Как и в ковчеге, там было некоторое количество животных: собак, кошек, кур и уток, копошившихся на полу, а вместо ворона, который вернулся с пустым клювом, и голубки, которая принесла оливковую ветвь, вокруг балок, почерневших от копоти, днем на глазах у всех кружились ласточки, а по ночам - летучие мыши. Что касается обстановки в этом зале, то она ограничивалась самым необходимым для таверны, то есть столами, хромающими на все четыре ноги, колченогими стульями и табуретами.
Три человека, находившиеся в этой комнате, были хозяин таверны, его жена и проезжий лет тридцати - тридцати пяти.
Посмотрим, в каких отношениях они между собой и что их занимает.
Хозяин таверны, как главный в доме, будет упомянут нами первым; предаваясь ничегонеделанию, он сидит верхом на плетеном стуле лицом к спинке, положив на нее подбородок, и жалуется на плохую погоду.
Жена хозяина таверны сидит чуть позади мужа, устроившись так, чтобы находиться ближе к свету: она прядет, облизывая нить, тянущуюся из кудели.
Тридцати-тридцатипятилетний проезжий не ищет света; напротив, он сидит в самом отдаленном углу, повернувшись спиной к двери, и, видимо, пришел сюда, чтобы выпить вина, судя по тому, что перед ним стоят кувшин и кружка.
Тем не менее, он, похоже, не собирается пить: положив локти на стол, а голову - в ладони, он пребывает в глубоком раздумье.
- Собачья погодка! - брюзжит хозяин таверны.
- Ты жалуешься? - в ответ ворчит его жена. - Ты же сам ее хотел.
- Верно, - соглашается он, - но я ошибался.
- Тогда не жалуйся.
Услышав столь малоутешительный, хотя и вполне логичный довод, хозяин таверны опускает голову, вздыхает и на какое-то время утихает. Молчание длится примерно минут десять; после этого он поднимает голову и говорит то же самое:
- Собачья погодка!
- Ты уже об этом сказал, - замечает жена.
- Ну так я скажу еще раз.
- Если ты это будешь говорить хоть до самого вечера, погода лучше не станет, не так ли?
- Верно; но почему бы мне не побогохульствовать по поводу грома, ливня и града?
- Тогда почему бы тебе заодно не побогохульствовать и по поводу Провидения?
- Если бы я думал, что именно оно наслало такую погодку…
Хозяин таверны осекся.
- … ты бы богохульствовал и по этому поводу. Признайся сейчас же.
- Нет, потому что…
- Что?!
- Потому что я добрый христианин, а не собака-еретик.
Услышав слова хозяина таверны: "Потому что я добрый христианин, а не собака-еретик", проезжий, очутившийся в "Красном коне", точно кот в мышеловке, очнулся от раздумий, поднял голову и с такой силой ударил жестяной кружкой по столу, что кувшин подскочил, а кружка сплющилась.
- Иду, иду! - подскочив на стуле точно так же, как кувшин на столе, сорвался с места хозяин, полагая, что посетитель зовет его. - Вот и я, мой юный сеньор!
Молодой человек, опираясь на одну из задних ножек стула, повернулся вместе с ним и очутился лицом к лицу с хозяином таверны, стоявшим перед ним навытяжку; он оглядел хозяина с ног до головы и, нисколько не повышая голоса, но нахмурив брови, спросил:
- Не вы ли произнесли слова "собака-еретик"?
- Я, мой юный сеньор, - покраснев, пробормотал хозяин таверны.
- Ну что ж, если так, метр шутник, - продолжал посетитель, - то вы просто необразованный осел и заслуживаете, чтобы вам обрезали уши.
- Простите, высокочтимый сударь, но я не знал, что вы принадлежите к реформированной вере, - проговорил хозяин таверны, дрожа всем телом.
- Это лишний раз доказывает, тупица вы этакий, - продолжал гугенот, даже на полтона не повышая голоса, - что хозяин таверны, имеющий дело со всеми на свете, должен держать язык на привязи, ибо может так случиться, когда он, думая, что имеет дело с собакой-католиком, на самом деле будет иметь дело с достойным последователем Лютера и Кальвина.
Произнося оба эти имени, дворянин приподнял свою фетровую шляпу. Хозяин таверны сделал то же самое. Дворянин пожал плечами.
