* * *
Дебра целый вечер объясняла Дэвиду, что для поездок с базы домой на улицу Малик дорогая спортивная машина вовсе не нужна: она уже знала вкусы своего мужчины. Она подчеркивала, что это страна молодых первопроходцев, и экстравагантность и роскошь тут неуместны. Дэвид яростно спорил, зная, что в этот момент Арон Коган и его агенты обыскивают ради него всю страну.
Дебра предложила японский компакт, такой же, как у Джо, и Дэвид сказал, что серьезно над этим подумает.
Посыльный Арона Когана доставил "Мерседес Бенц 350 SL", принадлежавший немецкому поверенному в делах в Тель-Авиве. Этот джентльмен возвращался в Берлин и хотел избавиться от машины – за соответствующую сумму наличными. Единственного телефонного звонка оказалось достаточно, чтобы договориться об оплате через Швейцарский банк в Цюрихе.
Машина была бронзово-золотистая, меньше двадцати тысяч миль пробега, и за ней ухаживали с любовью и вниманием знатока-любителя.
Дебра, возвращаясь на мотороллере из университета, обнаружила в начале улицы Малик, где тяжелая цепь препятствовала проезду любых моторизованных средств передвижения, великолепную машину.
Она бросила на нее один взгляд и тут же без малейших сомнений поняла, чья она. И действительно сердилась, когда ворвалась на террасу, но постаралась притвориться еще более рассерженной.
– Дэвид Морган, ты совершенно невозможен.
– Ты быстро все схватываешь, – покорно согласился Дэвид; он загорал на террасе.
– Сколько ты за нее заплатил?
– Спроси о чем-нибудь другом, куколка. Этот вопрос мне уже наскучил.
– Ты на самом деле... – Дебра смолкла в поисках слов. Наконец нашла нужное и выпалила: – испорченный!
– Ты не знаешь подлинного смысла этого слова, – мягко ответил Дэвид, вставая и лениво идя к ней. Хотя они были любовниками всего три дня, Дебра узнала этот блеск его глаз и торопливо попятилась. – Я объясню тебе его значение, – пообещал Дэвид. – Я дам тебе практический урок испорченности в таком чувствительном месте, что ты долго этого не забудешь.
Она спряталась за оливой, и ее книги разлетелись по террасе.
– Оставь меня! Убери руки, животное!
Он сделал ложный выпад вправо и схватил ее, когда она купилась на уловку. Легко поднял и прижал к груди.
– Дэвид Морган, предупреждаю, я закричу, если ты меня не отпустишь.
– Послушаем. Давай! – и она закричала, но криком леди, чтобы не обеспокоить соседей.
Джо, напротив, восхитился, увидев "трехсотпятидесятый". Они вчетвером отправились в пробную поездку по диким местам Иудеи к берегам Мертвого моря. Дорога испытывала подвески машины и водительское мастерство Дэвида, и на поворотах четверка вопила от возбуждения. Даже Дебра преодолела первоначальное неодобрение и наконец признала, что машина прекрасная – хотя все равно она признак испорченности.
Они плавали в прохладной воде оазиса Эйн Геди, там, где ручей образует глубокую заводь в скалах, прежде чем устремиться вниз и слиться с соленой водой моря.
Ханна прихватила с собой фотоаппарат и сфотографировала Дебру и Дэвида на камнях у пруда.
Оба в купальных костюмах, узкое бикини Дебры обнажает ее прекрасное юное тело, она полуобернулась, улыбаясь Дэвиду. Он улыбается ей в ответ, лицо его видно в профиль, темные волосы падают на лоб. Яркий свет пустыни подчеркивает его чистые черты, телесную красоту.
Ханна распечатала снимок для всех, и впоследствии только он остался у них напоминанием о радости и веселье тех дней, как прекрасный цветок, сорванный с дерева жизни, высушенный и сплюснутый, утративший цвет и запах.
Но будущее не омрачало этот счастливый яркий день. На обратном пути в Иерусалим машину вел Джо. Дебра настояла, чтобы они прихватили группу молодых танкистов, отправлявшихся домой в увольнение, и хотя Дэвид твердил, что это невозможно, они втиснули в маленький кузов еще троих. Так Дебра откупалась от своего чувства вины; она сидела на заднем сиденье, обняв Дэвида за шею, и они пели самую популярную в тот год песню израильской молодежи "Да будет мир".
