Белларион взглянул на него и в глубине своей души почувствовал глубочайшее сострадание и жалость к этому несчастному, но его голос звучал все так же твердо и безжалостно, когда он произнес:
- Ответь на мой вопрос, и твое желание будет немедленно исполнено. Тебя повесят и не заставят больше страдать. Почему герцог пытал тебя и чего он от тебя добивался? К какой мерзости герцогу удалось в конце концов склонить тебя?
- Синьор, зачем мучить меня, если вы уже сами обо всем догадались? Это несправедливо. Бог - свидетель, это несправедливо по отношению ко мне, маленькому человеку, которого другие использовали для достижения своих гнусных целей. Я не сдавался, пока Бог давал мне силы сопротивляться. Но настал момент, когда они кончились. Я готов был согласиться на все, лишь бы прекратился этот ужас. Смерть не испугала бы меня, но я не смог более выносить боль. О, синьор, будь я злодеем, им не пришлось бы пытать меня. Сначала меня пробовали подкупить, и суммы, которую мне предлагали, хватило бы мне до конца моих дней. Я отказался, и тогда мне стали угрожать смертью. Когда же и смерть не испугала меня, они решили подвергнуть меня пытке, которую герцог нечестиво называл "Великий Пост". Каждый день у меня вырывали по два зуба, а через две недели, когда я лишился всех зубов, они занялись моими ногтями. Вытерпеть эти муки оказалось выше моих сил, и я согласился.
Белларион сделал знак солдатам, и они поставили Момбелли на ноги.
- Ты уступил их требованию отравить синьора Фачино под предлогом лечения его болезни. Вот на что ты согласился. Но кого ты имел в виду, говоря "они"?
- Герцога Джанмарию и Антонио делла Торре, - не осмеливаясь взглянуть в пылавшие гневом глаза Беллариона, ответил Момбелли.
Белларион вспомнил предупреждения Венегоно: "Вы забываете, насколько ядовитое создание Джанмария. Вспомните о гербе их рода".
- Бедняга! - сказал Белларион. - Мне жаль тебя, и ты можешь надеяться на пощаду, если исправишь содеянное тобой.
- Увы, синьор! - простонал Момбелли, в отчаянии заламывая руки. - От этого средства нет противоядия. Оно действует, медленно разлагая внутренности. Повесьте меня, синьор, я заслужил смерть. Не будь я трусом, я сам повесился бы, как только меня выпустили из темницы. Но герцог угрожал мне, говоря, что, если я ослушаюсь его, пытка будет продолжена до тех пор, пока я не умру от нее. И он поклялся, что мой отказ не спасет синьора Фачино, участь которого уже давно предрешена.
Гнев и сострадание боролись друг с другом в душе Беллариона. Разве может у кого-нибудь подняться рука, подумал он, чтобы повесить этого измученного и сломленного пытками человека! Холодным, ровным тоном он приказал:
- Верните ему одежду и содержите его под стражей до тех пор, пока я не пришлю за ним.
С этими словами он повернулся и медленно вышел из подземной камеры. Когда он поднялся наверх, во двор замка, его решение уже созрело: пускай это будет стоить ему головы, но Джанмария не должен избегнуть возмездия.
Впервые Белларион решил свернуть с пути, по которому неуклонно продвигался все последние годы, и взяться за дело, совершенно не относящееся к выполнению поставленной им перед собой задачи.
В тот же вечер он вновь был в седле и, словно забыв об усталости, во весь опор мчался в Милан. Он думал, что привезет с собой новости о близкой кончине Фачино, но оказалось, что слухи опередили его на целых два дня, и в Милане считали, что Фачино не просто умирает, а уже мертв.
Трудно отыскать другой, более поучительный пример того, как возмездие настигло негодяя, без зазрения совести попиравшего Божьи заповеди и человеческие законы, чем рассказ о судьбе Джанмарии Висконти.
