- Да поверь я только, что этот наглец… - начал чувствительный Амабль Галунье, сжимая обеими руками кувшин.
- Успокойся, золотце, - остановил друга гасконец, - я тебе сейчас передам его. Только, черт побери, не надо бить посуду.
Он взял господина де Пероля за ухо и, повернув беднягу разок вокруг собственной оси, переслал его Галунье. Галунье, ухватив Пероля за второе ухо, переправил его своему бывшему патрону. Господин де Пероль раза три проделал подобное путешествие, после чего Плюмаж-младший с важностью забияки объявил ему:
- Милейший, вы на секунду запамятовали, что имеете дело с дворянами. Соблаговолите в дальнейшем помнить об этом.
- Совершенно верно, - подтвердил по старой привычке Галунье.
Затем они оба встали, а господин де Пероль постарался исправить повреждения в своем туалете.
- Оба прохвоста пьяны, - буркнул он.
- Что такое? - встрепенулся Плюмаж. - Кажется, бедняга что-то сказал?
- Мне тоже что-то такое почудилось, - подтвердил Галунье.
И они двинулись к управляющему, один заходя справа, другой слева, намереваясь вновь схватить его за уши, но тот счел за лучшее ретироваться, а, возвратясь к Гонзаго, не стал хвалиться выпавшим ему неприятным приключением. Гонзаго велел Перолю не рассказывать нашим храбрецам о горестном конце Сальданьи и Фаэнцы. Но это было совершенно лишнее: у господина де Пероля не было ни малейшего желания вступать в беседу с Плюмажем и Галунье.
Они явились минуту спустя, и об их приходе возвестил громкий звон железа; в шляпах, лихо сбитых набекрень, в штанах, что называется, нараспашку, с пятнами вина на сорочках, оба выглядели совершенными головорезами. Они горделиво вступили в залу, задирая полы плащей концами шпаг; как всегда, Плюмаж был великолепен, Галунье, как всегда, несуразен и отменно уродлив.
- Поклонись, дорогуша, - велел своему другу огасконив-шийся провансалец, - и поблагодари монсеньора.
- Ну, хватит! - презрительно глядя на них, бросил Гонзаго.
Оба промолчали. С этими храбрецами человек, который платит, может себе позволить все, что угодно.
- На ногах стоите твердо? - осведомился Гонзаго.
- Я выпил всего один бокал вина за здоровье вашей светлости, - нагло соврал Плюмаж. - Ризы Господни! По части воздержанности я не знаю себе равных.
- Он правду говорит, ваша светлость, - несмело отозвался Галунье. - Я подтверждаю его слова, поскольку превосхожу его воздержанностью и пил только воду, подкрашенную вином.
- Ты, дорогуша, - возразил Плюмаж, бросив на друга суровый взгляд, - выпил столько же, сколько я, ни больше, ни меньше. Битый туз! Прошу тебя никогда не искажать при мне истину. Мне отвратительна ложь.
- Ваши шпаги по-прежнему хороши? - задал вопрос Гонзаго.
- Лучше не бывает, - ответил гасконец.
- И всегда к услугам вашей светлости, - добавил с поклоном нормандец.
- Прекрасно, - бросил Гонзаго.
И он повернулся к ним спиной, каковой оба друга и отвесили по поклону.
- Ишь, шельма, - пробормотал Плюмаж, - умеет говорить с благородными людьми!
Гонзаго знаком подозвал Пероля. Плюмаж и Галунье отошли в глубину зала и встали почти что у самых дверей. Гонзаго вырвал из записной книжки страницу, на которой он записал сведения, полученные от доньи Крус. Когда он передавал листок управляющему, в щелке приотворенных дверей показалось лицо горбуна. Его никто не заметил, и он это знал: лицо его совершенно переменилось, глаза светились незаурядным умом. Увидев в двух шагах от себя принца Гонзаго и его верного приспешника, горбун стремительно отпрянул и приложил к щели ухо.
Пероль в эту минуту с трудом разбирал слова, которые Гонзаго нацарапал карандашом, и горбун услышал:
- Певческая улица, девушка по имени Аврора. Читатель, без сомнения, ужаснулся бы, увидев выражение, какое появилось в этот миг на лице горбуна. Мрачный огонь вспыхнул в его глазах. "Он знает! - подумал горбун. - Откуда?"
