Патрик только теперь смог как следует рассмотреть своих друзей - людей добрых, энергичных и отважных. Хотя восточные наряды выглядели на них очень естественно, мальчик очень быстро понял, что никакие они не индусы. Их манера говорить по-английски указывала вполне определенно на то, что они не были и подданными ее величества королевы.
Сердце ребенка, измученного неожиданными и так упорно преследовавшими его несчастьями, преисполнилось любовью и благодарностью к ним. Лишь факир, в котором Патрик сразу узнал чистокровного индуса, внушал ему отвращение и некоторый ужас. А тот внешне держался очень сдержанно, даже холодно, хотя наверняка в жилах его, под бронзовой кожей, билась горячая кровь. Он, казалось, избегал не только какого-либо общения с детьми, но даже их взгляда, и явно чувствовал себя в их присутствии весьма неловко, хотя и сам участвовал в их спасении. Между детьми майора и этим таинственным человеком сразу же возникло какое-то отчуждение, и все трое решили, что оно непреодолимо и побороть его невозможно.
Но капитан с женой и оба моряка ничего этого не замечали.
Покоренный благородством, добротой, обаянием и внешностью капитана и безыскусным добродушием Мариуса, Патрик рассказал им вкратце всю свою историю, о выпавших на их долю злоключениях, мытарствах и надеждах на будущее.
Тем временем Джонни, в котором необычайная ловкость матроса удачно сочеталась с опытом бывшего лесоруба, соорудил из бамбуковых стволов премиленький домик. Крышу он сделал из огромных банановых листьев, шелковистых, приятного бледно-зеленого цвета. На эту работу ему потребовался ровно… час.
Теперь у беглецов появилось прибежище, где вполне можно укрыться, если пойдет дождь, что, впрочем, было маловероятно. Там и устроилась молодая женщина рядом с Мери, по-прежнему неподвижно лежавшей на матрасе. Девочка бредила, и это не на шутку тревожило графиню. Не зная, что делать, она позвала мужа, и он тотчас явился вместе с Патриком и Мариусом.
- Взгляните, друг мой… Бедная девочка в бреду… Лоб горячий… И пульс бьется с сумасшедшей скоростью.
- У нее сильный приступ лихорадки. А у нас нет никаких лекарств… ни грамма хинина… ничего. Но ведь нужно что-то делать… найти что-нибудь…
- У белых нет лекарства от болезни, которой страдает эта девочка… Недуг неизлечим, - послышался гортанный голос факира.
- Что ты такое говоришь, факир?! - воскликнул капитан.
- Я сказал правду, сахиб. У нее тропическая лихорадка… А если белый заболевает тропической лихорадкой, он всегда умирает!
Когда Патрик услышал этот жестокий приговор, произнесенный с какой-то холодной ненавистью, из груди его вырвался крик отчаяния.
- Но если белые не знают такого лекарства, может быть, его знают индусы? - настойчиво спросил капитан.
- Да, сахиб, может быть, как ты сказал.
- А ты, ты ведь столько всего знаешь?..
- О да, я… конечно, знаю… То есть нет, не знаю!
Когда индиец произносил это "нет", в голосе его, казалось, зазвенел металл, а во взгляде, который он метнул на маленькую больную, сверкнула ужасная ненависть. Бессребреник вздрогнул. Он понял, что здесь скрывалась какая-то тайна. Сделав знак жене, он сказал факиру:
- Пойдем со мной!
Тот почтительно поклонился и уверенно последовал за американцем. Когда они отошли шагов на пятьдесят, капитан остановился у рощицы посаженных ровными рядами коричных деревьев и, посмотрев индусу в глаза, без обиняков заявил:
- Ты знаешь лекарство от болезни, от которой умирает девочка!
- Да, сахиб.
- Ты приготовишь для нее это лекарство и спасешь ее!
- Нет!
