До Кёнигсберга Жигонт добрался без приключений. Если не считать ночного нападения на их бивак немногочисленной шайки неведомых разбойников. Видимо, они какое-то время следили за обозом и, насчитав всего десять вооруженых охранников, напали глухой ночью, ближе к утру – в надежде, что те беспробудно спят. Когда же бодрствовавшие по очереди дружинники убили первых четверых из них, остальные мгновенно разбежались, растворились в ночи. А среди людей Жигонта лишь три человека получили легкие царапины: хорошо продуманная система охраны обоза дала свои результаты.
Купец-ганзеец при виде вощеной дощечки с начертанными на ней знаками сначала вздрогнул и даже, как показалось Жигонту, слегка испугался. Однако, быстро взяв себя в руки, весьма энергично принялся содействовать обустройству литовцев, въехавших в Кнайпхоф под видом поляков. Правда, в итоге нашел им для постоя совсем захудалый на вид постоялый двор, однако именно его запустение и приглянулось Жигонту: меньше чужих глаз – меньше риска.
Торговлей занялся купеческий сын Юндзил, ибо имел некоторое представление об этом довольно непростом деле. Парень не вышел ни ростом, ни статью, но уже давно и настойчиво упрашивал князя Гедимина принять его в свое войско. Во время подготовки обоза для поездки в Кёнигсберг Жигонт вспомнил о настырном недомерке и предложил ему отправиться вместе с ним во вражеский стан, чтобы заработать таким образом право поступления в княжескую дружину. Купеческий сын был на седьмом небе от счастья, без колебаний согласился и теперь исполнял свои обязанности с неуемным рвением. Впрочем, он вообще оказался для Жигонта чрезвычайно ценным приобретением, ибо знал несколько языков, мог быстро втереться в доверие к кому угодно – от купца до простолюдина, и обладал потрясающими выносливостью и зоркостью. Будучи постоянно глазами и ушами обоза, в ту злополучную ночь именно Юндзил оповестил всех о приближении разбойников…
Обстановка на турнирном поле меж тем накалялась. Герольд объявил джостру (древний поединок один на один, где цена победы – плен или смерть) и скороговоркой зачитал правила, которые рыцари и без того знали едва не наизусть. Впрочем, смертельными исходами подобные поединки заканчивались раньше: теперь надежные шлемы, шпоры и седла с высокой лукой позволяли существенно усложнять технику ближнего конного боя, а также регламентировать и классифицировать удары. Судьи и нотарии тщательно фиксировали все "пики" (удары) и заносили их в специальный реестр.
Символ джостры – копье. Критерий ценности удара – высота. Угодил сопернику в шлем – знатно, в шею – хуже, но тоже недурно. А ниже пояса – позор, запрещенный прием. Приоритет отдавали тому рыцарю, качество ударов которого было наиболее высоко. Он и получал награду. Поощрялось конечно же и славное второе место.
Впрочем, расщедрившийся (благо тевтонские склады буквально ломились от награбленного в походах добра) Генрих фон Плоцке пообещал, что по окончании турнира подарки на сей раз получат все рыцари-участники до единого. Главным же призом в джостре по-прежнему оставался ловчий сокол. Сейчас золоченая клетка стояла по правую руку от маршала, и птица хищно взирала из нее на красочное действо, завораживающее своей стремительностью и первобытной грубостью.
По сигналу герольда рыцари быстро разделились на зачинщиков и состязателей. Зачинщиками на правах хозяев стали тевтонцы, получив право выбирать противника по собственному усмотрению. Для этого нужно было просто бросить вызов. Так, рыцарь-тевтонец подъезжал к барьеру, где стояли щиты рыцарей-гостей, и затупленным острием копья касался одного из них. И сразу вслед за тем начиналась схватка: короткий, стремительный разбег жеребцов-дестриэ, треск ломающихся копий, а в конце – глухой звук рухнувшего с коня тела одного из противников и приветственные крики зрителей, славящих победителя.
К концу поединка на ристалище остались всего четыре рыцаря: госпитальер Людвиг фон Мауберге, недавно прибывший из Европы тевтонец Бернхард фон Шлезинг и два поляка: Завиша из Гур и Енджей из Брохоциц. В предвкушении захватывающего зрелища возбужденные зрители уже не кричали, а ревели. Даже доселе невозмутимый Генрих фон Плоцке порозовел от возбуждения и, забыв на время о колдуне и Зниче, мычал теперь что-то сквозь стиснутые зубы, огромной силой воли подавляя в себе искушение закричать вместе со всеми, уподобившись тем самым простолюдинам.
