Сверху послышались голоса Чигирьки с Гришкой, они пытались что-то объяснить, показывая на ту сторону каменного мешка, под которую устремлялась речка.
- Не пойму я своего Чигирьку, - дядюка Савелий задрал к небу светлорусую бороду и крикнул. - Чего ты гутаришь, сынок?
Петрашка прислушался тоже, приложив к уху сложенную в раструб ладонь. Когда звонкий голос хорунжего в очередной раз прокатился над ущельем, студент посмотрел на старшего брата:
- Панкрат, стена напротив нас неширокая, Чигирька говорит, что она будет саженей в пятьдесят.
- И что он предлагает, расстрелять ее из ружей? - нахмурился полковник. - Или, может, эту скалу расшибить своими лбами?
- Он показывает на речку, мол, она выбегает с другой стороны горы.
Наурский урядник со свистом соснул воздух через зубы и не утерпел с подковыркой:
- А ты спроси у него, за что он хочет сделать нас плавучими гадами? Если сам орел, то другие пускай поползают, так что-ли?
Панкрат спешился и молча пошел к тому месту под скалой, под которое устремлялась река. Он присел на корточки, начал со вниманием присматриваться к тоннелю, пробитому стремительными струями. Свод его поднимался над водой довольно высоко, но он был с такими острыми выступами, что по коже невольно загуляли мурашки. Если этот потолок и дальше продолжал снижаться к поверхности реки, то разбить о него голову и все тело, не представляло труда. Кроме того, отпугивала неизвестность, таившаяся в черной глубине дыры. Панкрат оглянулся на командиров, сгрудившихся за спиной, за каждым из которых стоял не один десяток воинов, и начал вставать с корточек. Вывод напрашивался сам собой, переправиться всем войском по реке во тьме тоннеля не представлялось возможными. Нужно было искать другие пути выхода из этого каменного мешка. На глаза полковнику попался племянник Тараска, вертлявый как его старший брат Чигирька, он спокойно связывал концы нескольких волосяных арканов в одну длинную веревку.
- Я только попробую, дядюка Панкрат, - как давно решенное дело, объявил он о своем намерении. - Если не получится в один момент перебежать на ту сторону, тогда тяните обратно, пока не захлебнулся.
- А если там очередной каменный мешок? - с недоверием уставился на него атаман. - Куда ты будешь соваться?
- Чигирька кричал, что с той стороны простору поболе.
- А как мы узнаем, проскочил ты чертов тоннель или нет? - тоже воззрился на удальца Захарка.
- Наши разведчики и доложат, им сверху все будет видно.
- Пеший пойдешь или с конем?
- С конем веселее. Станичники тоже, если что, со своими лошадьми не расстанутся.
Атаман покосился на дядюку Савелия, который лишь развел руками. Ни слова не сказав, он снова присел на корточки перед дырой. Он понимал, что сотник вряд ли справился бы с норовом своего сына, который был копией его самого. К тому же, удаль и смелость у казаков всегда были в чести. Между тем Тараска передал конец веревки Петрашке, вскочил на своего кабардинца и тронулся к речке. Перед тем, как войти в поток, он широко перекрестился, крикнул станичникам, остававшимся на берегу:
- Казаки, нашим прадедам тоже было не легче, когда они с фельдмаршалом Суворовым переходили через Альпы.
- Правду говоришь, Тараска, - откликнулись терцы.
- А чем я хуже своих предков и родного отца-удальца? - молодец прикрепил пику к седлу и заломил папаху на затылок. - И я эту скалу пройду насквозь.
- Любо! Любо!
- Отцу и сыну!