В предыдущую пятницу герцог получил от одного из своих шпионов, которых было немало среди прислуги Филиппе Марии, известие о том, что яд начал свое действие и часы Фачино сочтены. Джанмария первым делом поделился новостью с делла Торре и Лонате, и те пришли в бурный восторг, узнав, что герцогская шея наконец-то избавится от тяжелого сапога, под которым она бессильно извивалась, словно злой дракон под копытами коня святого Георгия, а вслед за тем, воодушевившись их реакцией, он открыто заявил при дворе о кончине наместника как о свершившемся факте. К следующему утру весь город уже знал об этом, и никакое другое известие не вселило в сердца горожан большего ужаса с тех пор, как Джанмария взошел на герцогский престол.
В сознании горожан Фачино всегда являлся символом порядка, мира и стабильности в государстве. Даже когда он находился в изгнании, оставалась надежда, что когда-нибудь он вернется и положит конец их страданиям. Теперь же будущее не предвещало ничего, кроме ничем не сдерживаемых злоупотреблений со стороны их маниакального правителя, страшных потрясений в стране, разрухи, голода и гибели. Возможно, миланцы сильно преувеличивали грозящие им невзгоды, но в то субботнее утро смерть Фачино была воспринята всеми как наступление конца света, и в городе воцарились глубокое отчаяние, апатия и безысходность.
Сам герцог наверняка посмеялся бы над настроениями своих подданных, узнай он о них, но у герцога не хватило проницательности понять простую истину, что доведенные до крайности люди способны на что угодно.
И такие отчаянные головы нашлись: Баджо, дель Майно, Тривульци, Алипранди, представители самых знатных родов гибеллинов, и многие другие поняли, что сложившаяся ситуация требует немедленных и решительных действий. В их рядах оказался также начальник личной охраны Бертино Мантегацца, которому герцог однажды разбил железной рукавицей лицо за отказ руководить избиением безоружных горожан, но самым ревностным и горячим был, конечно, Джованни Пустерла Венегоно, чей род столько пострадал от преследований герцога.
Никто из них, однако, даже не заподозрил герцога в причастности к кончине наместника. Просто-напросто смерть Фачино нарушила баланс политических сил, и, чтобы вновь наступило равновесие, герцог должен был поплатиться своей жизнью.
Все произошло утром в понедельник, первого мая, когда Джанмария, одетый, как обычно, в белый и красный цвета дома Висконти, вышел из своей спальни, собираясь прослушать мессу в церкви Святого Готардо. К своему удивлению, у себя в приемной он увидел два десятка синьоров, в последнее время не часто появлявшихся при дворе. Прежде чем герцог успел выразить свое удивление по поводу их непрошеного визита, трое заговорщиков набросились на него с оружием в руках.
- Это тебе от Пустерлы! - с этим криком Венегоно рассек кинжалом лоб герцога.
Но прежде, чем герцог упал, Андреа дель Баджо вонзил лезвие своего кинжала в его правое бедро, и хлынувшая из раны кровь залила белый чулок герцога.
Когда Белларион подъехал в сумерках к городским воротам, они, к его удивлению, оказались запертыми, и охранявшая их многочисленная стража во главе с Паоло дель Баджо согласилась впустить его лишь после того, как в нем узнали одного из капитанов Фачино. Услышав о событиях в Милане, Белларион разразился неудержимым приступом хохота.
- Какой же он тупой и недалекий, - объяснил он Баджо, заметив его недоуменный взгляд, - если бы он только догадывался, что, пытая Момбелли, заставлял того подписать свой смертный приговор.
И, оставив Баджо в сомнениях относительно своего здравомыслия, он тронул коня и поехал по улицам города, запруженным толпами вооруженного народа. Около одного дома, с разбитыми окнами и выломанной дверью, он помедлил. В окровавленной куче тряпья, висевшего возле стены, он с трудом узнал обезображенные останки Скуарчи Джирамо; днем толпа растерзала ненавидимого всеми собачника и затем повесила перед его же домом, который к следующему утру был разрушен до основания.
