Город притих. Инзов на время отбыл в Петербург, сдав команду новому наместнику. Еще в июле граф не без содрогания наведался в сердце молдавских степей. Дом, где он остановился на ночь, по утру штурмом взяла толпа просителей. Они кричали все разом, жаловались на беззаконие и угрожали не выпустить генерал-губернатора из города, если тот сегодня же не раскроет тюрьму и не рассудит всех, кого туда посадили.
- Да у меня и Собрания Узаконений с собой нет! - опешил Воронцов.
- А ты суди по совести! - кричали ему из толпы. - Совесть-то у тебя есть?
Пришлось судить. Неделю кряду. Наместник устал, как будто на нем пахали. Но не считал время потраченным зря. Благодаря глупейшим делам, вроде похищения цыганами овец кишиневского уроженца Раича и продаже их в таборе беженцев на шапки, он узнал о нуждах края больше, чем мог выяснить за год, сидя в Одессе. Пришлось менять полицмейстера, частных и квартальных надзирателей, за взяточничество закрывать суды.
"Инзов, может быть, старик и добрый, но совсем не попечительный, - писал Михаил жене. - Не могу рассказать тебе всех мерзостей, которые тут нашел. Разбойники запросто разъезжают окрест, обирают целые деревни и наведываются в город. Люди живут скученно, отсюда грязь и пороки всякого рода. Детьми торгуют, как при турках. Содержат гаремы. И все на глазах у властей. Ух, дурно!"
За первый приезд удалось немного. Чуть разгрузить город от беженцев, отправив их караваны к другим местам - в Аккерман и Килию. Разогнать пару притонов - турецких бань и кофеен, - где продавали краденое и предлагали услуги самого извращенного восточного вкуса. Все это рассказал приятелям полковник Алексеев, которого Пушкин и Липранди первым делом нашли в Кишиневе.
- Да что же наш Инзушка? - расстроился Пушкин. - Неужели его сняли? - Он был крайне опечален судьбой доброго генерала. - Ведь это несправедливо. Его, должно быть, Воронцов обнес перед правительством.
- Сами вы несправедливы, сударь, - возразил Липранди. - Воронцов получил приказ сменить Инзова в Петербурге, задолго до того как приехал сюда.
Но неприятный осадок остался на сердце у поэта. Человека, который дал ему защиту и кров, выгнали с места, без всякого уважения. Ему на смену пришел другой - властный и энергичный, без малейшего снисхождения к слабостям. Он уже заранее не нравился Александру Сергеевичу. Да и причесанный Кишинев тоже.
Решено было наведаться к Варфоломею. Потанцевать вечером. Обменяться парой слов с прекрасной Пульхерицей. Пестрый дом, в котором она жила под Инзовой горой, собирал все приличное общество города. Егор Варфоломей некогда стоял с булавой на запятках кареты ясского господаря Мурузи, но потом разжился на хлебных поставках.
Время близилось к шести, уже съезжались гости. Огромная веранда, пристроенная к жилищу, заменяла зал. Резные деревянные столбы, поддерживавшие крышу, были увиты виноградом. Его шершавые листья жухли на ветру, но вечера все еще казались теплыми. По углам павильона стояли длинные столы, за которыми подавали угощение. Центр был освобожден для танцев.
Услышав музыку, Пушкин ускорил шаг, и приятели вскоре вышли к освещенной веранде. Поэт устремил быстрый взгляд на танцующих, заметил Пульхерицу и залился краской.
- Воистину, пожалеешь о цепях, когда сквозь них прорастают такие розы!
Оба полковника рассмеялись и подтолкнули его вперед.
- Идите, поздоровайтесь с ней.
Споткнувшись о порог, ссыльный вошел на веранду. Между тем Пульхерица кружилась в центре вместе с отцом и под дружные хлопки гостей отплясывала джок. Ее за то и звали "легконожкой", что она никогда не уставала и, как заведенный механизм, готова была пуститься вскачь в любое время дня и ночи. На вид ей можно было дать лет восемнадцать. Но таковой она была и по приезде Пушкина три года назад, и во время путешествия государя Александра Павловича по Молдавии, когда сам царь прошел с ней тур по залу офицерского собрания.