- Понятно? - спросил Гонзаго.
- Да, я понял, - ответил Пероль. - Это удача!
- У таких людей, как я, есть своя звезда, - заметил Гонзаго.
- Куда поместить девицу?
- В дом к донье Крус. Горбун хлопнул себя по лбу.
"Цыганка! - прошептал он. - Но как она сумела узнать?"
- Значит, надо просто похитить ее? - задал вопрос Пероль.
- Но только без шума, - предупредил Гонзаго. - В нашем нынешнем положении мы не можем быть замешаны в скандал. Хитростью и ловкостью! А ты в этом силен, дружище Пероль. Если бы речь шла о том, чтобы кого-нибудь проткнуть шпагой или отразить удар, я не стал бы обращаться к тебе. Готов биться об заклад, интересующий нас шевалье тоже живет в этом доме.
- Лагардер! - с нескрываемым страхом произнес управляющий.
- С этим головорезом тебе не придется встречаться. Первым делом надобно разузнать, дома ли он, но я готов прозакладывать голову, что его сейчас нету.
- Да, он любит выпить.
- Ежели его нет, действуй вот по такому плану. Возьми-ка этот билет… - И Гонзаго вручил управляющему одно из двух приглашений, что были оставлены для Фаэнцы и Сальданьи, и продолжил: - Ты раздобудешь бальный туалет наподобие того, что я заказал для доньи Крус. На Певческой улице у тебя будут стоять наготове носилки, и ты ей представишься как посланец Лагардера.
- Это страшно рискованно, - заметил господин де Пероль.
- Полно! Стоит ей увидеть платье и драгоценности, и она обезумеет от радости. Тебе останется только сказать: "Лагардер шлет вам это и ждет вас".
- Дрянной замысел, - раздался рядом с ними скрипучий голос. - Девица не тронется с места.
Пероль подскочил, Гонзаго положил руку на эфес.
- Битый туз! - промолвил Плюмаж. - Ты только взгляни, брат Галунье, на этого человечка.
- Ах! - вздохнул нормандец. - Если бы природа оказалась так же безжалостна ко мне и мне пришлось бы отказаться от надежды нравиться прекрасным дамам, я наложил бы на себя руки.
Как все трусы, только что испытавшие страх, Пероль залился смехом и воскликнул:
- Эзоп Второй, он же Иона!
- Опять эта тварь! - раздраженно пробормотал Гонзаго. - Уж не думаешь ли ты, что, сняв у меня собачью будку, ты приобрел право шляться по моему дворцу? Что ты тут делаешь?
- А что вы собираетесь делать там? - дерзко поинтересовался горбун.
Такой противник оказался впору для Пероля.
- Дражайший Эзоп, - вызывающе промолвил он, - сейчас вы на всю жизнь закаетесь лезть в чужие дела.
Теперь Гонзаго со стороны наблюдал за обоими храбрецами. Что же, если Эзоп II, он же Иона, имел неосторожность подслушивать под дверями, тем хуже для него! Но внимание принца отвлекло странное и, иного слова не подберешь, наглое поведение горбуна: тот совершенно бесцеремонно выхватил у де Пероля только что полученное им приглашение на бал.
- Ты что себе позволяешь, негодяй! - закричал Гонзаго. Горбун, ничуть не испугавшись, вытащил из кармана перо и чернильницу.
- Да он с ума сошел! - ахнул Пероль.
- Отнюдь, отнюдь, - бросил Эзоп, опустился на одно колено и стал что-то писать на пригласительном билете.
- Прочитайте! - с оттенком торжества в голосе сказал он Гонзаго, протянув ему листок.
Там было написано:
"Дорогое дитя!
Посылаю вам этот наряд. Я решил сделать вам сюрприз. Наденьте его; я пришлю носилки и двух лакеев, которые доставят вас на бал, где я буду ожидать вас.
Анри де Лагардер".
Плюмаж-младший и брат Галунье, находившиеся слишком далеко, чтобы что-то услышать, внимательно наблюдали за этой сценой, но ничего не понимали.