Тараска огрел нагайкой взвившегося было под ним на дыбы скакуна, заставив того с долгим всхрапом ринуться в поток. Через мгновение обоих поглотила клокочущая бездна. Кольца каната в руках Петрашки, конец которого был привязан к его седлу, начали быстро разматываться. Казаки застыли в напряженном ожидании, лица их стали похожими на обличье каменных идолов, украшавших вершины степных курганов. Не видно было на краю пропасти и Чигирьки с Гришкой, побежавших высматривать казака-удальца. Скоро в руках Петрашки от всего мотка, состоящего из пяти веревок, осталась лишь тройка витков. Панкрат с тревогой посмотрел на младшего своего брата, собираясь отдавать приказ, чтобы он приготовился погнать коня в направлении, обратном течению реки. Слишком много времени прошло с того момента, когда Тараска нырнул в омут. И тут волосяной канат немного ослаб, почувствовалось, что на другом его конце никто не привязан. Студент дернул веревку на себя, начал наматывать ее на локоть, ему бросился помогать Захарка. На краю пропасти показались разведчики, снова звонкий голос одного из них попытался достигнуть слуха станичников.
- Проскочил Тараска, уже на берег вылез, - наконец разобрал их выкрики Петрашка, обладавший отменным слухом. - Братука, надо и нам переправляться, пока абреки не всполошились и не накрыли нас каменным обвалом.
Атаман обвел станичников твердым взором, он уже знал, что первыми начнут переправу его родственники с остальными казаками из станицы Стодеревской. Ведал он и про то, что ему самому следует нырять в тоннель в середине войска. Так учил его батяка, который говаривал, что казачье сословие тот же норовистый конь, любящий, чтобы ему заглядывали сразу и в хвост, и в гриву. Но сейчас он выискивал, кого бы поставить замыкающим, от которого зависело тоже немало.
- Отдавай приказ на переправу, - посоветовал стоявший рядом с походным атаманом дядюка Савелий. - Я прослежу, чтобы она прошла как надо.
Казаки входили в ревущий поток по одному, иногда по двое, и скрывались в темноте тоннеля, на их лицах Панкрат не увидел даже тени сомнения. Когда подошла его очередь, он направил своего коня в воду и, вздохнув полной грудью, пригнул голову. Светлое пятно входа осталось позади, сплошная темень обступила его со всех сторон, показалось, что каменные своды опустились вниз, они начали давить на плечи, заставляя изо всех сил вжиматься в лошадиную холку. Конь взвизгнул и опустил морду к самой воде, оба распластались на струях, перетиравших их словно соломенный сноп, плохо скрученный. Панкрат забыл, где он находится, из всех мыслей осталось лишь желание поскорее вырваться из этого ада. Набрав побольше воздуха, он сунул лицо в ледяной поток, ощущая, как старается тот сорвать с него одежду, как вымывает из-под него все точки опоры, не оставляя надежды на спасение. И когда возникла распирающая ребра боль, когда захотелось оторваться от воды, чтобы вздохнуть в последний раз, жесткие ее косы вдруг начали смягчаться. Скоро они превратились в обыкновенные струи, такие, какие перебирал Терек на мелководье. Панкрат ощутил сквозь плотно сомкнутые веки, что в глаза ему ударил свет. Он поднял голову от конской холки и увидел, что река выносит его на равнину, загороженную со всех сторон крутыми склонами гор. Но это были уже не стены узкого ущелья, давящие на плечи всей своей мощью, по этим склонам можно было подняться наверх и оглядеться вокруг. Кабардинец сам подплыл к берегу и выбрался на откос, с него ручьями потекла вода. Он фыркнул и встряхнулся всем телом, его примеру машинально последовал Панкрат. Станичники уже разделись, они выкручивали одежду, стоя друг перед другом. Невдалеке приводили себя в порядок родные братья с французом Буалком.
- Неужели разбойники тоже пользуются этим тоннелем? - спросил ни к кому не обращаясь Захарка. - Я поначалу подумал, что нас уносит в преисподнюю.
- Для горцев этот путь закрыт, - ухмыльнулся подъесаул Николка, старый друг атамана. - Они навроде тех зверей, рассчитывают не на разум, а только на одно чутье.
- Ты это о чем? - подмигнул станичникам догадливый Петрашка.
- Об этом самом и гутарю. Если бирюков обложить красными тряпками, что получится?