Он добрался до Старого Бролетто и в церкви Святого Готардо увидел усыпанное розами тело герцога; рассказывали, что цветы принесла ему какая-то городская шлюха, в девичестве подвергнувшаяся насилию с его стороны. Затем он взял на дворцовой конюшне свежую лошадь и немедленно отправился в обратный путь, во второй раз за эти сутки преодолевая двадцать миль, разделявшие Милан и Павию.
Уже после полуночи, едва держась на ногах от усталости, он вошел, пошатываясь, в спальню Филиппе Марии.
- Это вы, синьор Белларион? Вы слышали - Фачино умер, упокой Господи его душу!
- Да, и он уже отомщен, синьор герцог.
Толстое бледное лицо Филиппе Марии исказилось судорогой, на нем отразились смущение, недоверие, испуг, и его вульгарный рот слегка приоткрылся.
- Синьор… вы сказали, синьор герцог? - испуганно произнес он.
- Ваш брат Джанмария мертв, и теперь вы - герцог Миланский.
- Я? Герцог Миланский? А Джанмария… Мертв, вы сказали?
- Сегодня утром несколько миланских синьоров отправили его к дьяволу, - бесцеремонно объяснил ему Белларион.
- О Боже! - всхлипнул Филиппе Мария и заметно задрожал всем своим тучным телом. - Убит… А вы?..
Он привстал на своей кровати и обвиняюще вытянул руку в сторону Беллариона. Он никогда не испытывал любви к своему брату и только выгадал от его смерти. Но Висконти никогда не позволяли другим безнаказанно покушаться на Висконти, и в этом тоже заключалась сила их рода.
Белларион криво усмехнулся. Может быть, и неплохо, что его упредили, подумал он, и, уж конечно, незачем было всем разбалтывать о своих неосуществившихся намерениях.
- Он был убит сегодня утром, еще до начала мессы, почти в тот же час, когда я прибыл сюда из Бергамо.
Обвиняющая рука тяжело упала на подушки, но маленькие темные глазки Филиппе Марии продолжали пристально глядеть на Беллариона.
- А я было подумал… Как случилось, что Джаннино умер… был убит? Царство ему небесное! - машинально закончил он.
Белларион рассказал все, что ему было известно о трагических событиях в Милане, и, опираясь на руку слуги, потащился в приготовленную ему комнату.
- Что за мир! Что за помойка! - бормотал он по пути. - И как хорошо старый аббат знал его. Pax multa in cella, foris autem plurima Bella.
Глава VI. НАСЛЕДСТВО
Фачино Кане, граф Бьяндратский, синьор Новары, Дертоны, Варесе, Розате, Вальсассины и всех земель возле озера Лаго-Маджоре, вплоть до Вогонье, был погребен с большой пышностью в церкви Сан-Пьетро в Чьель-д'Оро.
Среди тех, кто пришел попрощаться со знаменитым кондотьером, были, конечно же, его капитаны - Франческо Бузоне Карманьола, Джордже Вальперга, Николино Mapсалья, Вернер фон Штоффель, бургундец Вужуа - во главе с Белларионом Кане, графом Гави; под Бергамо, вместе с осаждающей город армией, остались только Кенигсхофен и пьемонтец Джазоне Тротта.
После похорон они собрались в Зеркальном зале, названном так из-за украшенного цветными стеклами потолка, и секретарь Фачино прочитал им завещание умершего, написанное и заверенное три дня назад нотариусом Павии.
Богатое и обширное владение Вальсассина Фачино оставлял Беллариону "в знак своей искренней любви и признательности за его верность и заслуги". Крупная сумма денег была завещана Карманьоле, но все остальные земли с городами и крепостями, приобретенные в основном после того, как Фачино был смещен с поста наместника в пользу Малатесты, а также колоссальное состояние, оцениваемое в четыреста тысяч дукатов, переходили во владение его вдовы. Он завещал Беллариону командовать его кондоттой и напоминал всем остальным капитанам, что сила заключается в единстве, и советовал им оставаться под началом Беллариона - хотя бы до тех пор, пока в герцогстве не будет восстановлен порядок. Наконец, он просил своих капитанов позаботиться о его вдове, упрочить ее положение в унаследованных ею владениях и, при необходимости, защищать их.
