Нарбон открыл рот от изумления, Белланже ограничился самодовольным смехом: "Touche, pardi. Touche!"И он увел Нарбона.
– Вы слишком дерзки, Жермена, – упрекнули племянницу поджатые губы тетушки. – Это ниже вашего достоинства. Я уверена, что господин де Морле мог бы и сам ответить.
– Увы, сударыня, – возразил Кантэн, – на подобное оскорбление я мог бы предложить лишь один ответ, но ограничения, налагаемые моей профессией, вновь сомкнули мои уста.
– Кроме того, сударь, французские шпаги нужны для других целей. В какой полк вы вступаете?
– Полк? – растерялся Кантэн.
– Из тех, что господин де Пюизе собирается вести во Францию. – "Верные трону", "Людовики Франции" и прочие?
– Это не для меня, сударыня.
– Не для вас? Француза? Человека шпаги? Неужели вы хотите сказать, что не собираетесь во Францию?
– Я об этом на думал, сударыня. Мне нечего защищать во Франции.
– Существуют вещи несравнимо более благородные, чем личные интересы, за них и надо сражаться. Надо служить великому делу, исправить великое зло и несправедливость.
Кантэну показалось, что в устремленных на него глазах мадемуазель поубавилось тепла.
– Все это для тех, кто был лишен собственности и вынужден отправиться в изгнание. Сражаясь за дело монархии, они сражаются за интересы, которые их с ней связывают. Я, мадемуазель, не из их числа.
– Как – не из их числа? – удивилась тетушка. – Разве вы не эмигрант, как и все мы?
– О нет, сударыня. Я живу в Англии с четырехлетнего возраста.
Господин де Морле непременно заметил бы, насколько его ответ озадачил старшую из дам, если бы младшая не завладела его вниманием.
– Но вы же француз, – настойчиво проговорила она.
– Да, по рождению.
– Неужели в вас не говорит голос крови? Разве не обязаны вы протянуть Франции руку помощи в деле ее возрождения?
В повелительном взгляде девушки горел вызов.
– Мне очень жаль, мадемуазель, но я не могу ответить вам с тем энтузиазмом, какого вы от меня ожидаете. По природе я человек простой и откровенный. Вы говорите о вещах, которые меня никогда не занимали. Видите ли, политика меня совсем не интересует.
– То, о чем я говорю, сударь, касается не столько политики, сколько идеалов. Уж не хотите ли вы сказать, что лишены их?
– Надеюсь, нет. Но мои идеалы не имеют никакого отношения ни к правительству, ни к формам правления.
– Как вы сказали? Когда вы приехали в Англию? – перебила его старшая собеседница.
– Я приехал сюда с матерью двадцать четыре года назад, после смерти отца.
– Из какой части Франции вы приехали?
– Из-под Анжера.
Казалось, госпожа де Шеньер побледнела под толстым слоем румян.
– Как звали вашего отца?
– Бертран де Морле, – просто отвечал удивленный молодой человек.
Лицо пожилой дамы вытянулось, она молча кивнула.
– Как странно, – проговорила мадемуазель де Шеньер, взглянув на тетушку.
Но та, не обращая на нее внимания, продолжала расспросы:
– А ваша мать? Она еще жива?
– Увы, сударыня. Она умерла год назад.
– Но это настоящий допрос! – запротестовала племянница.
– Господин де Морле меня извинит. Мы его больше не будем задерживать. – От волнения, сотрясавшего тело госпожи де Шеньер, ее прическа совершала причудливые и довольно нелепые движения. – Пойдем, Жермена. Поищем Сен-Жиля.
Костлявая, унизанная кольцами рука тетушки увела мадемуазель де Шеньер, лишив Кантэна единственного, что его интересовало на этом приеме.
По блестящему полу салона между группами беседующих гостей двигались лакеи с подносами в руках. Кантэн взял бокал силлери и, медленно потягивая вино, увидел, что госпожа де Шеньер, стоявшая в противоположном конце ярко освещенной, переполненной гостями комнаты, указывает на него веером двум молодым людям, которые остановились рядом с ней. В этот момент к нему подошел хозяин дома, герцог де Лионн. Видя, что молодые люди рядом с госпожой де Шеньер с интересом вытягивают шеи, чтобы лучше разглядеть его, Кантэн спросил у герцога, кто они такие.
– Как? Неужели вы не знаете братьев де Шеньер? Старший, Сен-Жиль, может представлять интерес для учителя фехтования. У него репутация недурного фехтовальщика. Говорят, он – второй клинок Франции.
