- Именно то, что вы слышали. Мы с вами поможем друг другу, господин Хаан: вы получите назначение в Вену, а я займу нынешние покои его сиятельства и примерю рубиновый перстень.
- Власть Иоганна Георга незыблема.
- В настоящее время - да. Но любой правитель находится в руках своих приближенных. Это только на картинах мы видим императоров и королей, взглядом пронизывающих тьму, а мановением руки приводящих в движение огромные армии. На самом деле любой монарх - не более чем человек. Каждый его приказ выполняется с задержкой или не выполняется вовсе. Ему приходится иметь дело с нерасторопными слугами, которые бродят по галереям дворца в грязной одежде, зевая и почесывая в паху. С жестокими и тупыми судьями, которым проще отправить человека на казнь, чем хоть на минуту задуматься, виновен ли он. Ему приходится иметь дело с воровством чиновников и пьянством армейских офицеров, с неграмотностью приходских священников и воровством камергеров, с повсеместной грязью, тупостью, разложением. Пророк Моисей схватился бы за голову, если бы ему предложили не то что место эрцканцлера - бургомистра в маленьком городке с населением в пятьсот человек. Что остается делать правителю? Полагаться на доверенных людей, друзей, родственников, товарищей по университетской скамье. Вручать судьбы территорий в руки губернаторов. Налоги отдавать откупщикам. Финансы - итальянским и швабским банкирам. Раздавать титулы, полномочия, куски собственной власти - ради того, чтобы иметь возможность хоть как-то использовать ту власть, что у него останется. Так было со времен Карла Великого, так будет и впредь. Что в результате? Разве правитель не становится зависим от своих приближенных, от своих министров, от своих чиновников и генералов?
- Его сиятельство крайне популярен в Бамберге.
- Не имеет значения, - мягко возразил каноник. - Есть только властелин и его приближенные - люди, обладающие знатностью, деньгами или военным талантом. Все остальные - не более чем пейзаж, пастораль, скопление молчаливых фигур на заднем плане картины. Судьбою тысяч распоряжаются единицы. Герцоги и короли, штатгальтеры и курфюрсты зависят не от плебса, не от настроения подданных, не от распределения голосов на выборах в городской совет. Они зависят от тех, кого принято называть аристократией. От нас с вами, мой друг. Мы стоим за троном императоров и князей, мы вкладываем в их руки бумаги, которые им следует подписать, мы внушаем мысли, которые им надлежит озвучить. Именно мы дергаем рычаги, которые приводят в движение неповоротливую государственную машину.
Канцлер холодно усмехнулся.
- Вам не откажешь в умении излагать свои мысли, Франц. Но своей цели вы не достигнете. Власть Иоганна Георга крепка. У вас не больше шансов занять его место, чем у крота сдвинуть носом гранитную башню.
- Вы ошибаетесь, и я объясню вам, в чем состоит ваша ошибка. Макиавелли считал, что правитель должен быть подобен льву и лисе, сочетая в себе одновременно силу и хитрость, смелость и изворотливость. К сожалению, наш Иоганн Георг не обладает ни одним из указанных качеств. Он не умеет отступать назад, не умеет двигаться ни вправо, ни влево. Словно кабан, он или топчется на одном месте, или несется вперед, сметая на пути друзей и врагов, не умея вовремя остановиться. Кончится тем, что его клыки увязнут в древесной коре, и он уже не сможет вытащить их. Кроме того, князь-епископ слишком жаден до золота и слишком жесток. Между тем еще Цицерон говорил, что в делах государства ничто жестокое не бывает полезным. Его сиятельство расшатывает свою власть собственными руками. Кровь, которую он выпаривает из людей на колдовских кострах, забрызгала его теплую мантию. Золото, которым он так любит питаться, однажды разорвет ему пищевод.
Хаан стоял, заложив руки за спину, молча глядя на раскинувшийся внизу город. Серые крепостные башни с острыми колпаками, зубья стены, из-за которых время от времени выглядывали шлемы и копья дозорных, флаги, рвущиеся на холодном ветру.
- Почему вы ненавидите его, Франц? - спросил он, прервав молчание. - В ваших словах есть дальний расчет и гибкий ум интригана. Но за всем этим я вижу ненависть. Почему?
Глаза каноника сделались непроницаемыми и блестящими, словно шарики из цветного стекла.
- Я священник, господин Хаан, - помедлив, ответил он. - Кроме того, я нормальный человек. Я готов к интригам, я готов бороться за власть. Но я никогда не смогу превратить человека в кричащий от боли факел на том основании, что он якобы летал на метле и пожирал некрещеных младенцев. Это оскорбляет мой интеллект.
- Почему вы хотите, чтобы я уехал из Бамберга?