- Раны Христовы! - заметил гасконец. - У монсеньора такой вид, словно на него нашло помрачнение.
- Нет, ты все-таки посмотри на рожу этого горбуна, - сказал ему нормандец. - У меня опять ощущение, будто я уже где-то видел эти глаза.
Плюмаж пожал плечами и заявил:
- Меня не интересуют люди ростом ниже пяти футов и четырех дюймов.
- Но во мне ровно пять футов, - бросил ему с упреком Галунье.
Плюмаж-младший протянул ему руку и произнес следующие слова:
- Золотце мое, раз и навсегда запомни: речь идет не о тебе. Дружба, прах меня побери, это хрустальный кристалл, сквозь который ты видишься мне белее, розовее и пухлее, чем Купидон, единственный сын пенорожденной Венеры.
Галунье благодарно подал протянутую ему руку. Действительно, Гонзаго выглядел потрясенным. Он с некоторым даже ужасом воззрился на Эзопа II, или Иону.
- Что это значит? - пробормотал Гонзаго.
- Это значит, что девушка, получив эту записку, поверит ей, - простосердечно объяснил горбун.
- Значит, ты догадался о наших замыслах?
- Я понял, что вы желаете заполучить эту девицу.
- А ты знаешь, чем рискует тот, кто проникает в иные тайны?
- Рискует неплохо заработать, - потирая руки, ответил горбун.
Гонзаго и Пероль переглянулись.
- Ну, а почерк? - понизив голос, спросил Гонзаго.
- Это один из моих талантов, - сообщил Эзоп II. - Гарантирую вам, его не отличить от настоящего. Стоит мне раз увидеть почерк человека…
- Это тебя может далеко завести. Ну, а как с этим человеком?
- О, этот человек такой большой, - рассмеялся горбун, - а я такой маленький. Его я подделать не смогу.
- Ты его знаешь?
- Довольно хорошо.
- Откуда?
- Деловые отношения.
- Можешь дать о нем какие-нибудь сведения?
- Только одно: вчера он нанес два удара, завтра Нанесет еще два.
Пероль содрогнулся. Гонзаго сказал:
- В подвалах моего замка имеются надежные темницы! Горбун не испугался его угрожающего вида и ответил:
- Э, переделайте их в винные, и вы сможете сдать их виноторговцам.
- У меня возникла мысль, что ты шпион.
- Неудачная мысль. У вышеупомянутого человека в карманах пусто, а у вас миллионы. И вы хотите, чтобы я вас предал ради него?
Гонзаго широко раскрыл глаза.
- Дайте мне приглашение, - попросил Эзоп II, указывая на последний билет, который все еще держал Гонзаго.
- Что ты собираешься с ним сделать?
- То, что надо. Отдам его этому человеку, и он исполнит обещание, которое я сделал вам от его имени. Он придет на бал к регенту.
- Бог мой, дружок! - воскликнул Гонзаго. - Да ты, по всему видать, великий негодяй!
- О, есть негодяи и поболе меня, - скромно парировал горбун.
- Откуда в тебе такой пыл служить мне?
- Я по своей натуре предан тому, кто мне нравится.
- И мы имеем счастье нравиться тебе?
- Весьма.
- И надо полагать, ты выложил тридцать тысяч экю для того, чтобы непосредственно засвидетельствовать свою преданность?
- Вы имеете в виду будку? - поинтересовался горбун. - Нет, это ради спекуляторства, ради золота, - и, ухмыльнувшись, добавил: - Горбун умер, да здравствует горбун! Эзоп Первый заработал полтора миллиона под старым зонтиком, а я пока учусь.
Гонзаго знаком подозвал Плюмажа и Галунье. Те приблизились, гремя старыми шпагами.
- А это кто такие? - осведомился Иона.
- Люди, которые пойдут с тобой, если я приму твои услуги.
Горбун отвесил церемонный поклон.
- Слуга покорный! - заявил он. - В таком случае откажитесь от моих услуг. Судари мои, - обратился он к обоим друзьям, - не трудитесь таскать за мною свои ржавые железяки, наши пути расходятся.
- Однако… - с грозным видом протянул Гонзаго.
