Глава 10
Русалка
Финляндия. Окрестности Або.
Обычно Аграфена дрыхла до полудня. Поэтому утром в воскресенье, открыв глаза, генерал с неудовольствием обнаружил, что кровать пуста. Он-то собирался… ну да ладно. Запустив в волосы обе пятерни, Арсений Андреевич с силой взлохматил их, стараясь прогнать Морфея.
- Тишка!
Злодей не явился.
- Тишка!!! Твою мать!
Внизу послышался топот, точно к даче подскакала лошадь. Потом стук дверей. Грохот и поспешные шаги на лестнице.
- Барин, беда! - Денщик кубарем вкатился в спальню. Его сапоги испачкали турецкий ковер.
- Ее сиятельство! Эта… Там… У озера… Стреляется с госпожой Бухсгевден!
Арсений сморгнул. Секунду он не мог понять, в чем дело.
- Ее сиятельство, вишь, повздорила со здешними дамами, - захлебывался Тишка. - И вызвала Бухсгевденшу. Крику было!
Арсений схватился за голову. Не слушая больше, он кинулся одеваться. Насилу втиснулся в форменный сюртук. Правду Груша говорит, пора новый шить! Генерал догадывался, из-за чего сыр-бор. Чувствовал, что долго терпеть пренебрежение провинциалок его жар-птица не станет. До приезда Аграфены первой дамой в Гельсингфорсе слыла супруга начальника штаба корпуса госпожа Бухсгевден - здравомыслящая и немолодая особа. Закревский относился к ней ровно. Даже с почтением. Раздражала только бабья любовь перемыть чужие кости. Пока Груша каталась по Италиям, генеральша правила мирком корпусных дам и задавала тон размеренной жизни. Но явилась Солнце! И обожгло лягушачьи спины. Стоячее болото забурлило. "Кто она такая? Откуда взялась? Мы не обязаны принимать ее в кругу порядочных женщин!" По единодушному приговору, Закревский должен был выставить вертихвостку. Тогда бы заслужил уважение.
Однако задеть Аграфену оказалось нелегко. Знатна, богата, в дружбе с вдовствующей императрицей. И вдруг дуэль! Арсений наспех натянул сапоги, комом засунул рубаху в штаны. Когда застегивал ремень, понял, что руки дрожат. За кого он боялся? Глупее ситуации придумать нельзя!
Из страха, что коляску будут закладывать слишком долго, генерал вскочил на Тишкину лошадь и дал шенкеля. Денщик уже седлал вторую, думая нагнать барина по дороге. Озеро находилось в двух верстах. Может, чуть больше. Неважно. Здешний край - студеный, как блюдце вчерашнего чая, - имел свою красоту. Если бы не короткий день, не гнус над болотами, не холод, не сырость, не вареный народ - рай земной.
Аграфену муж заметил издали. Картинно изогнув спину, заложив левую руку за поясницу и вытянув правую вперед, она стояла на берегу у седого валуна. Ее медные волосы, собранные в простую косу, трепал ветер. Белая рубашка с коралловым мужским галстуком а ля Байрон была стянута в поясе кожаным ремнем. Разрезная юбка от амазонки не скрывала облегающих лосин. Дуэлянтка была, как всегда, скандально хороша.
Шагах в двадцати от нее находилась госпожа Бухсгевден. И… тоже держала пистолет. Арсению кровь бросилась в лицо. Только такая наглая тварь, как его жена, способна довести почтенную мать семейства до нарушения всех приличий.
- Дамы! Прекратите! - закричал он что есть мочи.
В этот момент из перелеска вынырнул экипаж начальника штаба, и генерал Бухсгевден выскочил из него, путаясь в длинном плаще.
- Прасковья! Остановись! - орал он благим матом. - Подумай о детях.
Их у Бухсгевденов было пятеро. Есть о чем беспокоиться!
- Три!!! - пронзительно взвизгнула Аграфена, и звук одновременно грянувших выстрелов заглушил голоса.
Когда дым рассеялся, обе дамы стояли. Промазали! Еще бы! Мужья коршунами накинулись каждый на свое добро. И если начальник штаба охал и хлопал над ненаглядной половиной крыльями, то Закревский сразу, без разговоров влепил пощечину.