- Они останутся на месте, - громко объявил Захарка. - У них не хватит ума перешагнуть через эти тряпки.
- Ума у бирюков не бывает, они живут лишь своими чувствами. Как наши бабы, - разошелся с пояснениями подъесаул. - Если какую, к примеру, не вовремя всполошить, то она забудет, что казаку требуется и в какую сторону платье заворачивать.
Вокруг грянул дружный смех станичников, довольных успешным исходом дела. Из реки один за другим продолжали выпрыгивать терцы, они спешивались и принимались освобождаться от мокрых черкесок, не расставаясь с оружием. Скоро к берегу подгреб последний из казаков, сотник Савелий, он знаками дал понять Панкрату, что по ту сторону скалы больше никого не осталось. Чигирька с Гришкой тоже успели спуститься с вершины горы, окруженные друзями, они рассказывали, как расправились с дозорными, но лошадей, которых разведчики привели с собой, оказалось не три, а четыре. Стало понятным без слов, что одному абреку все-таки удалось унести ноги и нападения горцев можно было ожидать в любой момент. Атаман натянул на себя влажные штаны и черкеску, принялся изучать окрестности. Он не знал, в каком углу Дагестана они оказались, населенного разными народами, как Вавилонская башня в проповедях станичного уставщика. То ли у аварцев, соплеменников Шамиля, то ли у кубачинцев-урбуганцев, славящихся своим умением украшать сабли и кинжалы насечками из драгоценных металлов, а так-же чеканкой по меди и медными узкогорлыми кувшинами для воды и вина. То ли они пришли в лезгинские владения и все войско уже обложили узколицые джигиты в лохматых папахах. Но то, что аул Гуниб находится где-то рядом, в этом он не сомневался. В любом случае обстоятельства требовали построить войско в боевые порядки и как можно быстрее продолжить движение. До слуха Панкрата, как доказательство правильного его решения, долетело предупреждение, сделанное казаками, выставленными в дозор. Тонкий свист прошил насквозь место временного пристанища, не оставив никого равнодушным к нему.
- Станичники, на конь! - вставляя ногу в стремя, зычным голосом подал команду походный атаман. - Червленцы на левый фланг, ищерцы на правый, стодеревцы посередине. - Убедившись, что весь лагерь пришел в движение, он продолжил отдавать приказы. - Малолетки во второй эшелон, наурцы с шелковцами в засадный полк. Пики подвысь, ружья к бою-у!
Лес пик тут-же поднялся вверх и засверкал наконечниками в солнечных лучах, на их месте в руках воинов блеснули дулами ружья. Панкрат еще не знал, откуда ударят отряды абреков, но то, что не от реки, он был в этом убежден. Горцы не любили воду, как, впрочем, плохо переносили и другие неудобства, и если бы они не обладали повадками разбойников, да не тревожила бы их алчная цивилизация с якобы добрыми к ним намерениями, они бы так и жили в своем каменном веке. Но вот европейско-российская экспансия с индустриализацией повернули звериное свое лицо на не охваченный ихними помыслами юг, и все пришло в движение, унося миллионы жизней ни в чем не повинных людей. Закрутилось, завертелось не на одну сотню лет.
Лавина абреков, числом более двух тысяч сабель, сорвалась с вершины горы, которая была справа от казаков, она походила на селевой поток, вдруг накрывший грязью изумрудную зелень лугов. Лава расползалась по крутому склону, стремительно набирая скорость и охватывая терцов своими флангами, оттуда прилетели первые звуки выстрелов с белыми облачками над всадниками от сгоревшего пороха. Кто-то в середине казачьего войска громко вскрикнул, кто-то молча свалился с седла. Терцы подобрались, на их лицах отразилась досада. Но потери среди воинов не могли быть большими, потому что, во первых, не позволяло расстояние, а во вторых, прицелиться на полном скаку горцам было практически невозможно. Панкрат чертыхнулся, подумал о том, что вряд ли можно где укрыться нескольким сотням верховых на склоне, открытом всем ветрам. Затем он посмотрел на гору перед собой, и понял, что идти с нее в атаку было бы тяжелее, потому что склон пестрел каменными уступами. Значит, абреками руководил не какой-нибудь вождь из местных джигитов, а человек, смыслящий в военном деле. Может быть, он проходил военную подготовку вместе с офицерами из русской армии - такими разумными показались начальные действия. Атаман перекинул ружье со спины на грудь и заторопился к воинам, которые первыми должны были принять на себя удар:
- Казаки, направо-о! - на ходу приказал он. Прикинув, что перестраивать сотни уже поздно, отдал новую команду. - Целься-а!