Слова герцога хоть и позабавили Кантэна, но не произвели на него особого впечатления.
– Слухи не могут отвести ему второе место, не назвав обладателя первого. Быть может, господин герцог, вам известно, кому пожалована эта честь?
– Его собственному кузену Буажелену, в настоящее время героическому предводителю роялистов в Бретани. Но во всем остальном личности отнюдь не героической. Беспощадному дьяволу, ни разу не постеснявшемуся воспользоваться своим преимуществом, завзятому дуэлянту, вернее – убийце. Буажелен убил уже четверых противников и трех женщины сделал вдовами. Скверный человек, этот герой Бретани. Впрочем, – герцог приподнял узкие плечи, – в доме Шеньеров не рождаются святые. Гнилое семейство. Покойный маркиз под конец жизни впал в слабоумие, нынешний заперт в доме для умалишенных в Париже, и эти господа отлично знают, как обернуть это себе на пользу. – В тоне герцога звучало нескрываемое презрение. – Положение маркиза обеспечивает ему неприкосновенность, благодаря чему его земли избежали всеобщей конфискации. Его кузены спокойно живут здесь на доходы с поместья, но палец о палец не ударят, чтобы облегчить участь соотечественников, таких же изгнанников, как они. Я бы не рекомендовал вам знакомиться с ними, Морле. Гнилое семейство эти Шеньеры.
Глава III
БРАТЬЯ
За неделю, прошедшую после посещения салона герцогини де Лионн, Кантэн часто обращался мыслью к мадемуазель де Шеньер, но ни разу не вспомнил про ее кузенов. Однако именно они вскоре предъявили права на его внимание. В воскресенье около полудня их привел к нему один из завсегдатаев академии, барон де Фражле, легкомысленный, смешливый вертопрах, сохранивший все достоинства молодости, кроме возраста.
Лучшего дня и часа нельзя было выбрать, желая застать Морле незанятым. Он уже дал несколько уроков и все еще одетый в белый, наглухо застегнутый пластрон и черные шелковые панталоны вместе со своим страшим помощником О’Келли отдыхал в нише окна, выходившего в небольшой садик.
Ниша была настолько широкой и глубокой, что Кантэн устроил в ней своего рода гостиную с мягкими креслами вокруг стола красного дерева, подушками на подоконнике и двумя восточными коврами, которые пришлись бы по вкусу самому утонченному сибариту и являли резкий контраст с аскетической строгостью фехтовального зала.
Его слуга Барлоу объявил о приходе барона, барон объявил о своих спутниках и представил их.
– Мой дорогой Морле, я привел к вам двух соотечественников, которые думают, что они ваши родственники, и вследствие этого полагают, что вам следует познакомиться. Лично для меня логичность этого вывода не столь очевидна, поскольку родственники – величайшее несчастье, которым нас наделяют при рождении. Я всегда говорю, что друзей выбираю сам, ну а родственники пусть отправляются к черту, я за них не отвечаю.
Морле оставил О’Келли и подошел к гостям.
– У меня нет вашего опыта, барон. В отношении родственников судьба меня пощадила.
– В таком случае, вот вам еще одно доказательство ее благосклонности. – И барон назвал своих спутников: – Господин Арман де Шеньер шевалье де Сен-Жиль и его брат Констан.
Молодые люди были настолько непохожи друг на друга, насколько могут быть непохожи братья. Сен-Жиль был чуть выше среднего роста, хорошо сложен и изящен; его узкое, с правильными чертами, лицо портило презрительное выражение. Младший брат был на полголовы выше и отличался плотным, мощным сложением. У него были черные волосы, очень смуглая кожа и широкий рот с толстыми, как у эфиопа, губами. Одежда обоих молодых людей свидетельствовала о богатстве, что напомнило Кантэну замечание Лионна относительно его источника; но если стройная фигура Сен-Жиля в камзоле, сшитом из ткани двух оттенков голубого, была образцом элегантности, то платье Констана потугами на моду лишь подчеркивало его неуклюжесть.
Резкая и властная манера держаться, вполне соответствовавшая облику младшего де Шеньера, в не меньшей степени проявлялась в его готовности говорить за них обоих и в выборе выражений.
– Что до меня, сударь, так я допускаю между нами только то родство, которое объединяет всех людей, носящих одинаковое имя, и означает принадлежность к одному племени. Довольно много французов носит имя Морле. Мы же – Морле де Шеньеры.
