- Да, но особенная женщина, - пошутила кузина, ласково погладив ее изящную белую руку, выглядывавшую из пены кружев. И леди О'Мой, всегда понимавшая все сказанное буквально, замурлыкав от удовольствия, не без некоторого самодовольства принялась рассуждать о своих достоинствах, время от времени обращаясь за подтверждением своих слов к мужу. О'Мой, любивший ее с благоговением, которое природа заставляет испытывать воистину мужественных представителей сильного пола к хрупким и женственным представительницам слабого, с готовностью, даже истовостью соглашался с ней, показывая, что он и сам в этом искренне убежден. Их беседа была прервана докладом Маллинза о приходе графа Самовала - обстоятельством, несомненно более приятном для леди О'Мой, чем для ее собеседников.
Появился португальский вельможа. Степень его знакомства с семьей генерала позволяла графу являться в их дом без церемоний и предварительных уведомлений. Это был статный, красивый, смуглолицый человек лет тридцати, безупречно одетый, изящный и грациозный в своих движениях, как учитель фехтования, кем он, вполне возможно, и являлся, поскольку мастерское владение рапирой служило предметом его гордости и было всем известно. Впрочем, Жерониму ди Самовал никогда этим не хвастался, обнаруживая во многих отношениях весьма мягкую и тонкую натуру. Его дружба с супругами О'Мой, длившаяся уже около трех месяцев, в последнее время значительно окрепла благодаря тому обстоятельству, что он неожиданно стал одним из наиболее резких критиков регентского совета - после того, как его недавно туда назначили - и одним из самых горячих сторонников политики Веллингтона.
С величайшей грацией граф поклонился дамам и, не устрашившись ледяного взгляда голубых глаз О'Моя - чье расположение к человеку находилось в обратной зависимости от расположения, проявляемого этим человеком к его жене, - рискнул поцеловать чудную ручку хозяйки и вручить ей огромный букет ранних роз.
- Жалкие розы Португалии для их английской сестры, - тихо произнес он бархатным голосом.
- А вы поэт! - резко заметил О'Мой.
- Обнаружив здесь Кастальский ключ, - ответил граф, - разве я мог не напиться из его прозрачных вод?
- Полагаю, что могли, принимая во внимание наличие на столе неплохого портвейна. Надеюсь, вы не откажетесь, Самовал? - предложил О'Мой, взявшись за графин.
- Тогда совсем чуть-чуть. Я не привык пить с утра, но на этот раз пью за здоровье леди и ваше, мисс Армитидж! - Он эффектным жестом поднял бокал и, поднеся к губам, маленькими глотками выпил его, после чего занял кресло, пододвинутое О'Моем.
- Я слышал, есть хорошие новости, генерал. Удаление из правительства Антониу ди Созы уже приносит свои плоды. В долине Мондегу наконец приступили к методичному разрушению мельниц.
- Вы очень хорошо информированы, - хмуро проговорил О'Мой, который сам только что получил эти известия. - Так же хорошо, как и я. - За его словами почти угадывалось подозрение. Он был раздосадован тем фактом, что сведения, которые следовало скрывать как можно дольше, становились известными так скоро.
- Конечно, и с полным на то основанием, - с печальной улыбкой ответил Самовал. - Разве меня это не касается? Разве речь не идет о части и моих земель?
Он вздохнул.
- Но я принимаю неизбежности войны. По крайней мере, обо мне не скажут, как сказали о тех, кого в совете представлял Соза, что я ставлю личные интересы выше долга перед страной - так, по-моему, это звучало. Личность должна пострадать, чтобы нация победила - римский афоризм, дорогой генерал.
- И британский, - добавил О'Мой, для которого Британия была вторым Римом.
- О, согласен, - воскликнул любезный Самовал. - Вы доказали это, проявив твердость в связи с тем неприятным делом в Таворе.
- Что это за дело? - спросила мисс Армитидж.
- А вы разве не слышали? - удивленно воскликнул Самовал.
- Конечно, нет, - оборвал его О'Мой, которого прошиб холодный пот. - Едва ли стоит посвящать дам в подобные дела, граф.
- Вероятно, вы правы, да, вы правы, - согласился Самовал, как бы принимая упрек и умолкая. Но, едва лишь О'Мой перевел дух, он продолжил: - И я уверен, дорогой генерал, что - это, кстати, и в ваших интересах, - что не будет колебаний и тогда, когда этого лейтенанта Батлера схватят.
- Кого?! - Леди О'Мой изменилась в лице.
Сэр Теренс сделал отчаянную попытку замять разговор.
- Это не имеет никакого отношения к Дику, дорогая. Малый, по имени Филипп Батлер, который…
Но очень хорошо информированный Самовал поправил его:
- Не Филипп, генерал, - а Ричард Батлер. Я узнал имя вчера от Форжеша.