Побледнев, Бессребреник невольно потянулся рукой к рукоятке заткнутого за пояс револьвера. Заметив этот жест, факир опустил голову и заговорил с таким смирением, что даже его гортанный голос смягчился:
- Сахиб, я мог сказать тебе, что не знаю лекарства от тропической лихорадки. Но я дал обет говорить правду… и никогда не унижусь до лжи. Теперь ты можешь убить меня… Жизнь моя принадлежит тебе… Мои властелины отдали меня тебе… Я твой раб, твоя вещь…
- Тогда почему же ты отказываешься мне повиноваться и не хочешь спасти умирающего ребенка?
- Потому что эта девочка принадлежит к поработившей нас расе… Потому что отец мой, моя мать, братья… все мои родные были убиты англичанами… Потому что здесь нет семьи, в которой не оплакивали бы кого-нибудь из близких, ставшего жертвой англичан… Потому что секта, к которой я принадлежу, поклялась их убивать… Потому что я дал грозную клятву на внутренностях белого буйвола уничтожать все английское!
- Но если, факир, я обращусь к твоему великодушию… буду взывать к твоим добрым чувствам… даже опущусь до просьбы… Я, который до этого никого никогда ни о чем не просил, готов умолять тебя…
- Ты мой хозяин, ты имеешь право приказывать… А так как я отказываюсь повиноваться, поскольку не могу в данном случае выполнить твою волю, ты можешь убить меня!
- Умоляю тебя, факир! - сказал Бессребреник. Он побледнел от сознания своей беспомощности и не знал, что еще предпринять, чтоб сломить упорство факира.
А тот отошел от него на три шага и, подняв голову и скрестив на груди оплетенные мышцами руки, устремил на европейца жгучий взгляд. Некоторое время он стоял так, и, казалось, в его сумрачной душе разворачивалась ужасная борьба. Затем тихо воскликнул сдавленным, прерывающимся от волнения голосом:
- Это я затянул на шее судьи Нортона черный шарф душителей! Это я убил точно так же судью Тейлора! Это я задушил графиню Ричмондскую, чтобы отомстить за святого Нарендру, дважды рожденного! Я задушил их мать… Ты слышишь, сахиб? Это я возглавляю бенгальских душителей!.. Да, это я - Берар!
Услышав это потрясающее признание, Бессребреник не дрогнул. Он ни словом, ни жестом не выразил своего возмущения или отвращения к этому представшему в столь зловещем облике человеку.
- Ну что ж, Берар, раз ты убил мать, спаси, по крайней мере, дочь! - произнес он как можно спокойней.
Факир медленно разнял руки и указал своим твердым и сухим, словно корень железного дерева, пальцем на рукоятку револьвера:
- Я твой раб… Жизнь моя принадлежит тебе… Убей меня, сахиб!
- Ты отказываешься?
- Я не могу этого сделать!
- Хорошо, Берар, я не буду обсуждать ни твои поступки, ни причины, по которым ты их совершил… Ты меня спас… И я этого никогда не забуду… А теперь мы расстаемся…
- Но, сахиб… Это невозможно… Я должен доставить тебя в безопасное место… Иначе я буду обесчещен, а это во сто крат хуже смерти…
- Молчи, не перебивай! Я иностранец… француз… Я принадлежу к благородной нации, которая считает себя другом всех угнетенных… Эта нация полюбила индусов как братьев… не пожалела ни золота, ни крови своей, чтобы помочь им добиться независимости… Для тех, кто на этой порабощенной земле помнит о прошлом, имя Франции священно!
Так вот, факир, клянусь моей родиной, которая всегда была защитницей слабых, что отныне моя жизнь, жизнь моей жены и моих слуг неразрывно связана с жизнью этих детей. Я их усыновляю!.. Они станут моими детьми!.. И, чего бы мне это ни стоило, я буду заботиться о них до тех пор, пока мы не разыщем их отца… А теперь уходи!.. Оставь нас здесь одних! Я отказываюсь от твоей помощи и от помощи тех, кому ты подчиняешься… Я освобождаю тебя - и их тоже - от всяких обязательств по отношению ко мне… Иди же!.. Прочь!.. Уходи навсегда… Брось нас на произвол судьбы, без средств к существованию, в окружении наших врагов. Подлости я предпочитаю собственную погибель. Что касается Мери… Что ж, обращусь за помощью к крестьянам из этой деревни. Может, они окажутся не такими бессердечными, как ты!
