- Если речь идет о мадемуазель де Сент-Андре, я обращаю внимание на все.
- Хочу высказать вам всю правду без прикрас, мой дорогой принц.
- Господин адмирал, я уже давно испытываю по отношению к вам почтительную нежность как к старшему брату, и нежную преданность как к другу. Вы единственный человек на свете, за кем я признаю право давать мне советы. И потому, вместо того чтобы страшиться услышать истину из ваших уст, я ее смиренно призываю. Говорите же!
- Благодарю вас, принц! - ответил адмирал, понимавший, сколь могучее влияние могут оказывать дела любви на такой темперамент, как у г-на де Конде, и, следовательно, серьезно относясь к обсуждению проблем, которые в разговоре с любым собеседником, кроме брата короля Наварры, он воспринял бы как непростительную откровенность, граничащую с неприличием. - Благодарю! И поскольку вы облегчаете мою задачу, вот вам голая правда: мадемуазель де Сент-Андре вас не любит, мой дорогой принц; мадемуазель де Сент-Андре не полюбит вас никогда.
- Не являетесь ли вы хоть немножко астрологом, господин адмирал? И, делая мне столь зловещее предсказание, не посоветовались ли вы, случайно, на мой счет со звездами?
- Нет. Но знаете, почему она вас не полюбит? - продолжал адмирал.
- Как, по-вашему, я могу это знать, если я стараюсь использовать все средства, имеющиеся в моем распоряжении, чтобы она меня полюбила?
- Она вас не полюбит потому, что она вообще не полюбит никого, ни вас, ни юного пажа: у нее черствое сердце и властолюбивая душа. Я ее знал еще ребенком, и, даже не привлекая астрологию, знатоком которой вы меня вдруг сейчас объявили, я сказал сам себе, что настанет день, и она сыграет определенную роль в этом гигантском доме разврата, находящемся сейчас у нас перед глазами.
И жестом исключительного презрения адмирал указал на Лувр.
- О! - воскликнул г-н де Конде, - это уже совершенно иной подход, с этой точки зрения я еще сложившееся положение не рассматривал.
- Ей не было еще восьми лет, а она уже играла в законченную куртизанку, в Агнессу Сорель или в госпожу д’Этамп; подружки украшали ее картонной диадемой, водили вокруг особняка и восклицали: "Да здравствует маленькая королева!" Так вот, до самых первых дней девичества она хранила такие воспоминания детства. Она делает вид, будто любит господина де Жуэнвиля, своего жениха: она лжет! Она делает вид, что любит, а знаете, в чем дело? В том, что отец господина де Жуэнвиля, господин де Гиз, мой бывший друг, а ныне заклятый враг станет в скором будущем, если его не остановят, королем Франции.
- А, дьявол! Вы в этом убеждены, мой кузен?
- Совершенно искренне, мой дорогой принц, и из этого я делаю вывод, что ваша любовь к прекрасной фрейлине королевы - любовь несчастная, и потому заклинаю вас: развяжитесь с ней как можно скорее.
- Таков ваш совет?
- От всей души.
- Что ж, мой кузен, я начну с того, что приму его так же, как вы его даете.
- Только вы ему не последуете?
- Куда уж! Дорогой мой адмирал, над такими чувствами человек не властен.
- И все же, мой дорогой принц, по прошлому судите о будущем.
- Да, верно, должен признаться, что до нынешней поры она не выказывала особо пылкой симпатии к вашему покорному слуге.
- И вы решили, что так более не может продолжаться. А! Я знаю, что вы весьма высокого мнения о себе, мой дорогой принц.