- Никаких однако. Черт! Вы же не хуже меня знаете этого человека. Он резок, крайне резок, я сказал бы даже, груб. Если только он увидит со мной двух этих висельников…
- Убей меня Бог! - ахнул возмущенный Плюмаж.
- Да можно ли быть столь невежливым? - подхватил брат Галунье.
- Я либо буду действовать один, либо вообще не буду, - не допускающим выражения тоном объявил горбун.
Гонзаго и Пероль стали держать совет.
- Ты дорожишь своим горбом? - насмешливо осведомился принц.
- Не меньше, чем эти храбрецы своими ржавыми вертелами: я зарабатываю им на жизнь.
- Что-то мне подсказывает, что тебе можно верить, - сказал Гонзаго, пристально глядя на горбуна. - Ты мне подходишь. Верно служи мне, и я щедро награжу тебя. В противном же случае-Гонзаго не закончил и протянул горбуну приглашение. Тот взял билет и, пятясь, направился к выходу. При этом через каждые три шага он кланялся, приговаривая:
- Доверие монсеньора - великая честь для меня. Этой ночью монсеньор услышит обо мне.
Но когда, повинуясь тайному знаку Гонзаго, Плюмаж и Галунье последовали за ним, он бросил:
- Куда это вы, голубчики, куда? А наш уговор?
Он оттолкнул гасконца с нормандцем, причем те даже не ожидали, что у него такая тяжелая и сильная рука, в последний раз поклонился и вышел. Плюмаж и Галунье бросились за ним, но он захлопнул дверь перед их носом.
Когда же они выскочили в коридор, там было пусто.
- Не мешкайте! - бросил Гонзаго управляющему. - Не позже, чем через полчаса окружить дом на Певческой улице, а в остальном действовать, как договорились.
По пустынной в этот час улице Кенкампуа рысью бежал горбун.
- Деньги были уже на исходе, - бормотал он на бегу, - и дьявол меня раздери, если я знал, где раздобыть бальный туалет и приглашения.
3. ВОСПОМИНАНИЯ АВРОРЫ
1. ДОМ С ДВУМЯ ВЫХОДАМИ
Мы с вами на старинной узенькой Певческой улице, которая совсем еще недавно оскверняла подходы к Пале-Роялю. Таких улочек, идущих от улицы Сент-Оноре к громаде Лувра, было три: улица Пьера Леско, улица Библиотеки и Певческая; все три мрачные, сырые и небезопасные для посещения, все три оскорбляющие великолепие Парижа, который недоумевал, почему до сих пор не могут излечить эту язву проказы, пятнающую его лицо. Время от времени, особенно в наше время,. можно было услышать: "В этих темных провалах, куда солнечный свет проникает только в самые ясные дни, ночью опять совершено преступление". То грабители изобьют до полусмерти подвыпившую жрицу мусорной Венеры, то в старом доме обнаружат труп несчастного провинциального буржуа. Гнусная вонь тамошних притонов достигала окон очаровательного дворца, бывшего некогда резиденцией кардиналов, принцев и королей. Впрочем, давно ли сам Пале-Рояль стал таким целомудренным? Разве наши отцы не обсуждали, что происходило в его деревянных и каменных галереях?
Сейчас Пале-Рояль представляет собой весьма благопристойный каменный четырехугольник. Деревянных галерей более не существует. Остальные галереи являют собой самое благонравное в мире место прогулок. Все зонтики из департаментов назначают здесь друг другу встречи. Но в ресторанах по твердым ценам, каких полно на верхних этажах, дядюшки из Кемпера или Карпантра еще шутят, вспоминая своеобразные нравы Пале-Рояля времен Империи или Реставрации. У дядюшек при этих воспоминаниях текут слюнки, меж тем как робкие племянницы, расправляясь с роскошным пиршеством за два франка, делают вид, будто не слушают их.