Бернхард фон Шлезинг, рослый детина в итальянских бацинете и кирасе, выбрал в соперники Завишу из Гур. Поляк не впечатлял габаритами, но благодаря облачению в бригантину (мягкий доспех, подбитый железными пластинами изнутри) он двигался быстрее прочих и имел больше свободы для маневра.
Если не считать красного плаща с белым крестом на госпитальере, Людвиг фон Мауберге и Енджей из Брохотиц выглядели почти как родные братья: примерно одного роста, оба кряжистые, самоуверенные. А главное, оба были облачены в явно принадлежавшие рукам одного мастера кирасы с отверстиями (для уменьшения веса) и в одинаковые бургундские шлемы-арметы с крыльями по бокам. Даже лошади у обоих были соловой масти: желто-золотистые, с гривой и хвостом белого цвета.
– Бьюсь об заклад, что во второй паре верх возьмет фон Шлезинг! – запальчиво воскликнул вдруг стоявший рядом с Жигонтом тучный купчина, судя по акценту, венгр. – Ставлю тридцать денариев!
Охочих побиться об заклад не находилось: слишком уж внушительно выглядел тевтонец по сравнению с поляком. И тогда ретивое Жигонта не выдержало. Будучи опытным воином, он давно уже заметил, сколь ловко Завиша из Гур расправлялся с прежними своими противниками.
– Пятьдесят, – сказал он, поворачиваясь к венгру. – Ставлю пятьдесят денариев на победу Завиши из Гур.
– Пятьдесят?! Я не ослышался? – опешил купец.
– Не волнуйся, со слухом у тебя все в порядке, – насмешливо ответил Жигонт. – Ну так что, по рукам? Или испугался?
– По рукам! – завелся венгр. – Можешь считать, что выбросил деньги на ветер! Будьте свидетелями, люди добрые! – обратился он к стоявшим по соседству зевакам.
– Ветер иногда дует и навстречу… – буркнул Жигонт хмуро, ибо только сейчас вспомнил, что деньги, которыми дерзнул пожертвовать, принадлежат не ему, а княжеской казне. А уж о том, какая кара ждет его в случае проигрыша поляка от Гедимина и того же кастеляна, страшного зануды и скряги, даже думать не хотелось.
Первыми сразились Людвиг фон Мауберге и Енджей из Брохоциц, оказавшиеся похожими не только внешне, но и в силе и сноровке. Трижды преломив копья о щиты и не вылетев при этом из седла, они устало отсалютовали друг другу обломками древков и отправились каждый в свой шатер, дабы избавиться наконец от тяжелого рыцарского облачения, вес которого достигал восьмидесяти фунтов. К примеру, чтобы облачиться в турнирные доспехи, требовалось около двух часов, а чтобы освободиться от них – не менее получаса.
И вот наконец на противоположных концах поля появились могучий тевтонец и заметно уступавший ему в росте поляк. Проревела боевая труба, и рыцари помчались навстречу друг другу вдоль разделявшего их барьера. Раздался громкий треск сломанных копий, но, к удивлению собравшихся, Завиша из Гур лишь чуть пошатнулся в седле.
Вторая схватка фон Шлезинга и Завиши оказалась почти точной копей первой, только в этот раз тевтонец целился непосредственно в подбородник шлема поляка. Однако тот ловко отбил копье немца и, поднырнув к нему под правую руку, ударил копьем в грудь с такой силой, которую угадать в нем заранее было просто невозможно. Бернхард фон Шлезинг, не ожидавший подобной прыти от польского рыцаря, все же успел подставить щит под удар, но при этом едва не слетел с коня: удержался лишь благодаря высокой задней луке седла да немалому своему весу.
Заняв исходную позицию в третий раз, тевтонец уже кипел от гнева. Правда, Завиша по-прежнему не казался ему серьезным противником: две предыдущие неудачи фон Шлезинг списал на нелепое невезение и собственное благодушие. Теперь же он решил обрушиться на поляка всей своей мощью. Видимо, Завиша понял состояние противника, ибо взял копье не подмышку, как обычно, а поднял вверх, словно дротик, чем несколько обескуражил тевтонца: из такой позиции польский рыцарь мог нанести удар куда угодно. К тому же для удержания тяжелого рыцарского копья в вертикальном положении требовалась немалая сила, а Завиша, похоже, ею обладал.
Притворившись, что намеревается сделать акцент на силу и целясь якобы в грудь, Бернхард фон Шлезинг снова попытался ударить поляка в подбородник, но в последний момент тупой наконечник турнирного копья предательски изменил направление. Необъяснимым чудом уклонившись от копья тевтонца, Завиша, в свою очередь, нанес неотразимый и точный удар в его шлем, и фон Шлезинг, беспомощно взмахнув руками, вылетел из седла и грохнулся на песчаное покрытие турнирного поля.