- Ах, господин Пушкин! - обрадовалась дочь хозяина, когда танец кончился. - Где же вы были? Неужто хотите нас совсем бросить?
На это шутливое приветствие поэт смутился.
- Вы, Пульхерия Егоровна, должно быть, слышали, я теперь служу в Одессе.
- Ах, как далеко! - засмеялась она. - Кадриль играют. Пойдемте танцевать.
В этой бесхитростной девушке было нечто - не сказать кокетство, скорее властная, притягательная сила молодого здорового существа, - что совершенно обезоруживало кавалеров. Высокая, полная, круглощекая, она никому не отдавала предпочтения, не отвечала на ухаживания, со всеми плясала с одинаковой охотой и всех слушала с внимательным равнодушием.
- Вам Вигель должен был сказать, что я в вас влюблен, - прошептал Пушкин, ведя партнершу в круг. - Могу ли надеяться на знак взаимности?
Пульхерица улыбнулась и, искоса глядя на него, отвечала:
- Ах, какой вы, мсье Пушкин! Все-то вы шутите!
Не добившись от "легконожки" толку, поэт надулся и после кадрили плюхнулся в углу на скамью. Пульхерица, между тем вместе с матерью пошла мимо столов потчевать гостей.
- Отчего вы не кушаете? - ласково повторяла она. - Возьмите дульчец. Просим, просим.
Ее отец тем временем уселся на диван, сунул под себя ноги, как турецкий паша, взял в руки янтарный чубук и, приветливо глядя на собравшихся, шевелил усами в три дюйма, напоминая довольного жизнью таракана.
- Ах, как здесь все опротивело! - воскликнул Александр Сергеевич, разочарованный приемом красавицы. - Несносный город! Прочь отсюда!
Но его уже окружили знакомые дамы.
- Одесса! О, Одесса! - наперебой чирикали они. - Какие ленты нынче вошли в моду? Мы слышали, целая революция шейных косынок? Газовые больше не носят? Правда, что француженки надели кружевные?
Пушкин пустился во всех подробностях рассказывать о высоте талий на нынешних туалетах. О том, что принято надеть в театр, а что на прогулку, и что соломенные шляпки приличны лишь в солнечные дни, тогда как тюрбан дозволителен к вечернему платью… Его внимательно слушали. Обменивались репликами, негодовали на варваров-мужей и строили предположения, что весь слабый пол Одессы вскоре оценит Александра Сергеевича так же, как оценили кишиневские подруги.
- Я буду вам писать, - снисходительно заверял поэт.
- Вы уже видели жену наместника? - допытывались у Пушкина сестры Раич. - Говорят, у нее самые богатые туалеты в Одессе? Говорят, муж ей ни в чем не отказывает, но держит взаперти в деревне у матери, лишь бы никто на нее не покусился!
Поэт отвечал презрительным смешком светского человека.
- Видел? Только мельком. Впрочем, я скоро нарисую вам графиню в тридцати шести позах Аретино.
Его циничная колкость вызвала притворный ужас и восторженные хлопки.
- Боюсь, что наш друг плохо поладит с новым начальником, - вздохнул Липранди, искоса глядя на Пушкина. - У него просто талант наживать врагов.
Одесса.
То ли графиню Воронцову действительно растрясло дорогой, то ли супруги на радостях побеспокоили ребенка, но роды состоялись неделей раньше срока. С первых родин Михаил не выносил, когда это событие происходит у него на глазах. Боялся. Но Лиза держалась молодцом. Малыш оказался крепкий, на удивление крупный и, по словам доктора Хатчинсона, здоровый. Странно, но именно этот мальчик, которым мать отважилась рискнуть ради мужа, вцепился в жизнь обеими ручонками.