- Э! Верно. Если бы мы начали презирать самих себя, это дало бы великолепную возможность другим относиться с презрением к нам. Но не в этом дело. Ваше предостережение по поводу того, что она не испытывает нежности ко мне, к сожалению, не заставит меня перестать испытывать нежность к ней. Вы пожмете плечами. Но что тут поделаешь? Свободен ли я в выборе любить или не любить? Это все равно, как я бы вам сказал перед боем: "Вы выдерживали осаду Сен-Кантена в течение трех недель, имея две тысячи человек против пятидесяти или шестидесяти тысяч фламандцев и испанцев принца Эммануила Филиберта и короля Филиппа Второго; что ж, настала ваша очередь осадить этот город; в крепости находятся тридцать тысяч человек, а у вас будет всего десять тысяч". Вы откажетесь от осады Сен-Кантена? Нет, не так ли?.. А почему? Потому, что вы, прославленный военный гений, убеждены в том, что крепостей, неуязвимых для храбрых, не существует. И вот я, дорогой кузен, возможно, и тщеславен, но думаю, что владею истинной наукой любви, так же как вы владеете истинным пониманием войны, и я вам говорю: "Неуязвимых крепостей не существует"; вы мне подаете пример из вашего военного опыта, дорогой адмирал, так позвольте же мне подать вам пример из своего любовного опыта.
- Ах, принц, принц! Каким великим полководцем вы могли бы стать! - печально заметил адмирал. - Если бы вместо плотских желаний, заменяющих в вашем сердце истинную любовь, вы бы испытывали высокие страсти, призывающие вас взять в руки шпагу!
- Вы говорите о вере, не так ли?
- Да, принц, и молю Бога, чтобы он вас сделал одним из наших, то есть одним из своих!
- Мой дорогой кузен, - сказал Конде с обычной для себя веселостью, однако в ней ясно просматривалась воля человека, который, не подавая вида, часто задумывался по этому поводу, - возможно, вы в это не поверите, но в отношении религии у меня, по меньшей мере, столь же твердые взгляды, что и в отношении любви.
- Что вы хотите этим сказать? - удивленно произнес адмирал.
Улыбка исчезла с губ принца де Конде, и он продолжал уже серьезно:
- Я хочу этим сказать, господин адмирал, что я ношу свою религию в себе, свою веру в себе, свое милосердие в себе и, чтобы славить Бога, не нуждаюсь ни в чьем посредничестве, а пока, мой дорогой кузен, вы не сумеете мне доказать, что ваша новая доктрина предпочтительнее старой, смиритесь с тем, что я привержен религии отцов, по крайней мере, до тех пор, пока мне не придет в голову фантазия переменить ее на другую, чтобы досадить господину де Гизу.
- О принц, принц! - пробормотал адмирал. - Так вот на что вы растрачиваете сокровищницу силы, молодости и ума, которой наделил вас Всевышний, и не желаете воспользоваться ею на благо какого-либо великого дела. Разве инстинктивная ненависть, которую вы питаете к господам де Гизам, не является провидческим откровением? Восстаньте, принц, и раз уж вы не воюете с врагами вашего Бога, так сразитесь, по крайней мере, с врагами вашего короля!
- Отлично! - воскликнул Конде. - Только вы забываете об одном, мой кузен: я ношу в себе своего короля точно так же, как ношу в себе своего Бога; да, конечно, насколько мой Бог велик, настолько мой король мал. Мой король, дорогой адмирал, - это король Наварры, мой брат. Это и есть мой настоящий король. Король Франции для меня может быть лишь "приемным" королем, сеньором-сюзереном.
- Но вы уходите от вопроса, принц, ведь за этого короля вы сражались.
- Возможно, потому, что я сражаюсь за всех этих королей ради собственного каприза, точно так же как я люблю всех этих женщин ради собственной фантазии.
- Так, значит, с вами невозможно разговаривать серьезно по поводу любой из этих материй? - спросил адмирал.
- Отчего же, - ответил принц даже с некоторой суровостью, - настанут другие времена, и мы об этом поговорим, мой дорогой кузен, и тогда я вам по этому поводу отвечу. Уж поверьте мне, я тогда буду воспринимать себя как в высшей степени несчастного человека и негодного гражданина, если посвящу всю свою жизнь одному лишь служению дамам. Я знаю, что мне предстоит исполнить свой долг, господин адмирал, и что ум, смелость и находчивость - драгоценные качества, дарованные Всевышним, - даны мне не для того, чтобы распевать серенады под балконами. Но имейте терпение, мой добрый кузен и великолепный друг, пусть сначала погаснет бурное пламя ранней юности; задумайтесь, ведь мне еще нет тридцати лет; и - какого дьявола, господин адмирал! - раз нет войны, надо же мне тратить на что-то заложенную во мне энергию. Простите мне еще раз это приключение и, поскольку я не воспользовался советом, что вы мне дали, доставьте мне удовольствие и дайте мне совет, который я сам спрошу у вас.
