Впервые в жизни Лагардер увидел, как в девушке пробудилась стыдливость, и перед ним словно открылись ворота в рай.
- Я не знаю, сколько вам лет, Анри, - ответила она, - но слово, которым я вас только что назвала, слово "отец", я всегда произношу с улыбкой.
- Почему же с улыбкой, дитя мое? Я вполне мог бы стать вашим отцом.
- Но я не могу быть вашей дочерью, Анри.
Амброзия, опьянявшая бессмертных богов, по сравнению с чарами этого голоса показалась бы уксусом и желчью. Но Лагардер не сдавался, желая выпить свое счастье до последней капли.
- Когда вы появились на свет, Аврора, я был старше, чем вы сейчас. Я был уже мужчиной.
- Это верно, - отозвалась девушка, - потому что вы могли держать в одной руке меня, а в другой - шпагу.
- Аврора, дитя мое милое, не смотрите на меня сквозь призму своей благодарности, вы должны видеть меня таким, какой я есть.
Она положила свои хорошенькие дрожащие ручки на плечи шевалье и долго в него всматривалась.
- Я не знаю никого, - проговорила девушка наконец, Улыбнувшись и опустив ресницы, - лучше, благороднее и красивее вас!
9. ЗАВЕРШЕНИЕ ПРАЗДНИКА
Это было правдой, особенно в этот миг, когда счастье как бы украсило чело Лагардера сияющей короной. Он выглядел ровесником Авроры и таким же прекрасным, как она.
Если бы вы видели эту влюбленную юную деву, прячущую свой пылкий взгляд за бахромой длинных ресниц, ее вздымающуюся грудь, смущенную улыбку на ее губах - если б вы только видели! Любовь, огромная и чистая, святая нежность, соединяющая два существа в одно, накрепко связывающая друг с другом две души; любовь, этот гимн, который Господь в неизреченной милости своей подарил земле, эта манна, эта роса небесная; любовь, которая даже урода делает прекрасным, а красоте придает небесный ореол, - эта любовь сияла на преобразившемся нежном лице девушки. Лагардер прижал к сердцу свою трепещущую невесту. Воцарилось долгое молчание. Губы влюбленных так и не соприкоснулись.
- Благодарю! Благодарю! - шептал Анри. Взоры их были красноречивее всяких слов.
- Скажи, - нарушил молчание Лагардер, - скажи, Аврора, ты всегда была со мною счастлива?
- Да, очень, - отвечала девушка.
- А между тем, ты сегодня плакала.
- Откуда вы знаете, Анри?
- Я все о тебе знаю. Так почему ты плакала?
- Почему плачут девушки? - попыталась Аврора уйти от ответа.
- Ты не такая, как все, когда ты плачешь… Так почему ты плакала, Аврора, скажи?
- Потому что вас не было, Анри. Я вижу вас так редко, и еще эти мысли…
Девушка умолкла и отвела глаза.
- Какие мысли? - настаивал Лагардер.
- Д наверное, дурочка, Анри, - смущенно пролепетала девушка. - Я просто подумала, что в Париже много красивых женщин, и все они хотели бы вам понравиться, и, может быть…
- Что - может быть? - повторил Лагардер, вновь припадая к чаше с нектаром.
- Может быть, вы любите не меня, а другую.
И она спрятала вспыхнувшее лицо у него на груди.
- Неужто Господь даровал мне это блаженство? - в восторге прошептал Анри. - Неужто я могу верить?..
- Поверь, я люблю тебя! - проговорила Аврора, не отрывая лица от груди возлюбленного и пытаясь таким образом приглушить испугавшие ее самое слова.
- Ты меня любишь, Аврора? Слышишь, как стучит мое сердце? О, неужели это правда? Но уверена ли ты в этом сама, моя милая Аврора? Так ли говорит твое сердце?
- Оно говорит, я слушаю.
- Еще вчера ты была ребенком.
- А сегодня я уже женщина, Анри. Я люблю тебя! Лагардер прижал ладони девушки к своей груди.
- А ты? - спросила Аврора.
