!
Молодая птица неслась к вершинам деревьев, к явной гибели, она отчаянно размахивала крыльями, чтобы избежать столкновения и уйти от врага. В этот миг она была уязвима; старый орел вытянул свои страшные когти и, не сбавляя скорости, ударил противника в самый момент поворота.
До наблюдателей ясно донесся звук схватки, полетели перья – черные с крыльев и белые с груди.
Старый орел вцепился когтями в молодого, обе птицы падали, переворачиваясь, перья летели с их сцепившихся тел, и ветер уносил их, как семена чертополоха.
По-прежнему сцепившись в смертельном поединке, они ударились о верхние ветви свинцового дерева, провалились сквозь них и наконец неряшливым комком перьев и бьющих крыльев застряли в развилке ствола.
Ведя Дебру по неровной почве, Дэвид заторопился вниз с холма, сквозь жесткую остролистую траву, к дереву.
– Ты их видишь? – беспокойно спрашивала Дебра, и Дэвид направил бинокль на борющуюся пару.
– Они застряли, – сказал Дэвид. – Старик полностью вогнал когти в спину врага. Он не может высвободиться, и теперь они висят на развилке, по разные стороны ствола.
Над ними раздавался клекот гнева и боли, орлица беспокойно летала над свинцовым деревом, вплетая свой резкий крик в звуки битвы.
– Молодая птица умирает. – Дэвид, рассматривая орла в бинокль, видел, как алые капли падали из желтого клюва, рубинами блестели на белоснежной груди.
– А старая? – Дебра с поднятым лицом вслушивалась в шум, в ее темных глазах застыла тревога.
– Он не может освободиться, его когти сжимаются автоматически, под давлением, и он не в состоянии их расцепить. Он тоже погибнет.
– Нельзя ли что-то сделать? – Дебра тянула его за руку. – Ты можешь ему помочь?
Он мягко попытался объяснить ей, что птицы сцепились в семидесяти футах над землей. У свинцового дерева совершенно гладкий ствол, и первые ветви появляются на высоте в пятьдесят футов. Потребуется несколько дней, чтобы добраться до птиц, а к тому времени они уже погибнут.
– Дорогая, даже если бы до них можно было дотянуться, это дикие птицы, свирепые и опасные, их когти и клювы могут вырвать глаза, разодрать тело до костей – природа не терпит вмешательства в свои замыслы.
– Разве совсем ничего нельзя сделать?
– Можно, – негромко ответил он. – Утром и посмотрим: может, они сумеют освободиться. Но на всякий случай я прихвачу с собой ружье.
На рассвете они вернулись к свинцовому дереву. Молодой орел издох, он безжизненно висел, но старик еще жил, прикованный когтями к трупу соперника, он ослаб, он умирал, но его желтые глаза горели по-прежнему яростно. Он услышал голоса, повернул лохматую голову и испустил последний вызывающий крик.
Дэвид зарядил ружье, закрыл стволы и посмотрел на старого орла. "Не ты один, старый друг", – подумал он, поднес приклад к плечу и выстрелил из обоих стволов картечью. Орлы остались висеть на ветвях, роняя капли крови на землю. Дэвиду казалось, что этим залпом он уничтожил часть самого себя, и эта тень долго преследовала его.
* * *
Эти несколько дней пролетели для Дэвида стремительно, и их остаток они с Деброй провели в походах по Джабулани, навещая любимые места, отыскивая стада разнообразных животных, словно прощались с друзьями. Вечером они оказались среди хинных деревьев на берегу пруда и сидели там, пока солнце не зашло в великолепии пурпурных и розовых оттенков. Потом над головами зазвенели москиты, и Морганы рука об руку вернулись к дому – уже в темноте.
Этим вечером они упаковались и выставили сумки на веранду, чтобы выехать пораньше. Потом пили шампанское у костра, на котором жарилось мясо. Вино подняло им настроение, они смеялись в маленьком островке света посреди бескрайней африканской ночи, но Дэвид все время слышал эхо этого смеха и чувствовал: что-то закончилось, начинается нечто новое.