Генрих фон Плоцке кисло поморщился: плохой знак! Бернхард фон Шлезинг считался одним из лучших европейских рыцарей-тевтонцев, водил в бой передовые отряды и прежде ему всегда сопутствовала удача. Теперь же маршал сокрушенно вдруг осознал, что одним днем, вопреки его надеждам, турнир не закончится. Наверняка разгоряченные сегодняшним поединком рыцари (в особенности Бернхард фон Шлезинг) потребуют продолжения турнира, причем на сей раз битвы из разряда "отряд на отряд". Но это означало новые – и немалые! – расходы. К тому же не исключено, что среди рыцарей-тевтонцев появятся увечные и раненые, чего ему, как маршалу, в преддверии похода на Литву совершенно не хотелось бы.
– Держи… – нехотя выдавил из себя венгр-купец, вкладывая в руку Жигонта кожаный мешочек с серебром. – Видать, напрасно хвалят этих тевтонцев, раз их уже даже поляки бьют…
– Дело случая, – весело откликнулся Жигонт. – А ты, будет время, приходи сегодня к вечеру… – и он назвал приличную харчевню, расположенную неподалеку от постоялого двора, где остановился со спутниками. – Я угощаю.
– Отчего ж не прийти? – повеселел и венгр. – Приду, коли так…
Тут купчину отвлекли его соотечественники, и он начал по-сорочьи трещать с ними на родном языке. Герольд меж тем объявил победителя турнира: им почему-то оказался не запомнившийся Жигонту по поединкам тевтонец Иоанн фон Нейнуар. Однако литовскому дружиннику было уже не до удивления: он вдруг ощутил исходившее от внутреннего потайного кармана, где покоился Знич, непонятное тепло. Перед отбытием в Кёнигсберг Жигонт, не отважившись возить камушек в ларце (вдруг кто позарится и умыкнет?), поместил его в маленькую, сплетенную из лыка коробочку, и хранил ее с тех пор в пришитом к изнанке кафтана кожаном кармашке с надежной застежкой. Осторожно, стараясь не привлечь к себе внимания, он расстегнул кафтан, заглянул в потайной карман и – едва не ахнул: коробочка светилась! Значит, князь не ошибся, и он на верном пути…
Глава 5. Капище чернобога
Поход ватаги ушкуйников под руководством атамана Луки Варфоломеева и его помощника, боярина Игната Малыгина, вызвал в Новгороде великое волнение. На этот раз знатные новгородцы, ссудившие ушкуйников деньгами, решили воевать Емь, пребывавшую сейчас под свеями, злейшими врагами русских. Поэтому провожали ушкуйников не как разбойников – тайком, под покровом ночи (так часто бывало), а ранним майским утром, под благословение епископа новгородского Василия и колокольный звон. Правда, никто из простых горожан точно не знал, куда именно идет войско (Лука Варфоломеев опасался вражеских лазутчиков и предателей и держал свой план в тайне), но все прониклись важностью момента и, обрядившись в праздничные одежды, устроили проводы, сходные со святочными гуляниями.
Стоян и Носок изрядно волновались, но каждый по-своему. Стояну уже не раз доводилось выходить в море на карбасах и шитиках, поэтому большой воды он не страшился. А вот участия в боевых походах никогда еще не принимал. Поэтому теперь парень буквально сон потерял, мысленно представляя, как сразится с врагами в своем первом настоящем бою. Спать на ушкуе было тесновато, ушкуйники лежали вповалку, плотно прижимаясь друг к другу, как сельди в бочке, и когда Стоян под влиянием "боевых" сновидений, если вдруг удавалось заснуть, начинал брыкаться, словно необъезженный жеребец, то тут же получал сильные тумаки, от которых сон пропадал напрочь.
Носка же, напротив, предстоящие битвы ничуть не страшили, ибо дрался он всегда с упоением. К тому же в недавнем прошлом успел пощипать немало купеческих караванов, доказывая право на знатную добычу с саблей в руках. И с оружием умел обращаться, и труса никогда не праздновал. А вот открытого моря боялся. Каждая очередная высокая волна приводила его в смятение, и он не знал, кому молиться – то ли старым богам, то ли новым. Конечно же Носок крепился и виду не подавал, однако бедная его душа пребывала ныне не в лучшем состоянии.