На его глаза навернулись слезы, голос задрожал, и он лишь пробормотал:
- О, как я счастлив! Как счастлив!
Внезапно лицо Лагардера помрачнело. Заметив это, девушка строптиво топнула каблучком и осведомилась:
- Это еще что такое?
- Ты когда-нибудь сожалела о чем-либо? - поцеловав Аврору в волосы, тихо спросил Анри.
- О чем мне сожалеть, раз ты со мной?
- Послушай-ка. Сегодня вечером мне хотелось приподнять перед тобою уголок завесы, скрывающей великолепие света. Ты видела двор, его пышность и блеск, слышала звуки праздника. Что ты думаешь о дворе?
- Он красив, - ответила Аврора, - но я ведь видела далеко не все?
- Ты, похоже, чувствуешь, что создана для этой жизни? Глаза у тебя блестят, ты, наверное, могла бы полюбить светскую жизнь.
- Если с тобою - да.
- А без меня?
- Без тебя не полюблю ничего.
Лагардер прижал ее сложенные ладони к губам.
- Ты видела, - продолжал он, - проходивших мимо улыбающихся женщин?
- Мне показалось, что они счастливы, - проговорила Аврора, - и очень хороши собой.
- Они и впрямь счастливы, у них есть дворцы и замки…
- Когда ты дома, Анри, мне не нужно никаких дворцов.
- У них есть друзья.
- А у меня есть ты.
- У них есть семья.
- Моя семья - это ты.
Аврора отвечала не раздумывая, с ясной улыбкой на губах. Это говорило ее сердце. Но Лагардер хотел убедиться во всем окончательно. Призвав на помощь все свое мужество, он чуть помедлил и сказал: У каждой из них есть мать.
Аврора побледнела, улыбка исчезла с ее губ. Из-под полуприкрытых век выступили слезы. Лагардер выпустил руки девушки, и они сами сложились у нее на груди.
- Мать, - возведя глаза к небу, проговорила она. - Я никогда не забываю о своей матери. Я чаще всего думаю о ней, не считая вас, Анри.
В глазах Авроры светилась жаркая мольба.
- Ах, если бы она была здесь, рядом с вами, Анри, и я слышала, как она называет вас своим сыном! Это было бы поистине райское блаженство! Но если бы мне, - продолжала она, немного помолчав, - пришлось выбирать между нею и вами…
Грудь девушки задрожала, на лице появилась невыразимая печаль. Вне себя от тревоги, затаив дыхание, Лагардер ждал.
- Наверное, то, что я скажу, дурно, - с усилием проговорила Аврора, - но я говорю то, что думаю. Если бы мне пришлось выбирать между матерью и вами…
Не договорив, совершенно сломленная Аврора бросилась в объятия Анри и, захлебываясь от рыданий, вскричала:
- Я люблю тебя! О, как я тебя люблю!
Лагардер расправил плечи. Поддерживая одной рукой ослабевшую девушку, другую он воздел к небесам, как бы призывая их в свидетели:
- Ты, Господи, который нас видит, - в исступлении воскликнул он, - который нас слышит и рассудит, - ты вручил ее мне! Я беру ее у тебя и клянусь, что она будет счастлива!
Аврора приоткрыла глаза и слегка улыбнулась, блеснув белыми зубами.