- Дура! Ей-богу! Сколько ты будешь меня позорить?!
Аграфена дерзко вскинула голову.
- Бьет, значит любит!
Она пошла к камню, вынула из кармана платок, намочила его в воде и приложила к лицу. Арсений задел ее по носу. Теперь ему было стыдно.
- Эй, Прасковья! - повернувшись к противнице, крикнула Груша. - Глянь на свою правую сережку!
Госпожа Бухсгевден обеими руками схватилась за ухо. Стон, который она издала, свидетельствовал о том, что украшение испорчено. Золотая безделушка была срезана пулей, аккуратно отделившей камешек от дужки.
- Я не собиралась тебя убивать! - продолжала Аграфена. - Но запомни: если ты еще раз скажешь дурное слово о происхождении моей дочери, я отстрелю тебе оба уха!
Не выдержав, начальник штаба оставил жену на траве и зашагал к ним. Это был почтенный генерал, с которым Закревский до сих пор не имел трений.
- Сударыня, вы… Ну, знаете, сударь, с такой супругой… Ваше место в желтом доме…
Он был прав. Арсений смотрел на жену молча.
- Ты думаешь, я виновата?! - взвилась Аграфена. - Эта змея говорила гадости о нашей семье!
Закревский не отвечал. Он знал обо всех ее проделках. Она стреляла в цель. Плавала нагишом в заливе. Правила яхтой. Учила дочь фехтованию на кинжалах. И принимала мышьяк в микроскопических дозах, чтобы приучить себя к ядам…
- Поехали домой.
Тишка подвел в поводу хозяйскую кобылку.
- Ты сердишься?
Арсений наклонился с седла и прошептал Груше на ухо, что она должна сделать, чтобы заслужить его прощение. Та расхохоталась и дала коню шпоры.
Одесса.
Да можно ли оскорбить женщину горше, чем похитив у нее туалет?
В субботу утром графиня Авдотья Петровна Гурьева отправилась на Александровский проспект в магазин госпожи Томазини. Там двумя днями ранее она приметила выставку новых парижских платьев. Торг в Одессе беспошлинный, и любая заморская безделица обходится вдвое дешевле. Даже негоциантки щеголяют перчатками и газовыми косынками с улицы Фобуар. Что же говорить о дамах состоятельных? Способных заплатить за полный туалет двести, нет, двести пятьдесят рублей!
Авдотье Петровне приглянулось бальное платье цвета "нильских вод" - крик сезона после праздника у герцогини Орлеанской. Его украшали бледно-золотые кружева шантильи и цветок лилии на корсаже. Венчал туалет тюрбан Сильфида. Стоило сокровище пятьсот рублей, и цена гарантировала, что в ближайшие дни, даже недели, ни одна здравомыслящая дама близко не подойдет к покупке. Пусть хозяйка магазина сбавит сотню-другую.
Графиня Гурьева не была простушкой и тоже предпочла бы подождать. Но мысль, будто кто-то успеет украсть у нее из-под носа "нильские воды", чуть только разлив спадет, сводила Авдотью Петровну с ума. Ей снился кринолин на излете и ажурная пена с блестками солнечной пыли. Наутро госпожа градоначальница решилась и, не сказав мужу ни слова, взяла полтысячи рублей ассигнациями. Бумажки плотно похрустывали у нее в ридикюле, когда коляска катилась по проспекту. Мадам Томазини встретила клиентку с почти турецким подобострастием. Но, скользнув глазами по шеренгам платьев, Авдотья Петровна не увидела шедевра. Сердце ее сжалось.
- А где туалет а-ля масленичный карнавал? - рассеянно осведомилась она, тая невольный трепет.
- Ах, мадам, как жаль, что вы приехали только сегодня, - прозвучал роковой ответ. - Ее сиятельство госпожа графиня послала за ним вчера вечером.
Гурьева едва не уронила ридикюль.
- Без примерки? - Ее губы изогнулись.
- Она сказала, что горничные подгонят. И заплатила вперед за лучший наряд, который пришлют в следующем месяце.
Ноги Авдотьи Петровны подкосились. Эта женщина не просто опередила ее! Она позаботилась о том, чтобы и впредь иметь фору перед соперницами! Неслыханно!