Последние несколько дней перед поступлением на службу Дэвид нервничал, бесцельно бродил, занимался мелкими делами вроде пошива мундира. Он не согласился с Деброй, заявившей, что если обычное обмундирование хорошо для ее отца, генерал-майора, то подойдет и ему. Арон Коган представил Дэвида своему личному портному. Арон начинал уважать стиль Моргана-младшего.
Стараниями Дебры Дэвида приняли в университетский спорт-клуб, и он ежедневно занимался в первоклассном спортзале, заканчивая тем, что двадцать раз подряд преодолевал дорожку олимпийского плавательного бассейна, чтобы поддержать форму.
Но чаще он просто загорал на террасе или чинил электропроводку и выполнял другие мелкие работы, о которых просила Дебра.
Проходя по прохладным приятным комнатам, он время от времени натыкался на принадлежащие Дебре предметы: книгу или, может быть, брошь, подбирал, начинал рассматривать. Платье, небрежно брошенное в ногах кровати, аромат духов Дебры вызывали у него физическую тоску, остро напоминали о ней. Он прижимал платье к лицу, вдыхал его запах и ненавидел часы ожидания перед ее возвращением.
Но больше всего ему рассказали о Дебре ее книги, больше, чем открыли бы годы знакомства. Во второй спальне, которую они использовали как временную кладовку, пока не найдут подходящие шкафы и книжные полки, она поставила целый ящик книг. Однажды Дэвид начал рыться в этом ящике. Самые разные книги: Гиббон и Гор Видал, Шекспир и Норман Мейлер, Солженицын и Мэри Стюарт вместе с другими, столь же необычными, соседями. Художественная литература и биографии, история и поэзия, на английском и на иврите, брошюры и тома в кожаных переплетах – и небольшая книжка в зеленой обложке, которую он чуть не пропустил, но его внимание привлекло имя автора. Д. Мардохей. Чувствуя, что вот-вот сделает открытие, он раскрыл книгу. "В этом году, в Иерусалиме", сборник стихотворений Дебры Мардохей.
Он отнес книгу в спальню, не забыв сбросить обувь, прежде чем лечь на кровать – Дебра строго следила за этим, – и принялся читать.
Пять стихотворений. Первое – с тем же названием, что и вся книга, о двухтысячелетием еврейском обещании "На следующий год в Иерусалиме", воплотившимся в жизнь. Патриотический гимн своей стране, и даже Дэвид, чей вкус был воспитан Маклином и Роббинсом, почувствовал, что стихотворение превосходно. Встречались строки поразительной красоты, красноречивые и проницательные. Хорошо, по-настоящему хорошо, и Дэвид ощутил своеобразную гордость собственника – и благоговение. Он не догадывался о таких глубинах в ней, они оставались для него скрытыми.
Дойдя до пятого стихотворения, он обнаружил, что оно самое короткое. Это была любовная поэма – вернее, плач по умершему возлюбленному, и неожиданно Дэвид понял разницу между просто хорошими стихами и волшебством.
Он дрожал от музыки ее слов, ощущал, как волосы встают дыбом от поразительной печальной красоты, и сам задохнулся от острого чувства безвозвратной потери. Глаза Дэвида наполнились слезами, и ему пришлось долго моргать, когда он прочел последние пронзительные строки – этот ужасный вопль, пронзивший его сердце.
Он положил книгу на грудь, вспоминая, что рассказывал Джо о том солдате, погибшем в пустыне. Его внимание привлекло какое-то движение, он виновато попытался спрятать книгу и сел. Это такое личное, эти стихи... он чувствовал себя вором.
Дебра стояла на пороге спальни и смотрела на него, прислонившись к косяку, сжав руки, смотрела спокойно и внимательно.
Он сел на кровати, взвешивая книгу в руке.
– Прекрасно, – сказал он наконец, голос его звучал хрипло и был полон чувства.
– Я рада, что тебе понравилось, – сказала Дебра, и он понял, что она стесняется.
– Почему ты не показывала мне раньше?
– Боялась, что не понравится.
– Ты его, наверно, очень любила? – негромко спросил он.
– Да, – ответила она, – но теперь я люблю тебя.
* * *
Наконец пришло назначение, и в этом ясно угадывалась рука Брига, хотя Джо признался, что и он использовал все семейное влияние, чтобы ускорить прохождение документов.