Лошади замерли, словно с этим, похожим на выстрел, приказом превратились в каменные изваяния, вокруг защелкали отводимые назад курки. Протиснувшись к передним рядам, Панкрат оценил цепким глазом расстановку сил на предстоящем поле битвы. Если исключать внезапность атаки противника, она не вызывала опасений, в голове начал созревать план дальнейших действий. Между тем абреки стремительно приближались, привстав в стременах, они стрелой, пущенной из пращи, летели навстречу со своими врагами. Уже можно было рассмотреть кусок зеленой материи, трепавшийся на ветру над всадниками, и даже отдельные лица, заросшие смоляным волосом и перекошенные злобой. Кто-то из горцев отстрелялся и забросил оружие за спину, кто-то продолжал нащупывать свою жертву через прицел. Полковник выжидал, пока передние ряды их пересекут незримую черту, после которой промах из ружья в руках казака можно будет оправдать только жалостью к врагу или никчемной для них роскошью, что одно и то же. И когда лавина абреков копытами лошадей втоптала в землю эту умозрительную черту, он вскинул приклад к плечу. Прежде чем нажать на курок, атаман набрал полную грудь воздуха и гаркнул:
- Огонь!
Сотни ружей одновременно исторгли из своих железных глоток гром, сравнимый с небесным, десятки горячих голов, забывших о том, что души, отлетевшие к богу, никогда еще не возвращались в свои тела, попадали под копыта коней. Казалось, с рождения известная людям догма должна была бы образумить их и заставить повернуть обратно. Но этого не произошло, люди в который раз подтвердили истину, что человек учится только на своих ошибках. Горцы пришпорили скакунов, рассчитывая проскочить опасное расстояние, пока казаки вновь не нацелят на них ружья. Но они просчитались, несмотря на то, что терцы переплыли реку, порох у них всегда оставался сухим. И когда прозвучала новая команда походного атамана, казаки воткнули приклады в плечи и нажали на курки. Еще несколько десятков абреков на скаку слетели с лошадиных спин и распластались под копытами. Передние их ряды уже примерялись концами сабель к казачьим папахам, на горбоносых лицах отражалось что угодно, только не человеческая мысль. Оставалось каких-то десятка два саженей, чтобы людская масса, успевшая набрать скорость, на всем ходу врезалась в стоявшую на пути такую же плотную стену из человеческих тел. Теперь стало видно, что абреков вел джигит в белой черкеске и в красной рубахе, он находился за спинами передних воинов и скакал на арабском чистопородном коне белой масти. Рядом с ним сидели в седлах как влитые, выставляя левое плечо вперед, его телохранители в черных черкесках и в синих рубахах. Над головой одного из них развевалось зеленое знамя ислама. Чуть позади стелились над землей двое приближенных, гордой осанкой не уступавших главарю. Еще трое имели квадратные фигуры, а один подпрыгивал как-то боком, будто ноги у него были перекинуты на одну сторону. Панкрат прищурил глаза, стараясь рассмотреть противников получше. Пока они имели одно лицо. И вдруг откачнулся назад, в голове у него мигом возникла картина боя в высокогорном селении Цахтуры, когда они с батякой и с младшими братьями брали штурмом чеченское логово самого имама Шамиля. Терцы пришли туда вместе с передовыми русскими полками и не оставили от аула камня на камне. В тот раз Шамиль убегал от казаков точно в такой же одежде, окруженный своими мюридами с приспешниками, и над их плотной стаей так-же развевались обрывки зеленого полотнища. Полковник перевел взгляд на соратников имама, и снова в груди у него заныло от чувства радости, разом охватившей всю его фигуру. Он узнал родственников двоих братьев Бадаевых, убитых им, когда вместе с чеченской девушкой Айсет, его будущей женой, уходил от горской погони. Наконец Панкрат признал и Мусу, кровника семьи Даргановых, боком подскакивавшего в седле позади своих благодетелей. И поразился тому, что этот верный пес Шамиля, безрукий и безногий, до сих пор жаждет крови. В сердце у него вспыхнул огонь праведного гнева, рука машинально потянулась к оружию. Ни один из членов рода Даргановых не был виновен в том, что между казаками и чеченцами не одно десятилетие подряд не затихает обряд кровной мести. Все беды начались с правого берега Терека, туда они и должны были возвратиться.