Услышав эти слова, произнесенные с чувством достоинства, факир неожиданно проявил величайшее волнение. Весь фанатизм его исчез, а в блестевших, как у тигра, глазах мелькнуло нечто, похожее на сострадание. Опустив голову, он пробормотал еле слышно:
- Того, кто нарушил клятву на крови, ждет смерть… Ну что ж, да будет так!.. Ты победил, сахиб: сейчас я приготовлю напиток, и девочка будет спасена.
ГЛАВА 6
Выполнение обещания. - Лекарство от лихорадки. - Приступ злокачественной малярии. - Вынужденная спешка. - Целебный напиток. Признание. - Участь клятвопреступников. - Мнение Мариуса о факире. - Заброшенный город. - Святая обитель. - В безопасности.
Как мы уже знаем, моральный поединок между Бессребреником и факиром принял столь ожесточенный характер и потребовал от обоих противников такого нервного напряжения, что индус, не выдержав, в порыве лютой ненависти к англичанам, раскрыл свое подлинное, зловещее имя. Итак, их спаситель, их верный друг, в чьей преданности не было оснований сомневаться, оказался тем самым Бераром - главой секты душителей, наводившим ужас на всю Бенгалию! Тем самым беспощадным исполнителем кровавых приговоров, выносимых таинственными судьями, чьи имена были неизвестны! Неуловимым человеком, чья дьявольская ловкость позволяла ускользать из всех ловушек и голова которого была оценена в пятьдесят тысяч рупий!
Впрочем, капитан, как человек, привыкший ко многому, не был потрясен. Его в данный момент заботило лишь одно: как вылечить Мери от болезни, само название которой повергало в ужас даже смельчаков. Граф нашел целителя. Не важно, что на совести индийца множество убийств, совершенных, правда, бескорыстно, исключительно из-за фанатизма.
Когда Берар, сломленный волей капитана, обещал помочь, Бессребреник сказал ему:
- Спасибо, факир! Надеюсь, ты не пострадаешь, совершив доброе дело. Тайну же твою я сохраню. Никто из моих спутников не узнает, что ты - Берар. А теперь поспеши!
Факир поклонился:
- Пойду поищу травы.
Вернулся индус через два часа, с узелком на голове. Он взмок от пота и, хотя и был человеком выносливым, выглядел смертельно уставшим. По-видимому, ради всех этих листьев, стеблей, цветов и кореньев, которые он принес с собой, ему пришлось пройти немалое расстояние.
Перед уходом факир отдал одному из вожатых какие-то распоряжения, и тот притащил из деревни котелок со ступкой для специй и к возвращению Берара развел неподалеку от стоянки веселый костер.
Состояние Мери сильно ухудшилось. Кожа на мертвенно-бледном лице стала сухой и горячей, губы потрескались, язык почернел, глаза ничего не видели, руки сводила судорога. Все говорило о том, что конец недалек.
Тропическая лихорадка, свалившая девочку, - явление обычное в низменной, болотистой местности, где приходится дышать ядовитыми, гнилостными испарениями, проникающими в кровь и отравляющими весь организм. Хотя в отдельных случаях эта болезнь развивается медленно и протекает почти незаметно, однако чаще всего она принимает тяжелые формы и может убить человека буквально в считанные часы. Если в Африке, Бразилии и Гвиане негры почти не болеют тропической лихорадкой, то в Индии она косит без разбору и туземцев и европейцев. Особенно дурной славой пользуется дельта Ганга, на которую приходится три четверти всех зафиксированных в Бенгалии случаев заболевания этим страшным недугом. В Индии в целом от тропической лихорадки ежегодно умирает в среднем более трех миллионов человек! Поскольку статистика не делает различий между тропической лихорадкой и другими формами малярии, которые так же походят на нее, как легкое недомогание на холеру, нам придется довольствоваться общими данными. А они говорят о следующем: из шестидесяти тысяч военнослужащих-англичан каждый год болеют малярией пятьдесят тысяч человек, из которых две тысячи умирают, среди же ста тридцати пяти тысяч солдат-туземцев отмечается сто двадцать тысяч случаев этого заболевания, в том числе три тысячи - со смертельным исходом.