Он появился на свет 23 октября, а через несколько дней в одесском кафедральном соборе состоялось крещение, где ребенка нарекли Семеном в честь деда. Супруги и рады были бы тихо отметить семейное торжество. Но положение генерал-губернатора этого не позволяло. Все новые и старые чиновники Воронцова присутствовали на пышной церемонии, выстроившись в церкви и с серьезными лицами слушая, как от воды верещит младенец. Пушкин был среди них и немало потешался над торжественным комизмом ситуации. Строил рожи, упирал руки в бока бубликом и прохаживался от колонны к колонне. На него никто не обращал внимания, и это было досадно.
Поскольку одесский дом наместника еще не достроили, Михаил спешно нанял для жены красивую дачу Рено в пригороде и там поселил ее с малышом. Публика передавала из уст в уста, что "маленькая графиня в добром здравии и скоро начнет принимать".
Глава 7
Медная Венера
Финляндия.
Аграфена явилась в Або прекрасная, как розан. Закревский заметно повеселел. В первый вечер, когда он встретил жену на дороге, и та попросилась переночевать, генерал думал оставить тяжелые объяснения до завтра. Но Груша пришла к нему ночью и не ушла до тех пор, пока все снова не стало хорошо. Уже после она лежала, уткнувшись лицом в его ладонь, и всхлипывала:
- Сенечка, я больше никогда не уйду от тебя.
Не сказала: не изменю. Закревский усмехнулся ее простодушию. Груша не умела и не любила лгать. Он знал, что она будет грешить. Но Арсений готов был смотреть на это сквозь пальцы, лишь бы жена осталась. В сущности, ему не так уж много надо.
- Я тебя люблю, - сказал он, поцеловав беспутную красавицу в медные кудряшки на затылке.
Груша снова заплакала, обняв его и зарывшись носом в одеяло.
- Я думала, ты меня прогонишь.
- Ты бы хоть на дочь сходила посмотреть, - укорил ее муж. - Вам ведь заново придется знакомиться.
Аграфена беспечно фыркнула.
- Меня дети любят.
Она оказалась права. Лидия так восхитилась великолепием неизвестно откуда взявшейся матери, что немедленно произвела ее в феи. Она продала свое маленькое сердечко за итальянских кукол. За тысячи поцелуев. И за рассказы о прекрасных принцах, которые будут осыпать ее цветами, как только она подрастет. Послушав, как на каждый вопрос девочки Груша отвечает: "Можно", - генерал понял, что супруга явилась из Неаполя погубить дочь. Но госпожа Закревская оставалась в Финляндии недолго. Недели через две она получила письмо от вдовствующей императрицы. Мария Федоровна звала ее к себе.
- А не пошла бы эта старая корова… - рассердился Арсений. Ему вовсе не хотелось оставаться одному.
- Нет, - покачала головой Аграфена. - Ее величество по пустякам не беспокоит.
Павловск. Окрестности Санкт-Петербурга.
Императрица Мария Федоровна рисовала в угловой комнате Павловского дворца. Из окна-эркера открывался вид на занесенную снегом реку. Тяжелый гранитный мост, перекинутый на другой берег, укрывали шапки сугробов. Зима пришла на один день, как бывает в ноябре. С моря прорвался поток сырого холодного воздуха. Вечером завьюжило, завыл ветер в трубах, на рассвете метель улеглась, и милый сердцу парк предстал во всей красе. Жаль только, что пора собираться в город. Летняя резиденция не годилась для холодов. Ее величество медлила по одной ей известной причине. Она желала встретиться с нужным человеком без лишних глаз. А в столице о приезде Закревской сразу узнают.
- Дама, за которой ваше величество посылали, здесь. - Лакей отступил, пропуская Грушу в зал.
- Девочка моя, как я рада тебя видеть!
Гостья сделала глубокий реверанс и застыла, ожидая, пока вдовствующая императрица поцелует ее в лоб.
- Вы из Або? Одобряю ваш поступок следовать за мужем в Финляндию. Наконец здравый смысл возобладал в вашей хорошенькой головке! - Мария Федоровна потрепала бывшую фрейлину по щеке.
- Мой муж скучает на севере, - намекнула Аграфена. - Это назначение не для него.
Вдовствующая императрица спрятала улыбку в уголках губ. Цена названа.