В наступившей вслед за его словами пугающей тишине ничего не понимающему графу, видевшему, как бледнеет лицо леди О'Мой и расширяются взирающие на него сапфировой синевы глаза, представилось, что он неожиданно очутился на театральном спектакле.
- Ричард Батлер! - повторила она. - Что Ричард Батлер? Скажите мне! Говорите немедленно!
Самовал заколебался и посмотрел на О'Моя, но встретил его хмурый взгляд. Леди О'Мой обратилась к мужу:
- В чем дело, Теренс? Ты знаешь что-то о Дике и скрываешь это от меня? Дик в беде?
- Да, - мрачно подтвердил О'Мой. - В большой беде.
- Что он натворил? Ты говорил о каком-то деле в Эворе или Таворе, в которое не стоит посвящать дам. Я хочу знать, что это за история.
Любовь к брату и тревога за него придали леди О'Мой решительность, которую она так редко проявляла.
Видя обоих мужчин в оцепенении - Самовала от все возрастающего изумления, а О'Моя от полной подавленности, - она предположила после всего, что было сказано, что их молчание объясняется соображениями благопристойности.
- Оставь нас, Сильвия, пожалуйста, - попросила леди О'Мой. - Прости меня, милая. Но ты видишь, они не могут себе позволить говорить об этом в твоем присутствии.
В ожидании ухода своей скромной и благоразумной кузины, маленькая и несчастная, она стала обрывать нервными пальцами лепестки одной из принесенных Самовалом роз.
Едва мисс Армитидж скрылась за дверью крыла дома, где находились занимаемые генерал-адъютантом жилые комнаты, леди О'Мой без сил откинулась на спинку кресла.
- Теперь, - попросила она, - пожалуйста, расскажите все.
О'Мой вздохнул, сожалея по поводу разоблачения с таким трудом замаскированного обмана, и хриплым голосом поведал правду.
Глава IV
ГРАФ САМОВАЛ
Мнение мисс Армитидж совпадало с мнением леди О'Мой. Но она сочла для себя невозможным строить предположения относительно того, что мог натворить Дик Батлер, и переживала за Юну. Но не за Дика.
По арочной галерее, идущей вдоль южной стороны дома и соединяющей жилые и служебные комнаты, мисс Армитидж направилась в рабочий кабинет сэра Теренса, надеясь застать там капитана Тремейна, который должен был быть сейчас один.
- Я могу войти? - спросила она с порога.
Капитан быстро встал.
- Конечно, мисс Армитидж. - Зная его обычную невозмутимость, можно было сказать, что молодой человек выглядел теперь, пожалуй, несколько взволнованным.
- Вы ищете сэра О'Моя? Полчаса назад он ушел завтракать, и я как раз тоже собираюсь сделать это.
- Что ж, не смею вас задерживать.
- Что вы, напротив. Я хотел сказать… вовсе нет. Но… чем я могу быть вам полезен?
Прикрыв дверь, с присущей ей грацией она прошла в глубь комнаты.
- Я хочу, чтобы вы мне кое-что рассказали, капитан Тремейн, и мне необходимо, чтобы вы были откровенны со мной.
- Полагаю, иначе и быть не может.
- Мне бы хотелось, чтобы вы сейчас смотрели на меня как на своего друга мужчину.
Тремейн вздохнул. Он уже оправился от неожиданности ее появления и был опять невозмутим.
- Смею вас заверить, мне бы менее всего хотелось смотреть на вас так. Но если вы настаиваете…
- Да, настаиваю, - решительно подтвердила мисс Армитидж, нахмурившись при этих его словах, содержащих некий полушутливый намек.
- Повинуюсь вашему желанию, - слегка поклонившись, сказал капитан.
- В чем именно провинился Дик Батлер?
Он внимательно посмотрел на свою собеседницу.
- Что произошло в Таворе?
Тремейн продолжал молча смотреть на нее.
- А что вы об этом слышали? - наконец спросил он.
- Только то, что он натворил что-то - что именно, я не знаю - и последствия для него, как я поняла, могут быть весьма серьезными. Я очень тревожусь за Юну и хочу знать, в чем дело.
- А Юна это знает?
- Ей как раз сейчас рассказывают. Граф Самовал проговорился при ней о деле Дика.
- Почему вы, в таком случае, не остались при этом разговоре?
- Потому, что они отослали меня по причине - какой вздор! - моей молодости и невинности, которые нельзя оскорблять.
- А я, как вы полагаете, на этот счет не слишком щепетилен?
- Наоборот. Я уверена, что вы способны рассказать о чем угодно так, что это прозвучит в любом случае пристойно.
- Сильвия!
Этим восклицанием молодой человек выразил свой восторг и признательность за данную ему косвенным образом высокую оценку, забыв, следует признать, в эту минуту и о Дике Батлере, и о его бедах, что в тот момент не могло не насторожить мисс Армитидж, лицо которой приняло холодное выражение.