- Благодарю тебя, благодарю! - продолжал Лагардер, прижимаясь губами ко лбу девушки. - Видишь, какое счастье ты мне даровала! Я смеюсь, я плачу, я пьян, я вне себя от радости! Наконец-то ты принадлежишь мне, Аврора, мне одному!.. Но что я такое недавно тут наговорил? Не верь этому, Аврора. Я молод! Я был неправ, я чувствую, как меня переполняют юность, силы, жизнь! Давай будем счастливы, счастливы долго-долго. Послушай, любимая, другие люди моего возраста гораздо старше меня. И знаешь, почему? Сейчас объясню. Они поступают так, как делал я, пока не встретил тебя на своем пути - любят, пьют, играют и всякое такое, и когда у них много того, что было у меня - пыла и отваги, они безрассудно расточают сокровища молодости. Но появилась ты, Аврора, и я сразу же стал скупцом. Дарованный провидением инстинкт велел мне прекратить это мотовство. И я стал копить, чтобы сохранить для тебя всю свою душу. Я спрятал в сундук жар моих лучших лет. Я перестал любить, перестал желать. Моя страсть, погруженная в сон, словно Спящая Красавица, проснулась только теперь, чистая и сильная. Моему сердцу всего двадцать лет. Ты слушаешь меня и улыбаешься, тебе кажется, что я сошел с ума. Я и впрямь обезумел от радости, но говорю я вполне разумно. Что я делал все эти годы? Я все время следил, как ты взрослеешь и расцветаешь, я подстерегал миг пробуждения твоей души, я искал свое счастье в твоей улыбке. Клянусь Господом, ты права: теперь я в самом возрасте для счастья и любви. Ты моя! Мы станем жить друг для этом мире нет. Мы отправимся в какое-нибудь уединенное убежище, далеко-далеко отсюда. Я скажу тебе, что будет в нашей жизни: любовь полною чашей, любовь, всегда любовь. Но скажи же что-нибудь, Аврора, не молчи! Девушка восхищенно слушала Анри.
- Любовь! - повторила она, словно радостную песню. - Всегда любовь!
- Ну, битый туз! - проговорил Плюмаж, державший за ноги барона де Барбаншуа. - Дедуля весит будь здоров, вот что я тебе скажу, мое сокровище!
Галунье держал за плечи того же барона де Барбаншуа - человека крайне недовольного и испытывающего глубокое отвращение к оргиям Регентства, который тем не менее в настоящий момент был пьян, как сразу несколько царей, путешествующих по Франции.
Господин барон де ла Юноде нанял за небольшую сумму Плюмажа и Галунье, чтобы те отнесли барона де Барбаншуа домой. Они шли по темному опустевшему саду.
- Эй! - воскликнул гасконец шагах в ста от палатки, где они ужинали. - Может, передохнем немного, миленький, а?
- Повинуюсь, - согласился Галунье. - Старик тяжел, а вознаграждение легковесно.
Когда они положили барона де Барбаншуа на траву, тот, немного придя в себя от ночной прохлады, тут же принялся за любимый припев:
- Куда мы идем? Куда?
- Клянусь преисподней, - заметил Плюмаж, - этот старый выпивоха - парень любопытный, не правда ли, голубчик мой?
- Мы идем на собственные похороны, - смиренно вздохнул Галунье.
Приятели уселись на скамью. Галунье достал из кармана трубку и принялся спокойненько ее набивать.
- Если это наш последний ужин, - промолвил он, - то он был неплох.
- Неплох, - подтвердил Плюмаж, высекая огонь. - Ризы Господни! Я, например, съел полторы пулярки.
- А какая крошка сидела со мной рядом! - отозвался Галунье. - Волосы белокурые, напудренные, а ножка такая, что уместится в горсти.
- Славненькая, ей-Богу! - воскликнул Плюмаж. - А какими она была обложена артишоками, гром и молния!
- Ее можно обхватить за талию четырьмя пальцами, ты заметил?
- Моя мне понравилась больше, - степенно возразил Плюмаж.
- Вот еще! - не согласился с товарищем Галунье. - Твоя была сухая и косоглазая.
Он имел в виду соседку Плюмажа за ужином. Тот схватил приятеля за загривок и поднял со скамьи.
- Сокровище мое, - сказал он. - Я не потерплю, чтобы ты оскорблял мой ужин. Извинись, прах тебя побери, а не то я раскрою тебе башку!
Заливая свое горе вином, каждый из приятелей выпил вдвое больше, нежели суровый барон де Барбаншуа. Галунье, которому надоела тирания приятеля, извиниться отказался. Пьянчуги схватились, молотя шпагами по воздуху, потом вцепились друг другу в волосы и в конце концов рухнули прямо на барона де Барбаншуа, который снова очнулся и провозгласил:
- Боже, куда мы идем? Куда?
- Вот черт! Я совсем позабыл про эту старую перечницу! - воскликнул Плюмаж.
- Понесли дальше, - резюмировал Галунье.