– Тогда как я – Морле де Никто. Тем не менее, как просто Морле я вас приветствую, а как соотечественник – я к вашим услугам.
Он представил гостям О’Келли, предложил им сесть и послал Барлоу за вином и бокалами.
– Вы пользуетесь репутацией отличного учителя фехтования, сударь, – милостиво заметил шевалье де Сен-Жиль.
– Вы очень любезны.
– И к тому же высочайшим покровительством.
– Мне повезло.
– Не могу простить себе, что, проведя в Лондоне шесть месяцев, я не познакомился с вами и не воспользовался возможностями, которые предоставляет ваша школа. Рискую показаться нескромным, но я и сам неплохо владею шпагой.
– Ох уж эта скромность! – рассмеялся Фражле. Констан тоже рассмеялся.
– Моя школа в вашем распоряжении. Здесь вы встретите многих эмигрантов. Некоторые приходят для занятий фехтованием, но большинство с тем, чтобы повидать друг друга. Встретите многих знакомых англичан, которые не скрывают своих симпатий к нашим изгнанным с родины соотечественникам.
– Думаю, не только их, – ехидно заметил Констан. – Многие посетители вашей академии разделяют взгляды проповедуемые школой мистера Фокса.
Кантэн терпимо улыбнулся.
– Мне не пристало выбирать учеников по их убеждениям. И я один из тех, кто уважает даже те взгляды, которые не разделяет.
– Подозрительно республиканское настроение, – сказал Сен-Жиль.
– Прошу не считать меня республиканцем только потому, что я стремлюсь развивать в себе чувство справедливости.
– Каковое, я полагаю, – с откровенной издевкой парировал Констан, – вы почерпнули у левеллеров и якобинцев, которые орудуют здесь, в Англии, и мечтают установить Древо Свободы в Уайтхолле и гильотину перед королевским дворцом.
– О, нет. – Кантэн сохранял невозмутимость. – Не думаю, чтобы я что-либо у них почерпнул. Как не думаю и того, что их следует принимать всерьез. Англичане – само спокойствие. Именно эту добродетель я и стремлюсь усвоить. – Он посмотрел Констану в глаза и подкрепил свое замечание легкой улыбкой. – Кроме того, у них уже есть конституция.
– Позор для короны, – отрезал Констан, после чего в разговор вступил Фражле:
– У них есть также Общество Друзей Человека, которое занимается распространением Евангелия по грязным евангелистам Марату и Робеспьеру.
– Быть может, ваша британская флегма и чувство справедливости одобряют подобные действия? – поддел Кантэна младший де Шеньер.
Сен-Жиль счел за благо вмешаться.
– Боюсь, дорогой господин де Морле, что мы не слишком учтивы. Отнесите это на счет нашего бедственного положения и простите. К сожалению, мы затронули вопрос, который больно задевает чувства всех французских эмигрантов, а когда задеты чувства, порой забываешь о сдержанности.
– Ну, а с моей стороны помнить о ней не велика заслуга, ведь я далек от политики.
Барлоу принес графины с вином, бокалы и блюдо с миндальным печеньем.
О’Келли, который все это время, примостившись на подлокотнике кресла, слушал разговор со смешанным чувством удивления и негодования, вскочил, чтобы помочь хозяину, довольному возможностью сменить тему.
– Бокал вина, шевалье. Оно прекрасно улаживает любые споры.
Но пока он разливал вино, Констан возобновил прерванный разговор:
– Возможно ли, что в такое время существует человек, совершенно не интересующийся событиями вокруг него?
– Прошу прощения. Я имел в виду не события, а теории, которые за ними стоят.
– Вы отделяете одно от другого?
– По-моему, это просто необходимо. Теории были задуманы великими умами, чтобы исправить несправедливость, сделать мир лучше, дать счастье тем, кто его никогда не знал. К сожалению, осуществление этих теорий попало в руки своекорыстных негодяев, которые извратили понятие свободы, превратив ее в анархию.
– В данных обстоятельствах, – сказал Сен-Жиль, – это лучшее, что могло случиться. Для нас самое важное то, что политические проходимцы, став хозяевами государства, энергично истребляют друг друга и своим неумелым правлением приближают день расплаты, то есть день нашего возвращения.
– Когда он настанет, то, возможно, это заставит замолчать даже мистера Фокса, – с надеждой заметил барон. – Для Англии его деятельность почти так же вредоносна, как для Франции деятельность Мирабо, которого он очень во многом напоминает. У Мирабо достало хорошего вкуса умереть, прежде чем поспел урожай, который он помогал сеять. Мистеру Фоксу тоже лучше бы умереть, прежде чем он вдохновит своими идеями новых Хорн Туков и лордов Фитсджеральдов.