Теперь понятно, что у спутников Мери, более подверженной болезням, чем они, были все основания для серьезной тревоги.
- Боже, она умирает! - шептали они в смертельной тоске и отчаянии, видя, как ребенок угасает прямо на глазах.
Упав на колени, Патрик взял руку сестры.
- Мери!.. Мери!.. Умоляю, скажи что-нибудь… Взгляни на меня… Ответь! - говорил он, рыдая.
А несчастная девочка лишь издавала нечленораздельные звуки.
Взмокнув от напряжения, Бессребреник, стоя рядом с факиром, более походившим на исчадие ада, чем на спасителя, торопил:
- Быстрее, факир! Быстрее! Она же умирает!..
А тот толок, тер, растирал и перемешивал листья, стебли, цветы и коренья, добавляя по щепотке то того, то другого в котелок, наполовину наполненный кипящей водой.
Так продолжалось еще минут десять - десять минут ожидания смерти!
Но вот индус взял маленькую серебряную чашечку и, не теряя времени на процеживание, налил в нее отвар.
- Пусть выпьет маленькими глотками, - сказал он, протягивая снадобье миссис Клавдии.
Мери непроизвольно сжимала челюсти, тело ее судорожно подергивалось. И все же, с помощью Патрика, проявив великое терпение и ловкость, женщина сумела глоток за глотком заставить девочку выпить всю чашку, и при этом не было пролито ни капли! Ушло на это с полчаса.
Стоя с бесстрастным выражением лица, туземный лекарь молча наблюдал за ними. Потом, глубоко вздохнув, произнес:
- Ее не вырвало… снадобье подействует. Продолжай, госпожа, поить ее… Скоро она начнет сильно потеть… затем уснет и завтра будет здорова.
- Спасибо, факир! - воскликнул Бессребреник. - Спасибо! Я знаю, чего это тебе стоило!
Только теперь капитан заметил, что щеки и губы у индуса стали пепельно-серого цвета, как это случается, когда бледнеют представители цветной расы.
Берар отошел на несколько шагов и тихо, чтобы его, кроме капитана, никто не слышал, проговорил:
- Только ради тебя, сахиб, я стал клятвопреступником! Девочка будет жить, я же погибну, как все, кто нарушил клятву на крови!
Когда четвертая чашка таинственного отвара была выпита, у Мери началось обильное потоотделение, продолжавшееся три часа. Затем она погрузилась в крепкий сон.
Проснувшись на следующей день, девочка улыбнулась, хотя и ощущала еще крайнюю слабость. Спутники ее были вне себя от радости.
- Госпожа, - сказала Мери, сжимая руки миссис Клавдии, которая склонилась над ней, словно ангел-хранитель, - я бы умерла, если бы не вы!
- Нет, дитя мое, вы ошибаетесь. Вас спас от смерти наш факир, благородный, великодушный человек, чьего имени я, к сожалению, не знаю.
Девочка тотчас протянула индийцу руку и, глядя на него лучистыми глазами, ласково сказала:
- Друг, я обязана тебе жизнью… Никогда этого не забуду. Вот моя рука в знак искренней дружбы и признательности.
Но факир, непонятно почему, с раскрытыми от ужаса глазами, пятился от нее все дальше, как будто перед ним был бенгальский тигр. Не в состоянии произнести ни слова, раздираемый противоречивыми чувствами, он, клятвопреступник и благодетель, убежал к своему верному слону. Один лишь Бессребреник понимал, что происходит в загадочной душе индуса, откуда его волнение и страх. А Мариус воскликнул:
- Конесно, он славный парень! Только у него, похозе, не все дома, а мозет, совсем никого нет дома.