Атаман посмотрел вокруг, выискивая братьев с дядюкой Савелием и его сыновьями, он хотел предупредить, чтобы те постарались не выпустить, наконец-то, из своих рук чеченских мстителей, скачущих прямо на терцов. И вспомнил, что распределил родственников по казачьему войску так, чтобы сотни из разных станиц представляли из себя монолит под единым началом. И тогда он сам схватился за древко пики, в серых глазах появился стальной блеск. Панкрат протиснулся между казаками и встал во главе сотен. Уши заложил грохот от топота копыт, абреки были почти рядом, они искривили свои лица масками ненависти. Но разве воина, наблюдавшего с пеленок за подобной картиной, можно было чем-то испугать? На бешенство он привык откликаться еще большей яростью.
- Пики к бою-у! - пронесся по рядам очередной приказ атамана, перекрываемый дикими подвываниями абреков. - В атаку-у, отцу и сыну!..
Лес пик дрогнул и принял горизонтальное положение, наконечники холодно блеснули в лучах солнца, задержавшего свой бег. Терцы вонзили каблуки в бока скакунов и понеслись навстречу врагу. Оглушительный свист перекрыл крики горцев с их визгами, он заставлял прислушиваться только к себе и думать лишь об одном - как уничтожить противника. Панкрат увернулся от молниеносного высверка клинка над своей головой, не останавливаясь, воткнул пику в набегавшую толпу горцев. Затем выхватил из ножен шашку, проскакал еще некоторое расстояние и обрушил ее на ключицу абрека, не ожидавшего его появления перед собой. Лезвие глубоко вошло в тело, но казак не дал ему возможности застрять между костями, сразу потянув на себя. Увидел, как отшатнулся от него еще один горец, наконец-то прозревший, как судорожно схватился он за уздечку, пытаясь избежать столкновения. Но сгрудившиеся за ним соплеменники надавили, вопреки воле всадника насаживая его тело на острие Панкратовой шашки, как на шампур. Привычная дрожь, как всегда появлявшаяся перед началом битвы, прошла сама собой, уступив место праведной ярости. Атаман перестал оглядываться по сторонам, чтобы уклоняться от случайных ударов, он знал, что со всех сторон его успели прикрыть станичники. Теперь его путь пролегал туда, куда он сам надумал бы повернуть. Полковник поднял кабардинца на дыбы и бросил его в том направлении, в котором успел увидеть серебристую папаху Шамиля, предводителя всех горцев. Вокруг продолжали напирать абреки, пытавшиеся осадить лошадей, набравших скорость, они закручивали их на месте, невольно подставляя затылки и спины под клинки терцов. Но очередные толпы кавказцев, следующие за ними, не могли ничего изменить, в свою очередь сами проталкиваемые под казачью мясорубку давившими на них соплеменниками. И вряд ли кто мог бы выбраться живым из этой кровавой свалки, ему просто некуда было бы деться. Воин, вступивший в бой первым, изначально был обречен на гибель, если он не представлял из себя вождя, со всех сторон охраняемого своими верными товарищами.