- Я же сказал: у вас слишком длинная тень. Новый правитель епархии может легко потеряться в этой тени. В Вене вы найдете применение своим обширным талантам, а я смогу спокойно взять в руки все бамбергские дела. Подумайте, господин Хаан. Князя-епископа избирают двадцать членов капитула. Двадцать голосов, из которых примерно пять лежит в моем кармане, а четыре - в вашем. Если нам удастся к своим девяти голосам прибавить еще хотя бы два, мы будем иметь в капитуле большинство. И тогда власть перепорхнет ко мне с легкостью белой голубки.
Фон Хацфельд остановился, посмотрел канцлеру прямо в глаза:
- Теперь вы знаете, чего я хочу, господин Хаан, и знаете, что я могу дать вам взамен. Немедленного ответа не требую - в таких случаях всегда необходимо время, чтобы принять правильное решение и быть уверенным в нем. Однако я хочу, чтобы вы поверили в мою искренность и не думали, будто я пытаюсь заманить вас в ловушку. Именно поэтому я намерен сообщить вам нечто важное. В вашем близком окружении есть человек викария, господин Хаан.
- Вы уверены?
- Почти уверен, - ответил каноник, сделав ударение на слове "почти". - И почти уверен, что он пользуется большим доверием Фридриха Фёрнера.
- Вы знаете имя этого человека?
- Да. Он называет себя Генрих Риттер. Думаю, имя вымышленное.
- Почему вы решили, что этот человек из моего окружения?
- Как-то в разговоре со мной его преосвященство обмолвился, что с Божьей помощью он теперь может читать мысли своих врагов. Думаю, не нужно пояснять, что главный враг господина викария - это вы.
- Что еще вам известно?
- Обычно со всех протоколов, которые поступают из Высокой Комиссии, снимается несколько копий: для епархиального архива; для личного архива викария; иногда - для его сиятельства. Так вот, Фёрнер распорядился, чтобы с каждого протокола делали еще одну копию.
- Вы полагаете, что эта копия предназначена для…
- Именно, - кивнул фон Хацфельд. - Хоть мне и непонятна цель, с которой все это делается.
- Что еще?
- Моим людям удалось выследить этого Генриха Риттера. Они видели, как он заходит внутрь тюрьмы, как выходит оттуда. К сожалению, они не смогли узнать, где живет этот человек, и не разглядели его лица. Видимо, он обладает звериным чутьем и чувствует слежку. Прошу, господин канцлер, отнеситесь серьезно к этой угрозе. Удар, который враг наносит нам со спины, часто бывает смертельным. Несколько лет назад мне довелось прочитать историю одного римского сенатора из рода Кассиев. Этот сенатор, к своему несчастью, повздорил с могущественным Квинтом Макроном, префектом претория, вторым человеком в императорском Риме. Не имея возможности устранить своего врага при помощи ложного обвинения, Макрон подослал к нему наемных убийц. Однако кривые кинжалы не помогли префекту добиться желаемого: сенатор был крайне осторожен и вдобавок усилил охрану своего дома. И тогда Макрон нашел иной способ избавиться от него: подкупил одну из его служанок Кассия, и та пронесла в хозяйскую спальню корзину с ядовитой змеей внутри. Той же ночью змея выползла из корзины и, проскользнув под одеяло, ужалила сенатора в грудь.
Фон Хацфельд прошел еще несколько шагов вперед. А затем произнес негромко:
- Будьте осторожны, господин канцлер. Ваши друзья слабеют с каждой минутой, а враги набирают силу. И плетеная корзина уже стоит в вашей спальне.
Глава 12
Обед князя-епископа был, по обыкновению, обильным и сытным. Айнтопф со свиными ребрами, морковью и белой репой; запеченная на луковых кольцах форель; кровяные колбасы, овечий сыр и круглая коврига пшеничного хлеба размером вполовину тележного колеса. На десерт его сиятельству подали сладкое вино с медом, изюмом и имбирем и круглые франкфуртские пряники, на каждом из которых кондитер изобразил родовой герб фон Дорнхаймов - стоящие на задних лапах лисы и львы в рыцарском четырехугольном щите.
После обеда его сиятельство удалился в свой кабинет: вздремнуть пару часов и, может быть, со скуки прочесть несколько страниц из Тридентского катехизиса. Туда же, в кабинет, он велел отнести пирог с крольчатиной и два кувшина грушевой воды, которая, по словам докторов, помогает при пищеварении.
Георгу Хаану пришлось полчаса дожидаться, прежде чем князь-епископ, наконец, принял его.
- Зачем явился, Георг? - опрокидывая в рот кусок пирога, поинтересовался фон Дорнхайм. - Или вы с Фёрнером, как собаки, бегаете друг за другом, разнюхиваете, чего бы еще утянуть со стола, пока хозяин не видит?