Дэвиду предписывалось явиться в эскадрилью "Сверкающее копье" – отряд истребителей-перехватчиков "миражей", размещавшийся на той самой скрытой под полями базе, где Дэвид уже побывал. В той же эскадрилье служил и Джо Мардохей, и когда он позвонил на улицу Малик, сообщая о назначении, то не проявил никакого недовольства по тому поводу, что Дэвид будет выше его по званию; напротив, он не сомневался, что они регулярно будут летать вместе. Он целый вечер рассказывал Дэвиду об эскадрилье – от "Дофина", командира, иммигранта из Франции, до самого последнего механика. Еще много недель спустя, постепенно входя в сплоченную команду летчиков, Дэвид будет находить полезными советы и подсказки Джо.
На следующий день портной привез мундир, и Дэвид надел его, чтобы удивить Дебру, когда та, с зачесанными назад волосами, в темных очках, сдвинутых на лоб, нагруженная книгами и продуктами, появилась из кухонной двери, толкнув ее грудью.
Она бросила свой груз у раковины и подошла к нему, подбоченясь и критически наклонив голову.
– Мне бы хотелось, чтобы завтра ты в этом мундире заехал за мной в университет, – сказала она наконец.
– Зачем?
– За корпусом Лейтермана постоянно слоняется несколько шлюх. Одни из них мои студентки, другие – коллеги. Хочу, чтобы они хорошо тебя разглядели – и сглодали от зависти свои крошечные сердца.
Он рассмеялся.
– Ты меня не стыдишься?
– Морган, для одного человека ты слишком красив, тебе следовало бы родиться двойней.
Это был их последний день вместе, поэтому он подчинился ее капризу и в мундире заехал за ней на кафедру. И удивился тому, как действовал его мундир на незнакомых людей на улице: девушки улыбались ему, старушки говорили "шалом", даже охранник у входа в университет пропустил его с улыбкой и шуткой. Для всех он стал ангелом-хранителем, одним из тех, кто охраняет их от смерти с неба.
Дерба заторопилась навстречу ему, поцеловала и гордо пошла рядом, собственнически держа его под руку. Она повела его обедать в преподавательскую столовую, в круглый стеклянный корпус.
За обедом он обнаружил, какое прикрытие Дебра использовала, чтобы защитить свою репутацию.
– Вероятно, первые несколько недель я не смогу покидать базу, но я напишу тебе на улицу Малик...
– Нет, – быстро сказала она, – я там не останусь. Без тебя в большой постели будет слишком одиноко.
– Куда же тогда? Домой, к родителям?
– Ну, так мы сразу себя выдадим. Стоит тебе приехать в город, и я покидаю родительский дом... Нет, они считают, что я живу в общежитии при университете. Я сказала, что хочу быть поближе к факультету...
– У тебя там есть комната? – Он смотрел на нее.
– Конечно, Дэви. Приходится быть скрытной. Я не могла объяснить своим родственникам, друзьям и нанимателям, что обихаживаю майора Дэвида Моргана. Возможно, на дворе двадцатый век и Израиль – современная страна, но я еврейка, и за мной традиция чистоты и целомудрия.
Впервые Дэвид начал понимать глубину пропасти, которую должна была преодолеть своим решением Дебра. Он сам воспринимал все гораздо легче.
– Мне будет не хватать тебя, – сказал он.
– Мне тоже, – ответила она.
– Поехали домой.
– Да, – согласилась она, откладывая нож и вилку. – Поесть можно в другое время.
Однако когда они вышли из корпуса, она воскликнула:
– Черт возьми, мне обязательно нужно сегодня сдать книги. Зайдем в библиотеку? Прости, Дэви, это недолго.
Поэтому они снова поднялись на террасу, миновали ярко освещенные окна студенческого ресторана и в быстро сгущающихся сумерках пошли к квадратной башне библиотеки, где уже тоже светились окна. Они поднялись по лестнице к входу в библиотеку, но вынуждены были посторониться – из стеклянной двери выходила группа студентов.
Они смотрели в ту сторону, откуда пришли, за усаженные цветущими деревьями террасы, на ресторан.
Неожиданно вечерние сумерки осветила ослепительно-яркая белая вспышка взрыва, и стеклянные окна ресторана превратились в ливень осколков. Как будто штормовой прибой ударил в стены каменного утеса, разбрасывая сверкающие клочья пены, но это был смертоносный дождь – от осколков погибли две студентки, проходившие в этот момент мимо окон.