Время шло к утреннему чаю. В египетской гостиной графини Ланжерон собралась милейшая компания. Сама хозяйка, графиня Роксана Эделинг, урожденная Струдза, жена обер-гофмейстера Саксен-Веймарского двора, и визитировавший чету Ланжеронов Филипп Филиппович Вигель. Невинно шутили, мыли кости соседям. Как вдруг за окном застучали колеса, послышался стук отворяемых лакеями дверей, шум атласных юбок на лестнице, и в комнату влетела госпожа Гурьева с красными пятнами на щеках.
- Что с вами, милочка? - воскликнула Роксана, поднимаясь ей навстречу. - На вас лица нет!
- Нет лица?! - истерично расхохоталась Авдотья Петровна. - А скоро на всех нас не будет платьев!
С этими загадочными словами она упала в кресло и испустила дух, точно собиралась в райские кущи.
Хозяйка была шокирована, но, замкнутая и чуть диковатая от природы, не смогла произнести ничего членораздельного.
- Подайте воды! - Мадам Эделинг энергично позвонила в колокольчик.
А Филипп Филиппович на правах старого друга четы Гурьевых приблизился к обессиленной гостье и пощупал ей пульс.
- Что стряслось, ваше сиятельство? - участливо осведомился он. - Грабеж? Пожар? Ненастье?
- Грабеж! Бесстыдный. Наглый. Среди бела дня! - Авдотья Петровна залпом осушила стакан и немного пришла в себя. Она походила на сердитую кошку, которая шипит и выпускает когти из подушечек.
Вигель отступил, сел на стул и с затаенным смешком уставился на градоначальницу. Какими впечатлительными женщины становятся за порогом тридцати! Тут и мигрени, и истерики, и мужья-мерзавцы, и охладевшие любовники, и предательницы-подруги…
- Пока вы нижете бисер, - воинственно мяукнула Гурьева, - эта… la petit Worontsoff скупила все приличные туалеты нынешнего сезона и потребовала, чтобы ей доставлялись новые парижские платья, прежде чем их выставят на продажу!
Последнее было неправдой. Но потрясло собравшихся до глубины души. Дамы вскрикнули. Неслыханная наглость! Они не станут ходить в обносках наместницы!
- Это неприлично, - сказала Роскана Эделинг, наклонив вперед коровью голову на короткой шее, точно собиралась бодаться. Фрейлина высочайшего двора, она не отличалась красотой, но слыла настолько умной, что сам император Александр удостаивал ее бесед. - Мне казалось, что графиня лучше воспитана. Супруге генерал-губернатора не пристало…
- Воспитана? Кто говорит о воспитании? - взвилась до сих пор молчавшая госпожа Ланжерон. Необщительная и мрачная, она редко подавала голос, но уж если высказывалась, то с крайним ожесточением. - Деревенская дурочка, которую его сиятельство вытянул из Богом забытой глуши под Белой Церковью!
Филипп Филиппович прикусил губу. Забавно наблюдать, как одесская мещанка честит урожденную аристократку, любимицу вдовствующей императрицы. Но вслух он ничего не сказал. Была нужда? В здешнем обществе его принимают и ценят именно за скрытое недоброжелательство к наместнику. И к его супруге.
- Взгляните, кем она себя окружила! Чего стоит Ольга Нарышкина? - продолжала Ланжерон. - Не удивлюсь, если вскоре мы услышим о ее собственных похождениях.
- Этот Пушкин, он волочится за Собаньской или за Ризнич? - осведомилась Гурьева, приняв из рук лакея чашку крепкого кофе.
Вигель ерзнул на стуле.
- Мне кажется, наш поэт, как Отелло в Дездемону, влюблен в ее сиятельство. И ревнует с неистовством мавра.
- Ревнует? Помилуй Бог! - со смехом воскликнула Эделинг. - А кто злодей Яго?
Филипп Филиппович погрозил дамам пальцем.
- Приглядитесь к кузену. И вам многое откроется.
Гельсингфорс.
- У меня нет никакого желания вас обманывать! - Молодой человек сидел за столом в гостиной Закревских и таращил на генерал-губернатора глаза. Он робел и даже чуть заикался. Но гнул свое. - Когда я проезжал через Вильно, то видел вблизи города полки Литовского корпуса.