- Так господин викарий был здесь?
- Конечно. - Фон Дорнхайм усмехнулся набитым ртом. - Еще и запах не выветрился… Ну, что стоишь как кладбищенский сторож? Садись, рассказывай, зачем явился мне аппетит портить.
- Рад видеть ваше сиятельство в добром расположении духа. Что же касается вашего аппетита - я не знаю на свете силы, которая могла бы испортить его.
- Верно заметил, - пророкотал князь-епископ, хлопнув себя по подпирающему стол животу. - Силы и аппетита у меня с достатком что в молодости, что сейчас. Я вот смотрю вокруг и поражаюсь, как народ измельчал. В кого пальцем ни ткни - маломерок: крови у него с полстакана и семени два плевка. А вот со мной - другой разговор. Знаешь, когда меня еще только поставили соборным деканом, курфюрст Максимилиан прислал в Бамберг одного из своих захудалых родственничков: то ли троюродного племянника, то ли четвероюродного кузена. Отправил с каким-то официальным делом, с бумагами, да только поручение это было мелкое, и не о нем речь. Так вот, родственником он курфюрсту, может, и был захудалым, однако же телесной крепостью и прожорством вышел не хуже меня. Сели мы с ним, помню, за стол обедать, а к полуночи только закончили. Сожрали вдвоем полбочки голландских селедок, да трех поросят, да хлеба четыре ковриги. Я уже не говорю про закуски, и пироги, и пару бочонков пива. Жаль, на охоту с ним не получилось отправиться. Добрая бы вышла охота… Так ты зачем пришел, канцлер?
- Три недели назад на имя вашего сиятельства было подано ходатайство, касающееся законов о колдовстве.
- Помню, было такое.
- Ходатайство было рассмотрено комиссией правоведов. И отклонено.
- От меня чего хочешь? Я ведь не адвокат, не судейский, крючкотворством вашим не занимаюсь.
Хаан выложил на стол лист бумаги с двумя дюжинами подписей.
- Я бы просил ваше сиятельство повторно принять это ходатайство и передать его на рассмотрение более широкой комиссии. Куда, помимо людей Фридриха Фёрнера, были бы включены и те, кто выражает другую точку зрения на данный вопрос.
- Так ты хочешь, чтобы я это взял? - Фон Дорнхайм ткнул в документ пальцем.
- Да, ваше сиятельство.
- Возьму, - важно сказал князь-епископ. Наложил сверху рыжую пятерню, а потом вдруг резко, с хрустом смял бумажный лист в кулаке. - Возьму, - повторил он, глядя Хаану прямо в глаза. - В отхожем месте зад подтереть.
На щеках канцлера заиграли желваки, но голос по-прежнему был спокойным, ровным.
- Видимо, я чем-то прогневал ваше сиятельство.
- Может, и так, - сощурив кабаньи глазки, сказал епископ. - Думай, ученая голова.
- В таком случае мне остается только надеяться, что я сумею загладить свой промах. Что же касается ходатайства, то ваше сиятельство, вероятно, позволит мне вернуться к этому вопросу позднее.
- Мое сиятельство не позволит, - ответствовал фон Дорнхайм, уткнув в Хаана тяжелый, давящий взгляд. - Умные люди посмотрели, решили, и нечего больше воду в ступе толочь. Заикнешься об этом еще хоть раз - пожалеешь. Дальше.
Хаан опустил взгляд к папке с бумагами, пошуршал, переложил несколько листов.
- Известия из Вольфсбурга, ваше сиятельство. Конрад Хинтреггер избран на пост бургомистра.
- Что за человек?
- Я уже докладывал вам о нем. Трусоват, послушен, в меру амбициозен. Будет делать то, что ему прикажут.
- Много ли выгоды посадить городским головой в Вольфсбурге набитого дурака?
- Он далеко не дурак, ваше сиятельство. Патрициат его недолюбливает, они проталкивали в бургомистры своего кандидата. Хинтреггер получил победу исключительно благодаря нашей поддержке и прекрасно это понимает.
- Тебе, видно, неймется, Георг? Везде хочешь расставить своих людей?
- Вторым кандидатом был Максимилиан Штурф. Получив должность, он тут же начал бы сколачивать оппозицию и водить шашни с Баварией. А Хинтреггер - это пес, который будет сидеть в своей будке и сторожить вверенный ему двор.
Князь-епископ провел по потной лысине пятерней.
- Учти, Георг: если этот твой Хинтреггер вдруг обделается, отстирывать его дерьмо придется тебе. Тебе! И еще: впредь никогда больше не расставляй в магистраты людей, не получив сперва моего согласия. Ты понял?
- Да, ваше сиятельство.
- Что у тебя еще?