Однако прежде чем взяться за свою ношу, друзья пылко обнялись, обливаясь слезами.
Нужно совершенно не знать двух приятелей, чтобы подумать, что они позабыли наполнить в буфете свои фляги. Основательно глотнув из них, они вложили шпаги в ножны и снова взялись за барона де Барбаншуа. А тому снилось, что он присутствует на празднике в замке Во, устроенном генеральным контролером финансов Фуке в честь молодого короля Людовика XIV, и то он после ужина свалился под стол. "Иные времена, иные нравы", - как гласит назидательная пословица.
- А ты ее больше не видел? - поинтересовался Плюмаж.
- Кого это? Ту, что сидела рядом со мной?
- Да нет, маленькую плутовку в розовом домино.
- Нигде. Я обшарил все палатки.
- А я - битый туз! - я дошел до самого дворца; ну, там все и пялились на меня, скажу я тебе. Розовых домино там было сколько угодно, но все не наши. Я хотел было заговорить с одной из них, но она щелкнула меня по носу и обозвала огородным пугалом. "Вот дьявол! - ответил я. - Ну ты и наглая бабенка! Кого только не встретишь у моего прославленного друга регента!"
- А его самого ты не видел? - осведомился Галунье. Плюмаж перешел на шепот и проговорил:
- Нет, но слышал разговоры о нем. Регент не был на ужине. Он больше часа провел один на один с Гонзаго. А вся эта шайка, которую мы видели утром у него в доме, воет и грозится. Раны Христовы! Да ежели бы у них было отваги хоть вполовину меньше, чем пустозвонства, нашему бедному Маленькому Парижанину не поздоровилось бы!
- Боюсь я, - вздохнул брат Галунье, - как бы они нам его не укокошили.
Шедший впереди Плюмаж остановился, и барон де Барбаншуа застонал.
- Голуба, - проговорил Плюмаж, - уж будь уверен: негодник выйдет сухим из воды, он попадал и не в такие переделки!
- Повадился кувшин по воду ходить… - пробормотал Галунье.
Но закончить пословицу ему не удалось. Со стороны пруда послышались чьи-то шаги. Наши смельчаки бросились в кусты - разумеется, просто по привычке. Куда-нибудь спрятаться всегда было их первым порывом.
Шаги приближались. Это был отряд вооруженных людей во главе со знаменитым забиякой Бонниве, конюшим герцогини Беррийской. По мере следования патруля по аллее огни гасли один за другим. Вскоре Плюмаж и Галунье уже слышали, о чем шел разговор в отряде.
- Он в саду! - уверял сержант гвардейцев. - Я расспросил на всех постах и часовых у ворот. Костюм его узнать легко, но никто не видел, чтобы он выходил.
- Ну и ну! - откликнулся кто-то из солдат. - Этот парень не промах! Я видел, как он тряс господина Гонзаго, словно грушу!
- Должно быть, земляк, - прошептал Галунье, умиленный этой нормандской метафорой.
- Будьте внимательны, ребята, - предостерег Бонниве, - сами знаете, какой это опасный тип.
Патруль удалился.
Другой отряд прочесывал сад в окрестностях замка, еще один двигался по аллее, окаймлявшей дома на улице Нев-де-Пти-Шан. И повсюду при их появлении гасли огни. Можно было подумать, что в этом прибежище суетных наслаждений готовится какая-то мрачная экзекуция.
- Сокровище мое, - заметил Плюмаж, - они ведь ищут его.
- Ясное дело, - согласился Галунье.
- Я слышал во дворце, что наш негодник нехорошо обошелся с господином Гонзаго. Точно, они хотят его схватить.
- И для этого гасят свет?
- Да, чтобы было легче с ним справиться.
- Вот дьявол! - воскликнул Галунье. - Несколько десятков человек на одного. Если они и на этот раз окажутся ни с чем…
- Окажутся, дружок, окажутся, - заверил гасконец. - Этот негодник настоящий дьявол во плоти. Положись на меня: мы должны его отыскать и осчастливить своей компанией.
Галунье был человек осмотрительный. Он поморщился и проговорил:
- Сейчас не время.