- А зачем вы вообще дали крюк, вместо того чтобы ехать прямо к месту службы? - Арсений Андреевич кипятился уже не первую минуту.
Гость засопел и уперся глазами в пол.
- Любопытно стало. Никогда не бывал.
Вот! Новое поколение! Ни малейшей ответственности! И ведь служит не просто так, а штрафником. Рядовым, после того как чуть не потерял дворянство! Все равно без царя в голове! Стишки строчит!
Впрочем, раздражение генерала было связано не столько с молодым поэтом, сколько с принесенной им вестью. Какого черта Литовский корпус делает в Литве? Так близко от границы с собственно-русскими губерниями? Учения? Это он понимает. Но польским войскам положено топтаться гораздо западнее. Может, между августейшими братьями есть договоренность о совместных маневрах? Но тогда почему ему, командующему корпусом в Финляндии, ничего не известно о намеченных передислокациях?
Мальчик сопел и хмурился. Аграфена с укором взирала на мужа.
- Я правду говорю, - чуть не заплакал Боратынский. - Зачем мне лгать?
- А зачем вам было воровать двести рублей? - окоротил его начальник. Хотя про себя подумал: "В том-то и беда, парень, что я тебе верю".
Поэт вспыхнул.
- Я для того и пошел в солдаты, чтобы выслужить прощение.
Он встал, но Арсений махнул рукой, приказывая гостю оставаться на месте. Глупая история! Все зло от закрытых учебных заведений. Там черти чем дети балуются. Придумали какое-то общество "мстителей" - небось, за спущенные для порки штаны - и обчистили квартиру педагога. Чуть не лишились чести. К счастью, Боратынскому попался умный дядя, сказал стервецу: "Благодари Бога, что родился дворянином. Служба все смоет". А тот послушался. Закревский прикомандировал мальчишку к штабу.
- Вы не должны на меня сердиться, Евгений Абрамович, - сказал генерал. - Сведения, привезенные вами, более чем важны. И я настоятельно прошу: никому о них не говорить. Проезжая через Петербург, вы слышали, что государь болен?
- Да-с, - сердито отвечал юноша. - Весь город об этом судачит. У его величества рожа на ноге, он был при смерти.
- Допивайте чай и ступайте по своим делам, - распорядился генерал-губернатор. - Возможно, вам придется снова совершить путешествие в Вильно.
Аграфена ободряюще улыбнулась гостю. Мальчик был свежий и румяный, как яблочко. Так и хотелось его схрупать!
- Думаешь, врет? - спросила она, когда Боратынской ушел.
- Все литераторы врут. Это их профессия. - Арсений начал расхаживать от окна к столу. - Не знал бы я его дядю, топал бы он сейчас по плацу, а не в штабе груши околачивал. Однако, - генерал резко завернул у этажерки с книгами, - проверить стоит. Но так, чтобы никто не заметил нашего интереса. Ты, кажется, хотела прокатиться в Вильно…
- Да, - начала с воодушевлением Аграфена, - там галантерейные лавки, не чета Гельсингфорсу! Что такое шведские тряпки против французского белья? - Она осеклась и уставилась на мужа глазами-блюдцами. - Ты хочешь отправить меня на разведку? Сенечка! Я тебя умоляю! Пошли меня с тайной миссией! Не пожалеешь!
Буря ее восторга насмешила генерала.
- Никаких разведок. - Он сел обратно за стол и знаком приказал супруге налить еще чаю. - Просто прогулка. С тобой поедет мой адъютант Львов, смышленый малый. И этот шалопай. Куда ж его девать?
Одесса.
Угол Ришельевской и Дерибасовской напротив театра был местом сбора извозчиков. Ветер с моря трепал их широченные армяки, стянутые в поясе сафьяновыми ремнями, и норовил сдуть высокие шляпы, удерживавшиеся на головах одной тяжестью медных пряжек. Кучер Береза, мужик осадистый и крепкий, проезжался шагом вдоль фасада гостиницы Рено, смекая раньше других подцепить седока, буде тот выйдет из дверей. С час ему не везло, дело близилось к полудню, и стоило на минутку заглянуть к Папе-Косте, где извозчикам перепадало по кружке пенного: не зря они на все лады хвалили пассажирам греческий трактир.