Когда чтение закончилось, Карманьола встал со своего места, широким движением вытащил свой меч и положил его на стол.
- Мадонна, - обратился он к Беатриче, неподвижно, как статуя, сидевшей во главе стола, - я складываю к вашим ногам власть, которой наделил меня синьор Фачино; в вашей воле вернуть ее мне.
Такой поступок, при всей его театральности, пришелся по душе этим загрубевшим солдатам. Вальперга немедленно последовал примеру Карманьолы, и вскоре пять обнаженных клинков засверкали на дубовом столе. Лишь Белларион, в глубине души с презрением относившийся ко всякого рода ритуалам, чуть замешкался присоединиться к своим соратникам.
Графиня торжественно поднялась со своего кресла. Дрожащим от волнения голосом она произнесла слова благодарности и, называя каждого по имени, одному за другим вернула их оружие - всем, кроме Беллариона.
Отпустив затем своих капитанов, она не спеша подняла вуаль с лица, на котором только очень внимательный взор смог бы заметить следы печали от понесенной утраты, взглянула на так и оставшегося стоять возле стола Беллариона и чуть нахмурила свои тонкие черные брови.
- Ты позже всех присягнул мне на верность, Белларион, - с вкрадчивой мягкостью в голосе проговорила она. - Почему ты колебался? Ты в чем-то сомневаешься?
- Люди, подобные Карманьоле, обожают такие жесты, но нужно ли подчеркивать ими свою искренность? Я всегда испытываю неловкость, когда мне приходится делать это, и только поэтому мой меч лег на стол последним. Но я готов безоговорочно служить вам, и моя жизнь в вашем распоряжении.
Наступила пауза. Ее глаза все так же внимательно наблюдали за ним.
- Возьми свой меч, - наконец сказала она.
Он протянул было к нему руку, но тут же отдернул ее.
- Почему вы сами не хотите вернуть его мне?
- Ты отличаешься от всех остальных. Мантия Фачино упала на твои плечи. Как ты собираешься воспользоваться ею?
- Как указано в завещании, мадонна.
- Мне бы хотелось услышать его в твоей интерпретации.
- Разве я не сказал вам, что в соответствии с предписаниями, оставленными мне синьором Фачино, которому я обязан всем, что имею, моя жизнь находится в вашем полном распоряжении?
- Твоя жизнь, - медленно повторила графиня, и ее грудь вздрогнула от едва сдерживаемого волнения. - Ты предлагаешь очень многое. Неужели ты ничего не хочешь взамен?
- Я предлагаю вам свои услуги, свою верность и саму жизнь взамен того, что я уже получил. Я сам являюсь должником, мадонна.
Вновь наступило молчание. Затем она тяжело вздохнула.
- Мне трудно с тобой, Белларион, - с оттенком каприза в голосе произнесла она.
- Почему же?
Она робко - пожалуй, слишком робко - приблизилась к нему и положила свою руку на черный бархатный рукав его туники, подняла к нему свое бледное, прекрасное лицо, на удивление молодое для ее возраста, и на этот раз в ее глазах не было обычного высокомерного выражения.
- Возможно, ты считаешь, Белларион, что сейчас еще не время говорить о том, что я собираюсь сказать тебе, - медленно и задумчиво произнесла она. - Однако мне кажется, что сам факт смерти синьора Фачино и условия оставленного им завещания заставляют не откладывая принимать решение относительно нашего будущего.
Высокий и по-военному суровый, он стоял совсем близко от нее, так что мог ощущать тонкий аромат ее духов.
- Я жду ваших распоряжений, синьора.
- Моих распоряжений? О Боже! Какие я могу отдавать тебе распоряжения?
Она на секунду отвела взгляд в сторону, но затем положила обе руки ему на плечи и вновь пристально посмотрела ему в глаза. На ее бледных щеках зарделся легкий румянец.
- Синьор Фачино оставил мне огромное наследство. Оно может послужить тебе опорой для осуществления самых честолюбивых замыслов.