Рано утром они взлетели. Дэвид, медленно поднимаясь, сделал два круга над домом. Пруды металлически сверкали в лучах восходящего солнца. Земля под покрывалом роскошной зелени разительно отличалась от мрачных просторов северного полушария. Во дворе дома стояли слуги, заслоняя глаза и махая руками; их длинные узкие тени лежали на красноватой земле.
Дэвид повернул и двинулся по курсу.
– Летим в Кейптаун, – сказал он. Дебра улыбнулась и положила руку ему на колено в теплом дружеском молчании.
* * *
Они заказали номер в отеле "Маунт Нелсон", предпочтя его старинную элегантность и просторный пальмовый сад современным постройкам из стекла и бетона на побережье. Два дня они провели в номере, ожидая прибытия Брига, потому что Дэвид отвык от людей и с трудом выдерживал быстрые любопытные взгляды и сочувственные слова.
На второй день прилетел Бриг. Он постучал в дверь номера и вошел – решительно, агрессивно. Он по-прежнему был худым, поджарым, загорелым, каким помнил его Дэвид; обняв Дебру, он протянул Дэвиду сухую крепкую руку, но посмотрел на него с каким-то новым, оценивающим, выражением.
Пока Дебра принимала душ и одевалась к вечеру, он отвел Дэвида в свой номер и, не спрашивая, налил ему виски. Протянул стакан и тут же начал рассказывать о своих приготовлениях.
– Фридман будет на приеме. Я познакомлю его с Деброй и дам им поболтать, потом он будет сидеть рядом с ней за обедом. Это даст нам возможность убедить Дебру дать себя осмотреть...
– Прежде чем мы пойдем дальше, сэр, – перебил его Дэвид, – я хочу взять с вас слово, что вы ни при каких условиях не скажете Дебре о возможности вернуть ей зрение.
– Хорошо.
– Я хочу подчеркнуть – ни при каких условиях. Даже если Фридман решит, что операция необходима, для нее придется найти какой-то другой предлог...
– Вряд ли это возможно, – гневно ответил Бриг. – Если дело зайдет так далеко, Дебра должна знать. Нечестно...
Настала очередь Дэвида рассердиться. Застывшая маска его лица оставалась неподвижной, но безгубый рот побледнел, и синие глаза яростно сверкнули.
– Позвольте мне решать, что честно, а что – нет. Я знаю ее так, как вы никогда не знали. Я знаю, что она чувствует и о чем думает. Если вы упомянете о возможности вернуть зрение, перед ней встанет та же дилемма, какая встала передо мной, когда я узнал об этом. Я хочу уберечь ее от этого.
– Не понимаю, – напряженно произнес Бриг. Враждебность заполнила комнату, она казалась предчувствием грома в летний день.
– Позвольте объяснить, – Дэвид смотрел тестю прямо в глаза, выдержав свирепый взгляд старого воина. – Мы с вашей дочерью необыкновенно счастливы.
Бриг склонил голову, признавая это.
– Да, верю, но это состояние искусственное. Словно в теплице, в изоляции; это не имеет отношения к реальному миру. Как во сне.
Дэвид чувствовал, что вот-вот обезумеет от гнева. Никто не смеет так говорить об их жизни с Деброй. Но в то же время он понимал справедливость этих слов.
– Можно сказать и так, сэр. Однако для нас с Деброй это самая настоящая явь. Необыкновенно ценная.
Теперь Бриг смолчал.
– Скажу вам откровенно, я долго и напряженно размышлял, прежде чем признать, что у Дебры есть шанс, но и в этом случае я мог бы эгоистически скрыть его...
– Я по-прежнему не понимаю. Ты-то здесь при чем?..
– Посмотрите на меня, – негромко попросил Дэвид, и Бриг сурово взглянул на него, ожидая продолжения, но, не дождавшись его, смягчился и долго разглядывал Дэвида, словно впервые видя его уродливую голову, извращенные черты лица – и неожиданно понял точку зрения зятя. Ведь до сих пор он рассуждал только как отец.
Он опустил глаза и занялся виски.