Сразу за вспышкой налетела взрывная волна, она сотрясла деревья и заставила Дебру и Дэвида ухватиться за столбы библиотечной веранды. Волна ударила с такой силой, что у них заболели уши и захватило дух.
В мгновения ужасной тишины, последовавшей за взрывом, Дэвид схватил Дебру и прижал к себе. На их глазах из разбитых окон ресторана повалили облака мягкого белого фосфорного тумана и потянулись к террасе.
Тогда до их потрясенного слуха наконец донеслись звуки: звон стекла, треск опадающей штукатурки и разбитой мебели. Женский вопль нарушил это жуткое очарование.
Послышались крики и топот. Какая-то студентка поблизости истерически крикнула:
– Бомба! Взорвали кафе!
Одна из девушек, сбитых потоком осколков стекла, поднялась и бесцельно забегала, описывая неширокие круги и тонко невыразительно воя. Она вся была покрыта известковой пылью, и из-под пыли ручейками текла кровь, смачивая ей платье.
Дебру в руках Дэвида затрясло.
– Свиньи, – прошептала она, – грязные свиньи, убийцы.
Из дымящегося разрушенного здания медленно показалась другая фигура. Волна сорвала с человека одежду, и та свисала лохмотьями, превращая его в подобие пугала. Он добрался до террасы, медленно снял чудом уцелевшие очки и принялся протирать их обрывками одежды. С его подбородка капала кровь.
– Пошли, – сказал Дэвид. – Мы должны помочь. – И они вместе сбежали с крыльца.
Взрывом обрушило часть крыши и придавило двадцать три студента, которые пришли поговорить за ужином.
Остальных словно разбросал по большому залу капризный ребенок, и их кровь превратила столовую в подобие смрадной бойни. Некоторые ползли, другие корчились среди разбитой мебели, осколков посуды и остатков пищи. Люди лежали с перекошенными лицами, оскалившись в издевательской усмешке смерти.
Впоследствии было установлено, что две девушки, состоявшие в организации "Эль Фатах", пользуясь поддельными документами, поступили в университет и ежедневно проносили в кампус небольшие порции взрывчатки, пока не накопили ее достаточно. Оставив сумку с часовым механизмом под столом, террористки вышли и благополучно скрылись. Неделю спустя они по телевидению Дамаска хвастались своим успехом.
Пока же, однако, никто не мог объяснить причины взрыва, этого ужасного всплеска насилия. Он казался бесцельным и в то же время был устрашающе эффективен, как природные катастрофы. Уцелевшие работали в лихорадочной спешке, чтобы помочь раненым и вытащить из-под обломков останки погибших.
Их положили в ряд под цветущими деревьями и накрыли простынями, взятыми в ближайшем общежитии. Длинный аккуратный ряд укрытых белым тел – Дэвид знал, что это воспоминание останется с ним навсегда.
Прибыли медики, сирены "скорой помощи" ревели, вспыхивали мигалки; убирали жатву смерти. Полиция уже огородила место взрыва, когда Дэвид и Дебра рука об руку пошли к оставленному на стоянке "мерседесу". Оба были в пыли и крови, измучены зрелищем и криками боли. Они молча поехали на улицу Малик, смыли под душем пыль и кровь. Дебра замочила мундир Дэвида в холодной воде, чтобы отстирать. Потом сварила кофе, и они пили его, сидя рядом на медной кровати.
– Так много хорошего и сильного умерло сегодня вечером, – сказала Дебра.
– Смерть – не самое худшее. Смерть естественна, это логическое завершение бытия. Разбитая и разорванная, но еще живая плоть – вот что ужасно. В смерти есть достоинство, но искалеченные – это непристойно.
Она почти со страхом взглянула на него.
– Это жестоко, Дэвид.
– В Африке есть прекрасное свирепое животное. Черная антилопа. Они держатся стадами по сотне и больше, но когда одну антилопу ранит выстрелом охотник или искалечит лев, самец-вожак рогами прогоняет ее из стада. Помню, когда отец рассказывал мне об этом, он добавил, что победитель должен сторониться побежденных – несчастье заразительно.
– Боже, Дэвид, какой жестокий взгляд на жизнь.
– Может быть, – согласился Дэвид, – но, видишь ли, жизнь вообще жестока.
Потом они любили друг друга, впервые за все это время с ноткой отчаяния, словно перед расставанием им напомнили об их смертности.
Утром Дэвид отправился в эскадрилью, а Дебра заперла квартиру на улице Малик.