– Правительство поймет, когда настанет пора положить конец их деятельности.
– Мудрое правительство, – заметил шевалье, – противодействует началу. Наша революция учит этому. – Он осушил бокал и встал. – Плененные вашим гостеприимством, мы все говорим да говорим, и я совсем забыл о цели, ради которой вас потревожил. Я пришел, чтобы поступить в вашу академию.
– Вы оказываете мне честь. – Кантэн тоже поднялся, остальные продолжали сидеть. – У нас некоторый избыток посетителей, но у меня есть еще один фехтовальный зал и еще один помощник, помимо О’Келли. Не беспокойтесь, мы найдем для вас час-другой.
– Это будет крайне любезно с вашей стороны. – Шевалье обвел взглядом длинную, обшитую деревянными панелями комнату, все убранство которой состояло из обитых красной кожей скамеек и висевших над ними рапир, масок, перчаток с крагами и пластронов. – Может быть, сейчас и попробуем? Первый урок?
– Сейчас?
– Если вы не возражаете. Вид фехтовального зала вызывает у меня нетерпение.
– О, разумеется. Вон там гардеробная. О’Келли, будьте любезны, подберите для шевалье все что нужно.
Когда шевалье возвратился с маской и рапирой, сменив голубой камзол на костюм для фехтования, который особенно подчеркивал достоинства его фигуры, вновь потребовались услуги помощника.
– О’Келли проведет с вами бой, шевалье. Шевалье изменился в лице.
– Ах… Но… Но я предпочел бы помериться силами с вами, cher maitre. Я ведь не новичок.
Кантэн рассмеялся.
– О’Келли тоже не новичок. Уверяю вас. Иначе он не был бы моим помощником.
Ирландец уже снял камзол и стоял в ожидании. Это был худощавый молодой человек лет тридцати с неуклюжими руками и ногами, рыжими волосами и приятным веснушчатым лицом. Его сметливые глаза внимательно следили за происходящим.
– Без сомнения, без сомнения. Но я хотел бы испытать себя в поединке с мастером. – Сен-Жиль обворожительно улыбнулся. – Неужели вы откажете мне в этой маленькой прихоти, сударь?
С трудом скрывая неохоту, Кантэн лениво приблизился к шевалье.
– Если вы настаиваете.
О’Келли протянул ему перчатки, маску и рапиру, и они встали в позицию. Барон остался сидеть в кресле, а Констан де Шеньер подошел к стене фехтовального зала и уселся на одну из скамеек, откуда мог наблюдать за поединком.
Первыми же выпадами человек с репутацией второго клинка Франции действительно продемонстрировал незаурядное мастерство владения рапирой. Бой продолжался, и на толстых губах Констана появилась ехидная улыбка.
Вскоре шевалье нанес удар в терции, последовавший за ложным выпадом снизу. Уродливый рот Констана растянулся в ухмылке, на что О’Келли ответил такой же ухмылкой.
Фехтовальщики пошли по кругу, и яростно наступавший шевалье, в точности повторив прием, которым он однажды уже воспользовался, коснулся острием рапиры груди Кантэна.
– Touche! – воскликнул он и, опустив рапиру, остановился. Он широко улыбнулся. – В конце концов, я еще не все забыл.
– О нет, – любезно согласился Морле. – Это было отлично. Вы себя не переоцениваете.
– Попробуем еще?
– Непременно. Защищайтесь.
Клинки снова скрестились. Морле перевел оружие и сделал молниеносный выпад ниже линии защиты шевалье. Сен-Жиль отвел клинок и вытянул руку для точно выверенного удара. Морле его парировал, но через мгновение снова получил укол рапиры. Они разошлись.
– Что скажете? – спросил шевалье, и наблюдательному О’Келли показалось, что в его улыбке мелькнуло злобное удовлетворение.
– Отлично, – похвалил Морле. – Вы обладаете редкой, поистине исключительной силой удара, шевалье. Вам нужна только практика. Мне почти нечему учить вас.
Учитывая исход поединка, Сен-Жиль счел слова Морле излишне самонадеянными, и его улыбка сменилась выражением откровенного удивления. Однако высказаться он предоставил брату, который и сделал это с нескрываемым презрением.
– Разве вы вообще можете его чему-нибудь научить? О’Келли позволил себе засмеяться, и младший де Шеньер бросил на него высокомерный взгляд.