- Право, капитан Тремейн!
- О, простите меня, - спохватился он. - Но вы как будто намекнули… - Он смущенно замолчал.
Ее щеки порозовели.
- Да, сударь? - строго спросила она. - На что я намекнула, или вам показалось, будто намекнула?
Но неожиданно мисс Армитидж изменила тон.
- Пожалуй, мы сильно увлеклись мелочами, тогда как дело, с которым я к вам пришла, серьезное.
- Оно крайне серьезно, - печально подтвердил Тремейн.
- Так расскажите же мне наконец, в чем оно заключалось?
Капитан рассказал все, что знал, не забыв изобразить обстоятельства в выгодном для Батлера свете. Мисс Армитидж слушала его, опустив голову, постепенно все больше бледнея и хмурясь.
- А когда его найдут, - спросила она, - что его ожидает?
- Будем надеяться, что его не найдут.
- Но, если - если его все же найдут? - настаивала она, с явным нетерпением ожидая ответа.
Капитан Тремейн отвернулся и посмотрел в окно.
- Известие о его смерти теперь означало бы самый легкий конец этой истории, - тихо сказал он. - Если же его схватят, ему не дождаться пощады от своих собственных соотечественников.
- Вы хотите сказать, что его… расстреляют? - спросила мисс Армитидж изменившимся от ужаса голосом.
- Неминуемо.
Содрогнувшись всем телом, девушка закрыла лицо руками. Когда она их опустила, Тремейн увидел, как исказились ее черты.
- Но ведь Теренс спасет его? - с надеждой воскликнула она.
Сжав губы, Тремейн покачал головой.
- Сейчас, увы, не существует человека, который был бы способен на это меньше его.
- Почему вы так говорите? Что вы имеете в виду?
Прежде чем ответить, он немного помолчал и посмотрел ей в глаза.
- О'Мой дал слово членам португальского правительства, что Дик Батлер будет расстрелян после того, как его найдут.
- Теренс пообещал такое?
- Ему пришлось это сделать. Того требовали честь и долг. Я присутствовал при этом и знаю, чего это ему стоило и как он страдал. Он был вынужден отбросить все свои личные соображения - это была жертва во имя успешного проведения всей кампании.
Продолжая говорить, капитан описал подробности того разговора, касающиеся крайне несвоевременного проступка лейтенанта Батлера.
- Так что вы видите - на Теренса надеяться не приходится. Его честь не позволит ему проявить хоть малейшие колебания.
- Честь? - Она произнесла это слово почти с презрением. - А как же Юна?
- Я думал о Юне, когда сказал, что известие о смерти Дика где-нибудь в горах означало бы самый легкий исход. Это лучшее, на что можно надеяться.
- Я считала вас другом Дика, капитан Тремейн.
- Ну да, так оно и есть. И поймите, возможно, именно поэтому я надеюсь, что он погиб.
- Однако ведь нет причин, по которым вы не можете делать все, что в ваших силах, чтобы помочь ему?
Он посмотрел ей в глаза, спокойно выдержав ее укоризненный взгляд.
- Поверьте мне, мисс Армитидж, если бы я нашел способ его спасения, мог хоть чем-то ему помочь, я бы ухватился за это ради нашей с ним дружбы и моей любви к Юне, а теперь и из-за проявляемого вами интереса к нему. Но одно дело - проявление желания помочь, другое - предложение реальной помощи. Что я могу сейчас сделать? Уверяю вас, что я думаю об этом. Честно говоря, это занимает мои мысли больше всего. Но пока… Я жду событий - возможно, появится шанс.
Выражение ее лица смягчилось.
- Я поняла. - Она протянула руку, великодушно прося прощения. - Я была слишком резка, к тому же я не имею никакого права так говорить.
Тремейн взял ее за руку.
- Мне бы никогда не пришло в голову ставить под сомнение ваше право говорить со мной так, как вы сочтете нужным.
- Мне лучше пойти к Юне. Полагаю, что я нужна ей сейчас. Бедная девочка. Я благодарна вам, капитан Тремейн, за нашу доверительную беседу.
С этим мисс Армитидж удалилась, оставив молодого человека в задумчивости.
Да, Юна О'Мой могла кого угодно расположить в свою пользу. Что-то трогательное несла в себе очаровательная беспомощность и хрупкость этой женщины, отчего окружающие ее люди всегда стремились защитить и оградить это изящное создание от малейшего порыва ветра. Потому, что они это делали, она и оставалась такой, какой была.