- Говорите же, безумная душа, - по-отечески обратился к нему адмирал, - и да будет угодно Господу, чтобы совет, что я вам дам, хоть в чем-то пошел бы вам на пользу.
- Господин адмирал, - проникновенно заговорил принц де Конде, взяв кузена за руку, - вы великий военачальник, великий стратег, безусловно, первейший полководец нашей эпохи. Так скажите же мне, как бы вы, к примеру, на моем месте проникли в этот час, то есть накануне полуночи, к мадемуазель де Сент-Андре, чтобы сказать ей, что вы ее любите?
- Я вижу, мой дорогой принц, - подхватил адмирал, - что вы не излечитесь по-настоящему, пока не познаете ту, в кого вы влюблены. Так что вам следует оказать услугу, способствующую претворению в жизнь вашего безумного увлечения, - тогда заговорит разум. Так вот, на вашем месте…
- Тихо! - перебил его Конде, прячась в темноту.
- В чем дело?
- Да здесь, кажется, появился еще один влюбленный и он приближается к окну.
- А ведь верно, - согласился адмирал.
И, следуя примеру Конде, он скрылся в тени, отбрасываемой башней.
Так они оба, замерев и затаив дыхание, наблюдали за тем, как туда подошел Роберт Стюарт; они увидели, как он поднял камешек, привязал к нему записку и запустил камешек вместе с запиской в освещенное окно.
Затем они услышали звон разбившегося стекла.
Потом они увидели, как неизвестный, принятый было ими за влюбленного (надо отдать ему должное, он им вовсе не был), быстро удалился и исчез, предварительно убедившись, что пущенный им снаряд попал в цель.
- А! Ей-Богу, - сказал Конде, - отложим ваш совет, мой дорогой кузен, до другого раза, я благодарю вас за сегодняшний.
- А что произошло?
- Я только что нашел желанное средство.
- Какое?
- Э, черт побери, самое простое: окно разбито у маршала де Сент-Андре, и разбито явно с недобрыми намерениями.
- Ну, и что?
- Представьте себе такое: я будто бы вышел из Лувра, услышал шум, когда разбилось окно, перепугался, не было ли это результатом какого-то заговора против маршала, и, клянусь верой, несмотря на поздний час, не мог пройти мимо, а поскольку я испытываю к маршалу большое участие, то решил подняться, чтобы спросить, не произошло ли несчастья.
- Безумец! Безумец! Трижды безумец! - заявил адмирал.
- Я у вас спрашивал совета, мой друг; вы можете предложить что-нибудь лучше?
- Да.
- Что же?
- Не ходить.
- Но вы же знаете, это самый первый совет, который вы мне уже дали, и я вам уже сказал, что не хочу ему следовать.
- Тогда решено! Идемте к маршалу де Сент-Андре!
- Значит, вы идете со мной?
- Мой дорогой принц, если нельзя помешать безумцу творить глупости и если любишь этого безумца, как люблю вас я, требуется хотя бы наполовину погрузиться в это безумие, чтобы принять на месте наилучшее решение. Идемте к маршалу!
- Мой дорогой адмирал, скажите мне, через какую брешь мне следует пройти, какое простреливаемое аркебузами пространство мне следует преодолеть, чтобы проследовать за вами, и при первой же возможности я уже пойду не за вами, а окажусь впереди.
- Идемте к маршалу!
И они оба двинулись к главному входу в Лувр; там адмирал, сказав слова пароля, прошел, ведя с собой принца де Конде.