Береза уже было поднял кнут, когда рама на втором этаже хлопнула и на балкон выскочил босой всклокоченный постоялец в одной рубахе.
- Эй, ты! - закричал он самым веселым голосом. - Тебе я должен пятнадцать рублей за поездки?
- Ну, мне, - насупился Береза, половчее перехватывая хлыст.
- Айда сюда! - Черномазый барин приветливо помахал рукой и улыбнулся, обнажив ряд белых, крупных, как у лошади, зубов.
- Не пойду! - Извозчик поднял вожжи, чтобы хлестнуть по спине кобылы. - В прошлый раз вы меня чертом ругнули и с бритвой бросились. Кто вас, нехристя, знает.
Барин рассмеялся.
- Не серчай. У меня тогда ни гроша не было. Я злился. А теперь мне денег прислали, и я добрый. Иди.
Мужик покряхтел, но поплелся. А вдруг правда? Постоялец встретил его в дверях пустой и, сразу видно, бедной комнаты.
- Вот тебе, друг, по шести рублей за каждую поездку. Да вперед наука: не суйся под горячую руку. Я буйный.
- Барин, голубчик, - возликовал Береза, - а сегодня никуда везти не надо?
Пушкин поскреб в затылке.
- Покатаемся?
Сначала Береза провез черномазого нехристя по Ришельевской, кругом по Соборной площади, по Екатерининской улице, потом ему одному ведомыми закоулками вырулил к спуску в Карантинную гавань, а там уже мимо подернутых первой зеленью склонов. Слева от них тихо вздыхало море. Прибойная волна перекатывала обломки досок, строительный мусор и целые бревна, разбухшие и почерневшие в воде. Извозчик знал, куда править, и, не задавая лишних вопросов, погонял лошадей к косе с видом на дачу Рено. Там седок должен был по своему обыкновению выйти и на час опустить коляску. Но сегодня, сделав отменный крюк, Пушкин велел возвращаться к недостроенному губернаторскому дворцу. За пару домов от него он слез и дальше побрел пешком.
Лиза шла по дорожке, затененной кустами жасмина. Их только что высадили в грунт, и они тянули к голубовато-серому небу еще голые ветки. Садик был мал. Но до жары и его хватало. Александрина бежала впереди, сжимая в руках лошадку-скакалку и сабельку. Вся в отца!
Графиня нахмурилась. Неужели нельзя хотя бы сегодняшнее утро провести с ними? Нет, муж уселся сводить дебет с кредитом. Невыносимо! Женщина не понимала, как такой щедрый, далекий от педантства человек может часами выписывать колонки цифр и скрупулезно вычислять, где продешевил, а где выиграл. Английское воспитание!
Теперь его сиятельство считал за всю губернию и был совершенно счастлив.
Молодая дама присела на лавку с чугунными ножками. Александрина вскачь понеслась к цветнику, угрожая деревянной саблей еще не раскрытым головкам тюльпанов. Ее розовые атласные туфельки впечатались в жирный чернозем.
- Ой!
Прямо из-за стеклянной стены теплицы на девочку вышагнул смуглый маленький человек в цилиндре и длиннющем фраке. Он вертел в руках трость с железной ручкой в виде собачьей головы и зверски таращился на свои испачканные в земле штиблеты. Видно, так и шел сюда по клумбам!
- Батюшки светы! - воскликнула Саша, голосом и ухватками подражая бабушке. - Что это вы удумали, сударь? Топтать первоцвет!
Незнакомец наставил на Александрину блестящий набалдашник трости и сделал страшные глаза:
- А вот я тебя заколдую!
- Не пугайте ребенка! - Лиза поднялась. - Что вы тут делаете, Александр Сергеевич?
Пушкин смутился. Собственно, он ничего не делал. Шел мимо, заметил в саду ее сиятельство, миновал груды битого кирпича и ямы на месте будущего забора. Увяз в клумбе. Нарвал таких фиолетовых и белых… Подснежников? Ну да, так, кажется. Неважно. Поэт полез за пазуху и с поклоном преподнес графине изрядно помявшийся букетик.
- И вам не стыдно? - Лиза уже поняла, что сердиться на него бессмысленно. - Это же цветы из моего сада!
Гость покраснел и стал вертеть злополучный пучок, не зная, куда его деть.