- Ах, битый туз! Так ты еще со мной спорить? - вскричал возмущенный Плюмаж. - Теперь или никогда! Ведь будь мы ему не нужны, он встретил бы нас выпадом де Невера. Мы виноваты перед ним.
- Верно, - признал Галунье, - виноваты. Но дело это чертовски скверное!
Разговор друзей кончился тем, что эту ночь барон де Барбаншуа провел не в своей постели.
Поспешно брошенный на землю, он продолжал спать. Продолжение его истории мы расскажем, когда он проснется.
Плюмаж и Галунье бросились на поиски Лагардера.
Ночь выдалась темной. Все плошки в саду были уже потушены, кроме тех, что еще горели подле вигвама.
В окнах второго этажа занимаемого регентом флигеля вспыхнул свет.
Вслед за этим распахнулось окно.
На балконе появился регент собственной персоной и обратился к своим невидимым слугам:
- Господа, вы отвечаете головой, он должен быть взят живым!
- Благодарение Господу, - проворчал Бонниве, находившийся со своим отрядом рядом с поляной Дианы. - Если мерзавец это слышал, он нам наделает хлопот!
Мы вынуждены признать, что гвардейцы играли в эту игру отнюдь не с легким сердцем. У господина Лагардера была столь адская репутация, что каждый солдат с готовностью составил бы прежде завещание. Даже бретер Бонниве предпочел бы вступить в схватку с дюжиной захудалых провинциальных дворян, служащих в солдатах, - "дроздов", как их презрительно называли за игрою в карты, на дуэлях, чем выполнять подобное поручение.
Лагардер и Аврора решили наконец потихоньку улизнуть.
Лагардер понятия не имел о том, что происходит в саду. Он надеялся пройти вместе со своею спутницей через ворота, охраняемые мэтром Лебреаном. Анри снова облачился в черное домино, Аврора надела маску. Они вышли из домика. Снаружи стояли на коленях двое.
- Мы сделали, что могли, сударь, - в один голос сказали Плюмаж и Галунье, которые для храбрости осушили свои фляги, - простите нас!
- Это ваше проклятое розовое домино - какой-то блуждающий огонек, да и только! - добавил Плюмаж.
- Всемилостивейший Господь, да вот и оно! - добавил Галунье.
Плюмаж принялся протирать глаза.
- Встаньте! - скомандовал Лагардер.
Но, увидев в конце аллеи мушкеты гвардейцев, он удивился:
- Что все это значит?
- Это значит, что вы окружены, мое бедное дитя, - объяснил Галунье.
Некоторую развязность речи он почерпнул из своей фляги. Лагардер не потребовал никаких объяснений. Он все понял. Причины его опасений были в том, что праздник уже закончился. Часы пролетели словно минуты, он потерял чувство времени, а теперь было уже поздно. Его бегству могла помочь только праздничная сутолока.
- Вы готовы честно быть со мной до конца? - спросил Анри.
- До последнего издыхания! - прижав руку к сердцу, ответили храбрецы.
Они не лгали. Сам вид этого чертового Маленького Парижанина пришел на помощь содержимому их фляг и опьянил их окончательно. Аврора дрожала, боясь за Лагардера, о себе она не думала.
- Стража у ворот еще стоит? - осведомился Анри.
- Даже усиленная, - ответил Плюмаж. - Придется действовать осторожно, раны Христовы!
Лагардер задумался и вдруг спросил:
- Вы случаем не знаете мэтра Лебреана, привратника двора Улыбок?
- Да как свои пять пальцев! - в один голос ответили Плюмаж и Галунье.
- Тогда он вам ворота не отопрет! - с досадой проговорил Лагардер.
Храбрецы согласились со справедливостью столь логического заключения. Открыть им ворота могли лишь те, кто их не знал.
Внезапно вокруг них в листве послышался шорох. Казалось, что со всех сторон к ним подкрадываются. Но Лагардер и его спутники ничего не могли разглядеть. Они стояли в месте, освещенном не лучше, чем соседние аллеи. А среди деревьев было везде темно хоть глаз выколи.