VI
СИРЕНА
Оказавшись у двери апартаментов, занимаемых в Лувре маршалом де Сент-Андре как камергером короля, адмирал постучал; но дверь, закрытая непрочно, поддалась под его пальцами и отворилась.
В прихожей он обнаружил перепуганного лакея.
- Друг мой, - обратился адмирал к лакею, - господин маршал, несмотря на поздний час, принимает?
- Само собой разумеется, господин маршал всегда находится к услугам вашего превосходительства, - ответил лакей, - но непредвиденное событие вынудило его отправиться к королю.
- Непредвиденное событие? - переспросил Конде.
- Именно непредвиденное событие привело нас к нему, - сказал г-н де Колиньи, - и, вероятно, то же самое. Не идет ли речь о камешке, разбившем одно из окон?
- Да, монсеньер, камешек упал к ногам господина маршала как раз тогда, когда он проходил из рабочего кабинета в спальню.
- Вот видите, мне известно об этом событии, друг мой, и, поскольку, быть может, я смогу навести господина маршала на след виновного, мне бы хотелось переговорить с ним по этому поводу.
- Если господин адмирал соблаговолит подождать, - отвечал лакей, - и пока что пройдет к мадемуазель де Сент-Андре, господин маршал не заставит себя ждать.
- Но, быть может, мадемуазель в данный момент собирается лечь спать? - спросил принц де Конде. - А мы бы ни за что на свете не хотели бы показаться нескромными.
- О ваше высочество! - заверил лакей, узнав принца. - Вы можете быть спокойны. Я сейчас только видел одну из ее служанок; оказывается, мадемуазель заявила, что не ляжет в постель, пока отец не вернется и она не узнает, что означает это письмо.
- Что за письмо? - спросил адмирал.
Принц взял его за локоть.
- Все очень просто, - пояснил он, - письмо, по-видимому, было прикреплено к камешку.
Затем он тихо обратился к адмиралу:
- Мой кузен, я уже не раз с успехом пользовался подобным способом переписки.
- Что ж, - произнес адмирал, - мы принимаем ваше предложение, друг мой; спросите у мадемуазель де Сент-Андре, может ли она нас принять - его высочество принца де Конде и меня.
Лакей вышел и через несколько секунд вернулся, объявив обоим сеньорам, что мадемуазель де Сент-Андре их ждет.
Тогда они проследовали за лакеем по коридору, ведущему в апартаменты мадемуазель де Сент-Андре.
- Согласитесь, мой дорогой принц, - вполголоса сказал адмирал, - что вы заставили меня взяться за довольно необычное занятие.
- Мой дорогой кузен, - ответил Конде, - вам известна пословица "Глупых занятий не бывает", особенно когда занимаешься чем-то из преданности.
Лакей объявил о приходе его высочества монсеньера принца де Конде и его превосходительства адмирала Колиньи.
Затем послышался ласковый голосок мадемуазель де Сент-Андре:
- Проси!
Лакей отступил в сторону, и два сеньора вошли в апартаменты, занимаемые мадемуазель де Сент-Андре; посреди комнаты находился канделябр на пять свечей - тот самый, свет которого уже в течение трех месяцев принц наблюдал через затянутое шторами окно девушки.
Это был небольшой будуар, обтянутый светло-голубым атласом; мадемуазель де Сент-Андре, бело-розовая и светловолосая, выглядела в нем точно наяда в лазурном гроте.
- Боже мой! Мадемуазель, - обратился к ней принц де Конде, словно он был до такой степени возбужден и напуган, что пренебрег обычными приветствиями, - что же произошло с вами и с господином маршалом?
- Ах! - воскликнула девушка. - Так вам уже известно о происшествии, сударь?