На ее губах появилось слабое подобие улыбки, и ему показалось, что она затаила дыхание, ожидая его ответа.
- Вы предлагаете мне… - начал он и осекся.
- Разве ты сомневаешься в том, что я тебе предлагаю? Для нас обоих настало время делать выбор, Белларион. - Она чуть придвинулась к нему.
- Сила - в единстве, как напоследок напомнил всем нам Фачино, - продолжала она. - Если мы скрепим наш союз, кто сможет противостоять нам? У Фачино была сильнейшая в Италии армия, которая поддержит нас, если мы будем вместе, и, опираясь на нее и на мои средства, ты сможешь добиться чего угодно. Ты станешь герцогом Миланским, если захочешь. Вполне возможно, тебе даже удастся осуществить мечту Джангалеаццо и сделаться королем всей Италии.
Он улыбнулся ей в ответ, но в его темных глазах мелькнула печаль.
- Вряд ли кто догадывается, мадонна, что на самом деле я почти лишен честолюбия, - мягко ответил ей он. - Все, кто видел, как за какие-то четыре года из безвестного полуголодного школяра я превратился в богатого и прославленного синьора, вероятно, решили, что я - один из тех, кто готов пойти на все, лишь бы добиться благосклонности богини удачи. Увы, это совсем не так, мадонна. Цели, которые я ставил перед собой, никоим образом не связаны с полученными мною почестями. Я не держусь за них; все это - пустое тщеславие, мыльные пузыри, игрушки, созданные для забавы взрослых детей, и они совершенно не прельщают меня.
Она отпрянула от него, и в ее глазах мелькнуло выражение, похожее на страх.
- О Боже! Ты рассуждаешь как монах!
- Это едва ли удивительно, мадонна, если вспомнить, где я воспитывался. В миру меня удерживает лишь одна задача, выполнив которую я вернусь, скорее всего, обратно в тихую монашескую келью.
- Ты! - удивленно воскликнула она, и ее руки отпустили рукава его туники. - Ты собираешься от всего отказаться? Когда весь мир лежит у твоих ног, ты хочешь вернуться к унылому и безрадостному монашескому уединению? Белларион, ты - сумасшедший.
- Возможно, с большим основанием меня можно назвать благоразумным, мадонна. Кто сможет нас рассудить?
- А любовь, Белларион? Неужели не существует в мире любви? Разве она не делает настоящим все то, что ты считаешь бутафорией?
- Но разве любовь способна излечить человека от тщеславия? - воскликнул он. - О да, я согласен: любовь - это великая сила. Ради любви люди сходят с ума и превращаются в зверей, убивают и предают.
- Ты еретик!
Он с испугом взглянул на нее. Однажды его уже называли еретиком. Тогда он тоже крепко держался за свои представления, в истинности которых не сомневался, и что же - на собственном опыте он весьма скоро убедился в их лживости.
- Мы как-то раз беседовали с вами о любви: вы и я. И если бы я позволил себе увлечься вами, то чем отплатил бы Фачино за все сделанное мне добро? Стоит ли теперь удивляться, что я не верю любви, как, впрочем, и всему остальному, что мир может предложить мне?
- Пока был жив Фачино… - запнулась она и, опустив глаза, чуть отодвинулась от него. - Но теперь… - не закончив фразы, она протянула к нему руки, предоставив ему самому догадаться о том, что она имела в виду.
- Теперь я связан его повелениями, которым должен повиноваться так же беспрекословно, как если бы он был жив.
- Неужели его повеление противоречит тому… тому, что я предлагаю тебе? Разве в его завещании не сказано, что ты должен заботиться обо мне? Разве я сама не часть наследства, оставленного тебе?
- В завещании говорится, что я обязан служить вам, и вы, мадонна, всегда найдете во мне верного и преданного вам слугу.
Она отвернулась от него и с досады закусила губу. Наступило молчание, которое нарушил вошедший к ним секретарь Фачино: только что из Милана прибыл с важными новостями курьер, и синьор граф срочно требует к себе синьора Беллариона.