- У меня к вам поручение. Весьма щекотливого свойства. Помните графа Ростопчина, друга покойного императора? При дворе, он всегда ухаживал за вами.
Закревская передернула плечами. "Старый ловелас!"
- Сейчас Федор Васильевич живет в Москве, - продолжала пожилая дама. - Но две недели назад приехал в Петербург. Мне стало известно, что при нем находится важный документ. Это эпистола моего несчастного мужа, написанная не в лучшем расположении духа. Он привез ее специально для того, чтобы передать генералу Куруте, приближенному цесаревича Константина. Если письмо попадет в Варшаву, я буду крайне огорчена.
- А что в письме? - Аграфена считала этот вопрос уместным.
Ее величество выдержала паузу.
- Упаси вас Бог даже заглядывать в конверт, дитя мое.
"Вы предлагаете мне соблазнить и обокрасть старика?" - про себя рассмеялась гостья.
"Я предлагаю вернуть твоего мужа из Финляндии", - мысленно отвечала ей собеседница.
- Я попробую.
- Вы сделаете.
Царское Село.
Надев высокие болотные сапоги и повязав шеи шарфами, великие князья Николай и Михаил отправились на "свой" остров. Он больше не принадлежал им, переходя по наследству к новому поколению царской семьи. Так решил Никс, и Рыжий чуть досадовал на него, но понимал: пора. Кажется, они в последний раз собирались жечь здесь костер из сломанных веток старого шалаша. Нужно расчистить место для домика. Весной, когда земля подсохнет, начнут строить.
- Как тебе только в голову пришло? - с некоторой злостью осведомился Михаил, подняв тяжелые, крест-накрест сколоченные доски, с которых посыпалась жухлая трава.
- Не сердись, - отрывисто бросил Никс. - В конце концов твои дети тоже будут тут возиться.
Рыжий задержал руку и почему-то очень странно посмотрел на брата, но ничего не сказал.
- Может, и не стоило показывать Саше остров, но я был так расстроен этой Белой башней…
Царевич почувствовал, что младший его не слушает. Вытянув шею, он смотрел куда-то вперед. Проследив за его взглядом, Никс присвистнул. Вдалеке, за кромкой парка, уголком виднелась чухонская ферма, откуда во дворец доставляли молоко. Ее деревянные баньки выходили на озеро, из их распахнутых дверей валил пар, и сейчас было видно, как по мосткам к воде бегут крошечные человеческие фигурки - пара мужских, гурьба ребятишек и две бабы. С расстояния не доносились голоса, но визг, плеск и хохот легко было представить. Никс перевел взгляд на брата и удивился выражению раздраженной зависти на его лице.
- Здоровый мужик, а на голых пейзанок пялишься! - Он отвесил Рыжему шуточный подзатыльник. - Женить тебя пора!
Старший не ожидал, что Мишка отреагирует так болезненно и зло.
- Женить? - прошипел он. - И это мне говоришь ты?
- Я, - не понял Николай.
Младший прищурил глаза, его губы искривились от обиды, как бывало в детстве, когда брат отнимал у него ружье.
- Ты! - выдохнул Рыжий. - Ты! Дубина! Я так и знал, что ты ничего не понимаешь!
Он схватил целую охапку сучьев и торопливо зашагал с ней к костровищу. Никс застыл на месте, ожидая объяснений. Их не последовало. Брат не вернулся, а сел на берегу земляного канала, взял прут и стал взбивать темную воду.
- Константин гораздо умнее тебя! Знаешь, что он сказал в мой последний приезд в Варшаву? Что меня не женят, чтобы не создавать твоим детям у престола соперников.
Последнюю фразу Михаил выпалил одним духом. Потом сразу сник и сгорбился, словно потратил на нее все силы.
Николай молчал, медленно переваривая сказанное. Хмурился, жевал желтую травинку. Встал, отправился обратно к шалашу. Рыжий поплелся за ним. Несколько минут они работали, не проронив ни слова. Расчистили площадку. Подожгли костер.