- Да, мадемуазель, - начал рассказывать принц, - мы с господином адмиралом вышли из Лувра и оказались как раз под вашими окнами, как вдруг у нас над головами просвистел камень; мы тотчас же услышали звон разбившегося стекла, что нас обоих весьма перепугало, и поспешили вернуться в Лувр, взяв на себя смелость расспросить ваших лакеев, не случилось ли чего-либо с господином маршалом. Ваш славный слуга, к которому мы обратились, неосторожно посоветовал нам разузнать все непосредственно у вас; он сказал, что, невзирая на поздний час, вы из уважения к чувствам, руководившим нами, возможно, соблаговолите принять нас. Господин адмирал колебался. Но участие, испытываемое мною к господину маршалу и к другим членам его семьи, заставило меня быть настойчивым, и, Бог мой, пусть это даже выглядит нескромно, но мы здесь.
- На самом деле вы были весьма добры, принц, когда побеспокоились о нашей судьбе, полагая, что угроза направлена именно против нас. Но опасность, если она существует, грозит гораздо более высоким особам, чем мы.
- Что вы этим хотите сказать, мадемуазель? - живо вмешался адмирал.
- Камень, разбивший окно, был завернут в письмо, содержавшее чуть ли не угрозы в адрес короля. Мой отец поднял послание и отнес его по назначению.
- Однако, - спросил принц де Конде, повинуясь внезапному озарению, - начальника стражи уже предупредили?
- Я этого не знаю, монсеньер, - ответила мадемуазель де Сент-Андре, - но, во всяком случае, если это еще не сделано, то его следует предупредить.
- Тогда, без сомнения, нельзя терять ни минуты, - продолжал принц.
И, повернувшись к Колиньи, Конде осведомился:
- Не ваш ли брат Дандело эту неделю командует в Лувре?
- Он самый, мой дорогой принц, - ответил адмирал, схватив на лету мысль Конде, - и на всякий случай я сам его попрошу удвоить бдительность, сменить пароль и привести стражу в состояние боевой готовности.
- Так идите же, господин адмирал! - воскликнул принц в восторге от того, что его так великолепно поняли. - И дай Бог, чтобы вы сумели прийти вовремя!
Адмирал с улыбкой удалился, оставив принца де Конде наедине с мадемуазель де Сент-Андре.
Девушка насмешливым взглядом проводила сурового адмирала.
Затем она обратилась к принцу:
- Ну, пусть теперь скажут, ваше высочество, что вы не преданы королю как родному брату!
- Но кто же мог усомниться в моей преданности, мадемуазель? - спросил принц.
- Весь двор, монсеньер, и я в частности.
- В том, что двор сомневается, нет ничего удивительного, ведь двор принадлежит господину де Гизу, в то время как вы, мадемуазель…
- Я ему еще не принадлежу, зато я хочу ему принадлежать: в этом различие между настоящим и будущим, монсеньер, ни более и ни менее.
- Значит, столь невероятный брак все еще реален?
- Более чем когда-либо, монсеньер.
- Не знаю почему, - проговорил принц, - но в голове у меня - вернее сказать, в сердце - гнездится тайная мысль, что он никогда не состоится.
- По правде говоря, я бы испугалась, мой принц, если бы вы не были столь дурным пророком.
- О Господи! Кто же подорвал в ваших глазах мою репутацию ученого астролога?
- Вы сами, принц.
- Каким же образом?
- Предсказав, что я вас полюблю.
- Неужели я на самом деле такое предсказывал?
- О, да я вижу, что вы забыли тот день, когда состоялась чудесная рыбная ловля.
- Чтобы это забыть, мадемуазель, мне пришлось бы порвать ячейки сети, куда вы меня поймали в тот день.
- О принц, вам следовало бы говорить о той сети, в которую вы поймали сами себя. Я никогда, благодарение Богу, не накидывала на вас сетей.
- Нет, но зато вы завлекали, подобно сиренам, о каких рассказывает Гораций.
- О! - воскликнула мадемуазель де Сент-Андре, знакомая с латынью, как все женщины того времени, столь же педантичные, сколь и галантные, - Гораций говорит: desinit in piscem. Посмотрите на меня, разве мог туловище заканчивается рыбьим хвостом?
- Нет, и потому вы еще опаснее, так как обладаете голосом и взором античных обольстительниц. Вы, возможно, сами того не ведая, безотчетно влечете меня к себе; но я уже, смею вас заверить, безвозвратно околдован.