Ушкуйники торопились войти в шхеры, чтобы укрыться и от непогоды, и от чужих глаз, но шторм все-таки зацепил их своим крылом. Когда суденышки новгородцев уже не плыли по крутым волнам, а буквально летали, сердце Носка готово было выскочить из груди. По счастью, мучения закончились довольно скоро. Поиграв ушкуями, точно малое дитя деревянными лошадками, шторм унесся дальше, и суда новгородцев очутились наконец в Або-Аландских шхерах, представлявших собой скопление сотен островов.
Уставшие ушкуйники причалили к большому, сплошь покрытому густым лесом острову, чтобы привести в надлежащий вид и себя, и слегка потрепанные штормом ушкуи. Просторная бухта, окруженная гранитными скалами красного цвета, подходила для этой цели как нельзя лучше. Правда, бухта была обильно заселена серыми тюленями – тевяками, которых вторжение незваных гостей поначалу явно не устроило, ибо среди них имелось много бельков – малышей. Когда же первый переполох прошел, тевяки преспокойно продолжили заниматься своими делами, слегка даже потеснившись, чтобы не мешать людям и не путаться у них под ногами.
Пока мастера ремонтировали ушкуи и латали паруса, а остальной народ готовил ужин или просто отдыхал, атаманы собрались в кружок у костра и принялись вполголоса обсуждать план дальнейших действий.
– Будем брать Або с наскока, – сказал Лука Варфоломеев. – Долго возиться нельзя. Подойдут свеи, худо нам будет. Сил у нас немного. К тому же все больше слабо обученный охочий люд.
– Так-то оно так, но без разведки все ж боязно, – засомневался Игнат Малыгин, невысокого роста крепыш с небольшой пегой бородкой. – Ну как попадем в засаду?
– Пойдем по Полной реке, – ответил Варфоломеев. – С той стороны они нас ужо точно не ждут.
– Надыть проводника, – пробасил помощник Луки, верзила косой сажени в плечах по имени Гостиша. – Заплутаем – тут нас и прищучат.
– Хороший проводник не помешал бы… – задумчиво протянул Игнат Малыгин. – Чай, по Полной реке мы ишшо не хаживали. А опасных мест там, грят, много.
– Ничего, проскочим, – заверил сотоварищей Лука Варфоломеев. – Зато она как по нитке доведет нас аккурат до самого Або.
– А ежели кого встретим? – обеспокоился Гостиша.
– Вот тут-то ему каюк и придет, – сказал Игнат Малыгин, и все рассмеялись.
– Будут переть супротив – положим всех до единого… – поддержал Варфоломеев помощника и подбросил в огонь дров. Поленья затрещали, во все стороны полетели искры. – А сдадутся на милость – с собой возьмем. Отпускать низзя никого: ни купца, ни воина, ни корелу, ни сумь. Штоб знак в Або не дали. Зажгут огонь на сторожевой вышке – быть беде. Многих потеряем. А когда сделаем дело, тогда пущай идут на все четыре стороны…
Стоян в это время находился неподалеку от костра предводителей. Носок, едва отужинав, тотчас уснул, а Стоян, за суетой сборов совсем упустивший из виду, что его сапоги давно просят каши, принялся их чинить. И теперь нечаянно подслушанный разговор атаманов весьма его заинтересовал. До сего момента никто из ушкуйников, равно как и сам Стоян, не знал точно, куда их ведет Варфоломеев. "Идем на емь", – объявил тот кратко, и все. Впрочем, даже этих слов для опытных в разбойничьих делах участников похода оказалось достаточно, чтобы отнестись к ним серьезно и ответственно. Особенно же хорошо представляли себе все трудности грядущего предприятия те, кто принимал участие в походе 1311 года.
Тогда новгородское войско, возглавляемое князем Дмитрием Романовичем, сыном служилого новгородского князя Романа Глебовича, тоже воевало на ушкуях емь. По рекам и озерам, а где и волоком, новгородцы добрались в тот раз до Тавастаборга и три дня осаждали город, но, так и не сумев взять его, отступили. Впрочем, добычу все равно поимели знатную. Правда, в одной из стычек погиб помощник князя, Константин Ильич, сын боярина Станимировича, но в целом потери были невелики, и ушкуйники благополучно вернулись домой.
Стоян, конечно, знал, что такое емь. Наслышан он был и про Або – город, основанный новгородцами. Когда-то там был знатный торг, куда съезжались все окрестные народности и племена. Но вот лично побывать ни в самом Або, ни на чужом побережье Стояну пока не доводилось, хотя однажды его артель целый сезон рыбачила неподалеку от устья Полной реки. Рыбачила с большим риском, поскольку в любой момент могла быть застигнута свеями, зато улов оказался тогда роскошным: набили карбасы дорогой семгой под самые уключины.