- А знаешь, что я тебе скажу? - наконец вымолвил Никс, снимая грязные перчатки. - Что твой Константин скотина, каких мало.
Санкт-Петербург.
Из дворца на Литейном Ростопчин никуда не выезжал. Не ходил на прогулки. Не посещал церковь, ложу, театр! Аграфена с ног сбилась его выкуривать. Сначала дело казалось ей простым. Чуточку противным, не более. Однако старый интриган засел дома, как прыщ в заднице, и таращил на сват божий глаз-гнойничок. Боялся.
Закревская устала проезжаться под его окнами в коляске и делать сановнику куртуазные знаки. Он пялился на нее, исходил слюной и только. К тому же погода была по-питерски промозглой, и прекрасная куртизанка раскашлялась. Груша уже решилась признать поражение, как вдруг мальчишка, приставленный за целковый караулить "жертву", сообщил: закладывают карету ехать в театр. Легкий озноб пробежал по телу Закревской. Мгновенно явились горячие щипцы, румяна, опрокинутая на стол шкатулка с жемчугом. Суетившейся девке надавали пощечин, требуя миланский туалет с открытыми плечами.
Через четверть часа Аграфена Федоровна уже садилась в экипаж, оставив позади вороха раскиданных тряпок и облака пудры. У Закревской отсутствовало достойное сопровождение, а дама не появляется в свете одна. "Увижу знакомых, прибьюсь", - решила она. Ей повезло. Заплатив пять рублей за кресло, Груша вошла в вестибюль, где толпилась уйма народу, и крикнула наудачу: "Кузен!" Тут же несколько голов обернулись.
- Ты меня зовешь? - раздался сзади знакомый голос.
- Да, да, Теодор! - Дама оглянулась. За ее спиной возвышался румяный гигант с округлым полным лицом, темными кудрями и приветливо блестевшими черными глазами. Его так и хотелось ущипнуть за руку, чтобы проверить, не отломится ли кусочек сдобы. Это был Федор Толстой Американец.
- Теодор, небо тебя послало! - Груша тут же взяла быка за рога. - У тебя ложа?
- Вестимо, - кивнул он. - Слушай, а что ты вообще делаешь в Петербурге? Я слышал, ты в Неаполе, потом в Або…
- Я быстро езжу, - на ходу отозвалась Аграфена. - Ты видел Ростопчина?
- Охотишься на мамонтов? - удивился граф. - Он только что прошел по лестнице.
- Идем. - Груша повлекла кузена наверх. Тот пытался рассказывать ей о злоключениях на Аляске. Уверял, что обвинения его в разврате - чистой воды вымысел…
- Так ты, правда, съел обезьяну?
- Нет! - возопил Толстой. - Что за бредни? Откуда обезьяны на Аляске?
Но Груша уже устремилась в резные позолоченные дверцы ложи.
- Что бы там ни было, Теодор, люди не понимают нас, Толстых. Надо уметь жить на широкую ногу и изведать всех ощущений, если повезет.
- Золотые слова! - восхитился кузен. - За это стоит выпить!
- Стой, стой, вот он! - Закревская вцепилась в подзорную трубу, которую Федор, по примеру многих, носил в театр на поясе. - Дай! Ага. Вижу.
Граф Ростопчин восседал ярусом ниже них и не мог заметить, что подвергся такому пристальному вниманию. Он был неопрятно сед, сутулил плечи и поглядывал по сторонам с язвительной усмешкой. В его умном лице не было ничего приятного. Сразу становилось ясно, за что Павел приблизил этого человека. Чуть вздернутый нос и круглые глаза навыкате. Тот же тип, что и у покойного императора. Глядя на Ростопчина, легко угадывалось, каким бы стал убиенный монарх, доживи до преклонных лет.
- Старье берем? - Толстой был не прочь посмеяться над кузиной. - Раньше любовники воспевали тебя в стихах. Этот прославит бряцанием костей.
Аграфена его не слушала.
- Кто сейчас вошел к нему в ложу? - нервно потребовала она. - Я его не знаю.
- Генерал Курута. Дядька великого князя Константина.
- Дядька? - поразилась Груша.