Сейчас на том месте, где когда-то протекали три грязных сточных канавы - улицы Певческая, Пьера Леско и Библиотеки, - возвышается огромная гостиница, приглашающая Европу к столу на тысячу приборов; четыре ее фасада выходят на площадь Пале-Рояль, выровненную улицу Сент-Оноре, расширенную улицу Петуха и удлиненную улицу Риволи. Окна этой гостиницы смотрят на новый Лувр, законного и весьма похожего потомка старого Лувра. Открыт свободный доступ воздуху и свету, грязь пропала неведомо куда, исчезли притоны; омерзительная проказа вдруг оказалась излеченной, не оставив даже шрамов. Но интересно, где сейчас обитают грабители и их подружки?
В восемнадцатом веке эти три улицы, которые мы только что безжалостно заклеймили, выглядели уже достаточно уродливыми, но они были нисколько Н е уже и не грязней, чем их соседка, большая улица Сент-Оноре. С их скверно замощенных мостовых можно было кое-где любоваться красивыми порталами благородных особняков, стоящих среди ветхих домишек.
Обитатели этих улиц ничем не отличались от обитателей соседних кварталов; в основном тут жили небогатые горожане, галантерейщики да трактирщики.
На углу Певческой и улицы Сент-Оноре стоял дом довольно скромного, но опрятного вида и почти что новый. Входили в него с Певческой улицы через невысокую сводчатую дверь с крыльца в три ступеньки. Всего несколько дней назад в этом доме поселилась молодая семья, жизнь которой изрядно интриговала любопытных соседей. Главой семьи был молодой человек, во всяком случае ежели судить по совершенно юношеской красоте его лица, огню в глазах и обильным волнам светлых волос, обрамляющих открытый чистый лоб. Звали его мэтр Луи, и был он резчиком шпажных эфесов. С ним жила молодая девушка, прекрасная и нежная, как ангел, но имени ее соседи не знали. Иногда только слышали, как они разговаривают между собой. Они обращались друг к другу на "вы" и вообще не были супругами. В прислугах у них были старуха, которая никогда ни с кем не разговаривала, и паренек лет шестнадцати-семнадцати, изо всех сил старавшийся быть сдержанным. Девушка никогда не выходила из дому, то есть до такой степени никогда, что ее можно было бы счесть узницей, если бы среди дня в доме частенько не звучал ее красивый, свежий голос, распевающий псалмы и песенки.
А вот мэтр Луи, напротив, из дому выходил весьма часто и порой возвращался поздно вечером. В таких случаях он входил в дом не с Певческой улицы. Дом имел два входа, и во второй вела лестница с соседнего домовладения. Этой-то лестницей и пользовался мэтр Луи, чтобы попасть к себе.
С тех пор как они поселились здесь, ни один посторонний не переступил их порога, за исключением маленького горбуна с приятным умным лицом, который приходил и уходил, никому не говоря ни слова, причем всегда пользовался вторым входом, то есть по лестнице. Он, видимо, был личным знакомым мэтра Луи, потому что любопытные ни разу не видели его на первом этаже, где пребывали девушка, старуха-служанка и паренек. До приезда мэтра Луи с семейством никто не упомнит, чтобы встречал этого горбуна в здешних окрестностях. Он возбуждал соседское любопытство ничуть не меньше, чем сам мэтр Луи, красивый и неразговорчивый резчик. Вечерами, когда по завершении дневных трудов обитатели улицы, стоя у дверей своих домов, чесали языки, можно было быть уверенным, что новоприбывшие и горбун были основной темой их пересудов. Кто они? Откуда приехали? В какие таинственные часы мэтр Луи, у которого такие белые руки, занимается резьбой эфесов?
На первом этаже дома имелась комната, справа от нее кухня с окнами во двор, а слева спальня девушки, окна которой выходили на улицу Сент-Оноре; при кухне были две каморки - одна для старухи Франсуазы Берришон, вторая для Жана Мари Берришона, ее внука. Попасть на первый этаж можно было через дверь, открывавшуюся на Певческую улицу. Но в глубине большой комнаты напротив кухни имелась винтовая лестница, ведущая на второй этаж. Второй этаж дома состоял из двух комнат; одну, дверь которой находилась у самой винтовой лестницы, занимал мэтр Луи, назначение второй было неясно. Она всегда была заперта на ключ. Ни старая Франсуаза, ни Жан Мари, ни девушка так и не смогли получить позволения войти в нее. Тут мэтр Луи, самый мягкий человек на свете, выказывал неколебимую твердость.