- Известия с севера. Армия Лиги разбила датского короля при Луттере. Захвачено две тысячи пленных, две дюжины пушек и шестьдесят знамен.
- Что король Кристиан?
- Отступил.
- Стало быть, конец датчанам? - хлопнул себя по коленям епископ. - Тилли и Валленштайн их сомнут. Как думаешь, скоро кайзерские генералы примут ключи от ворот Копенгагена?
- Датчане спрячутся за проливом. Там их уже не достать, море - их родной дом. Но мир они подпишут в ближайшее время, в этом нет никаких сомнений.
Его сиятельство нахмурился, как будто вспомнил о чем-то.
- Когда произошла битва?
- Двадцать седьмого августа.
- Почему так долго молчал? Что-то выгадывал, скрывал от меня?
Взгляд Иоганна Георга не сулил ничего хорошего.
- Вы же знаете, как медленно перемещается по нашим дорогам почта, ваше сиятельство. Курьер может напиться вдрызг и пролежать на постоялом дворе несколько дней. Он может проиграть за карточным столом свою лошадь и подорожные деньги. Его могут убить, или ограбить, или подмешать сонное зелье в его киршвассер. Будь каждый из этих слуг Гермеса умен, как столетний змей, он вряд ли бы смог преодолевать больше пятидесяти миль за сутки. Ливень, дорогу размыло - жди. Лошадь потеряла подкову и охромела - жди. На каждую милю приходится десять задержек. Разве можно после этого удивляться, что о свадьбе наследницы королевского трона мы узнаем лишь тогда, когда эта наследница уже успевает состариться и овдоветь?
Иоганн Георг вдруг булькающе рассмеялся.
- А ты хитер, канцлер, - пророкотал он, наблюдая за лицом Хаана. - Ловко все разъяснил… Вот только точит меня в последнее время этакая надоедливая крыса, зубастая крыса, все сердце мое изъела. Сначала это ходатайство: зачем, думаю, канцлер так радеет за колдовскую нечисть?.. Стой, не встревай с оправданиями; Бог с ним, с ходатайством. Спрашиваю себя дальше: канцлер ведет переписку с половиной Империи, отовсюду получает письма. Из Праги, из Имперского Суда, из богом проклятого еретического Магдебурга… А мне не говорит ничего. Хочешь не хочешь, начинаю думать, что ведет хитроумный служака игру за моей спиной. Может, курфюрсту хочет меня продать. Может - саксонцам. Может - Валленштайну. А может - всем сразу, скопом. Слыхал, небось, байку, как хитрый крестьянин одну соху трем покупателям продал?
- В следующий раз пусть эта крыса - имя которой мы оба знаем - сообщит вам что-то конкретное, а не пачкает ваш слух уличной грязью.
- На Фёрнера намекаешь? - оскалил желтые зубы фон Дорнхайм.
- Других врагов у меня в Бамберге нет.
- У любого человека врагов полно, умей только видеть, - нравоучительно заметил епископ. - Что же до остального - грязь не грязь, а смыть надо. С кем переписываешься в Магдебурге?
- Бургомистр Сигизмунд Гессе, советник Иоганн Алеманн, советник Готлиб фон Майер.
- Они католики, полагаю?
- Гессе - католик, Алеманн и фон Майер - лютеранского исповедания.
- Стареешь, Георг, умишко ссыхается, - каменно усмехнулся фон Дорнхайм. Его щеки медленно наливались злобой. - Когда при дворе узнают, что мой канцлер ведет переписку с еретиками, да не откуда-то, а из Магдебурга, этой чертовой лютеранской кафедры, через неделю сюда пришлют генерала с парой тысяч солдат. И мне быстренько отыщут замену. Старые ссыкуны в капитуле сделают все, лишь бы только выслужиться перед Его Величеством. Ты же знаешь здешний народец: рукоять ножа покажи - они и обделались.
Хаан спокойно смотрел на князя-епископа.
- Позвольте мне объяснить, ваше сиятельство.
- Да уж постарайся, - густо дохнул на него чесночной подливой фон Дорнхайм. - Очень постарайся мне все объяснить!
- Бамберг - княжество небольшое.
- Знаю и без тебя.
- В лесу крупные животные выживают силой и тяжестью; те же, кто помельче, - ловкостью и увертливостью. Чтобы сохранить себя, нам необходимо опережать чужие мысли, чужие шаги. Сейчас Бамберг - одно из самых спокойных в Империи мест. Лига получает от нас ландскнехтов и деньги. Взамен мы освобождены от постоев, и чужие вербовщики не имеют права показывать носа в наших границах. Армия Лиги и армия кайзера не проходят через бамбергские земли, и мы избавлены от разорительной необходимости содержать за свой счет десятки тысяч чужих солдат.
- К чему ведешь?