Но сейчас леди О'Мой не испытывала столь острой необходимости в присутствии мисс Армитидж, как представлялось той. Она выслушала "скандальную" историю о выходке своего братца, но чем именно эта выходка была так уж скандальна, понять не могла. Он совершил всего лишь мелкую, хотя и досадную, ошибку, рассуждала она, вторгся в монастырь по недоразумению, - наказывать его за это просто нелепо. Это была оплошность, которую может допустить любой человек в чужой стране. Были загублены жизни, это так, но произошло это по глупости монахинь, которые побежали прятаться, тогда как опасность существовала только в их глупом воображении, и крестьян, по ошибке прибежавших к ним на помощь, когда никакой помощи не требовалось; и вот они-то, бросившиеся на драгун, и были виновны в кровопролитии. Было бы странно ждать от солдат, что они покорно позволят себя перебить.
Таково было мнение леди О'Мой о происшествии в Таворе. Она помыслить не могла, что оно может иметь какие-то серьезные последствия для Дика. Его долгое отсутствие тревожило ее. Но если он объявится, то, конечно, наказание для него будет простой формальностью, в худшем случае его отправят домой, что будет даже неплохо для его самочувствия: здешний климат ему никогда не нравился. Она продолжала рассуждать дальше в том же духе, и О'Мой, втайне благодарный ей за такой взгляд на случившееся и питающий милосердную надежду на то, что услышит о гибели своего грешного, непутевого шурина, был рад, - больше, чем рад - оставить жену в этом заблуждении ради ее же спокойствия.
А потом, когда леди О'Мой все еще продолжала сравнительно спокойно спрашивать, какими могут быть последствия этой истории, пришел ординарец, и О'Мой удалился, оставив ее в обществе Самовала.
Граф был глубоко потрясен, узнав, что Дик Батлер приходится братом леди О'Мой, и немало раздосадован тем фактом, что, будучи в неведении относительно этого обстоятельства, проговорился и тем самым не только огорчил леди О'Мой, но и подвел ее мужа, скрывавшего эту новость от супруги. Самовал благодарил бога за то, что она посмотрела на события столь оптимистично, и быстро понял милосердное желание О'Моя не разубеждать ее. Но не менее быстро он оценил и возможности, которые открывались в данных обстоятельствах для осуществления вынашиваемых им замыслов.
Поэтому Самовал не стал спешить откланиваться сразу после ухода генерала, а предложил леди О'Мой прогуляться по террасе, возвышающейся над лесистым склоном, деревья которого скрывали из вида Алькантару. Тут графу открылось, что эта женщина еще более легкомысленна и непостоянна, чем он до сих пор предполагал. В состоянии душевного потрясения леди О'Мой не могла сдерживать свои эмоции и при этом вела себя почти театрально. Чувства ее были столь же сильными, сколь и недолговечными, а в сознании этой женщины запечатлевалось только то, что было глубоко прочувствовано. К тому же, обладая весьма развитым инстинктом самосохранения и привычкой потакать своим желаниям, она умела не замечать неприятные для нее вещи. Таким образом, легко убедив себя, как мы видели, что к происшествию с братом нельзя относиться слишком серьезно и что последствия будут не слишком для него тяжелыми, леди О'Мой беспечно болтала со своим гостем о посторонних вещах - званом обеде у маркиза Минаша, видного члена регентского совета, приближающемся бале у графа Редонду, новостях из Англии, моде, последних сплетнях, амурных делах герцога Йоркского и промашках лорда Персеваля.
Однако в расчеты Самовала никак не входило, чтобы леди О'Мой совершенно забыла о деле своего братца, и потому граф решил напомнить о нем.
Она стояла, облокотившись о гранитную балюстраду, отклонив назад розовый зонтик от солнца. Самовал вздохнул. Собеседница искоса бросила на него лукавый взгляд.
- Ваше уныние, сударь, - неважный комплимент, - заметила она.
Предостережем здесь читателя от возможного неправильного истолкования поведения молодой женщины, почти детское кокетство которой было для нее совершенно органичным, одной из сторон свойственной ей от природы непосредственности и желания всегда вызывать восхищение у представителей сильного пола и получать комплименты. А Самовал был молодым, красивым, знатным и слыл к тому же героем многочисленных романов.
Он в замешательстве машинально поправил свой белоснежный шейный платок и с обожанием взглянул на нее.
- Дорогая леди! - Его голос был тихим и мягким, почти нежным. - Я вздохнул, когда подумал, что столь прекрасному созданию, служащему украшением нашей жизни и рожденному для радости и веселья, придется испытывать тревогу или печаль при мысли о грозящей брату опасности.
Ее взгляд омрачился при этом напоминании, она надула губы и, нетерпеливо поведя плечами, ответила:
- Опасность Дику не грозит, и он поступает глупо, продолжая скрываться. Конечно, его ждут неприятности, когда он объявится. Но говорить, что он в опасности… просто нелепо. Теренс ничего такого не сказал, он согласился со мной, что Дика, вероятно, отправят домой. Ведь вы же не думаете…