Теперь, когда опасность миновала, все смеялись, шутили и веселились больше обычного, как люди, чудом избежавшие беды, и совсем забыли о многочисленных и грозных врагах!
Зато факир всегда был начеку. Он понимал, что они находились на волосок от гибели, когда два дня тому назад угодили в засаду. Не желая новых встреч с преследователями, он торопил европейцев.
Раму, с наслаждением уплетавшего сочную траву, оторвали от пиршества. Капитан ласково поглаживал ему хобот, на что тот отвечал довольным урчанием, а тем временем к его спине крепили башенку, которая до этого была подвешена ремнями к ветвям деревьев.
В путь, друзья мои, в путь! - весело воскликнул Бессребреник. - Дорога не из легких, но это - последний переход. Еще двенадцать часов, и мы - в безопасности!
Все взобрались на слона. Мери усадили на самое удобное место и бережно укрыли от солнца, капитан с моряками взяли в руки карабины, чтобы в любой момент отразить нападение, и небольшой отряд покинул бивуак.
Незадолго до захода солнца взору путешественников открылась горная возвышенность, плотно заставленная плохо различимыми из-за большого расстояния величественными строениями.
Дорога пошла вверх, и если бы не бодро вышагивавший слон, то беглецам пришлось бы затратить целый день на утомительное для пешего путника восхождение по каменному склону. Когда же они, наконец, поднялись на гору, то оказались в загадочной мертвой стране. Среди цветущего кустарника, финиковых пальм и фиговых деревьев виднелись развалины дворцов с сохранившимися в целости портиками, колоннами, арками, куполами и минаретами.
Это все, что осталось от некогда процветавшего огромного города - одного из чудес, созданных на индийской земле исламской цивилизацией и так беспощадно и глупо уничтоженных завоевателями. Но все это произошло столь давно, что позабылись и название этого места, и виновники произведенного здесь опустошения.
Нигде ни малейших признаков обитания.
Хотя возвышенный характер местности указывал на то, что климат здесь здоровый, земледельцы все же предпочли спуститься вниз, чтобы осесть в долине, где легче оросить поля и засухи - явление сравнительно редкое. Впрочем сохранившиеся акведуки и многочисленные бассейны говорили о том, что и в городе неплохо было с водой.
Единственным памятником той эпохи, которому, несмотря на бушевавшие войны и многовековое воздействие воды, ветра и солнца, удалось-таки уцелеть в первозданном виде, был окруженный рвом обширный архитектурный ансамбль, образованный огромным зданием из розового гранита и то ли монастырской, то ли крепостной стеной с башнями и вышками. В этом великолепном образце средневековой культуры теснейшим образом переплелись элементы мавританского и дравидийского искусства.
Как оказалось, то была обитель брахманской общины. До Сипайского восстания, вспыхнувшего в 1857 году, она процветала, а ко времени описываемых нами событий в ней проживали лишь немногочисленные брахманы, сторожа да слуги.
Все здесь оставалось в том же виде, что и века назад. Доступ в это сонное, словно из детских сказок, царство был закрыт для всех посторонних, кроме пандитов, паломников, а также факиров, выполнявших таинственные поручения. Попасть в обитель, не зная пароль, было нельзя. Во-первых, она, укрытая за крепостными стенами, принадлежала брахманской общине, англичане же стараются не касаться дел духовных. Во-вторых, ворота, решетки и подъемные мосты служили надежной защитой и без того бдительно охраняемому единственному входу в обитель, и взять ее силой было практически невозможно.
Оказавшись пред сей цитаделью, напоминавшей обликом своим средневековые монастыри-крепости в Европе, беглецы спустились со слона, чтобы пройти крытым переходом, слишком низким для животного.