- Что ж, - проговорил он, - еще кувшин вина, и чтобы я больше от вас не слышал слова "еретик", иначе я вам проткну брюхо, словно рассохшуюся винную бочку; поняли, друг мой?
Хозяин таверны попятился и отправился на кухню, чтобы взять там требуемый кувшин вина.
А тем временем дворянин, сделавший до того полуоборот направо, вновь вернулся в тень, по-прежнему обратив спину к двери, в то время как владелец таверны успел принести заказанный кувшин и поставить его на стол перед постояльцем.
Тут молчаливый дворянин подал хозяину сплющенную кружку, чтобы тот заменил ее на целую. Хозяин же, не говоря ни слова, жестом и взглядом как бы давал понять: "Черт побери! Похоже, если этот человек стукнет чем-нибудь или ударит кого-нибудь, то сделает это как следует!" - и тотчас же принес последователю Кальвина новый стакан.
- Отлично, - одобрил тот, - вот за это я и люблю содержателей таверн.
Хозяин одарил дворянина самой подобострастной улыбкой, на какую только был способен, и удалился на прежнее место поближе к входу.
- Ну, - спросила у него жена (поскольку протестант говорил очень тихо, она не услышала ни единого слова из разговора между мужем и посетителем), - так что же тебе сказал этот молодой господин?
- Что он мне сказал?
- Да, да, я тебя спрашиваю.
- Самое лестное, - ответил тот, - и что вино у меня отличное, и что таверна моя содержится образцово, и что он удивляется, как это в таком прекрасном месте так мало людей.
- А что ты ему на это ответил?
- Что эта собачья погода может стать причиной нашего разорения.
В то самое время, когда наш герой (хоть и иносказательно) в третий раз с богохульством отозвался о погоде, Провидение, словно желая уличить его в заблуждении, направило ему с двух противоположных сторон двоих новых посетителей одновременно: один прибыл пешком, другой - верхом. Тот, кто прибыл пешком и имел облик офицера-авантюриста, появился слева, то есть двигался по дороге, ведущей из Парижа; тот же, кто прибыл верхом и был одет в костюм пажа, появился справа, то есть двигался по дороге, ведущей из Фландрии.
Однако, когда пешеход переступал порог таверны, его ноги попали под копыта лошади. Тут он выругался, чтобы облегчить душу, и послышавшаяся брань позволила определить откуда он родом:
- А! Клянусь головой Господней! - воскликнул он.
Всадник, по-видимому первостатейный наездник, заставил лошадь сделать пол-оборота влево, причем на одних задних ногах и, соскочив с нее прежде чем она вновь опустила передние ноги, ринулся к пострадавшему и проговорил тоном живейшего сочувствия:
- О мой капитан, приношу вам все возможные извинения!
- А вам известно, господин паж, - заявил гасконец, - что вы меня чуть-чуть не раздавили своей лошадью?
- Поверьте, капитан, - ответил на это юный паж, - что я испытываю по этому поводу глубочайшее сожаление!
- Ну, ничего, успокойтесь, мой юный господин, - заметил капитан, сделав гримасу, доказывающую, что он все еще не полностью пришел в себя, - утешьтесь: вы, сами того не зная, оказали мне огромнейшую услугу, и я, право, не знаю, как смогу вас отблагодарить.
- Услугу?
- Огромнейшую! - повторил гасконец.
- И какую же, о Боже? - спросил паж, видя по лицу собеседника, искажаемому нервной дрожью, что тому стоит огромных усилий улыбаться, а не браниться.
- Все очень просто, - продолжал капитан, - на свете меня больше всего раздражают старые бабы и новые сапоги; так вот, сегодня утром я, как в кандалы, заковал свои ноги в новые сапоги, и в них мне пришлось дойти сюда от самого Парижа. И я искал скорейший способ их разбить, а вы одним движением руки свершили это чудо, что прославит вас навеки. И потому умоляю вас располагать мною как вам угодно: при любых обстоятельствах я к вашим услугам.
- Сударь, - поклонившись, произнес паж, - вы человек остроумный, что меня не удивляет, если вспомнить ругательство, которым вы меня приветствовали; вы человек учтивый, что также меня не удивляет, поскольку вы дворянин; я принимаю все, что вы мне предлагаете, и со своей стороны выражаю готовность оказать вам любую услугу.
- Полагаю, что вы рассчитывали остановиться в этой таверне?
- Да, сударь, хотя и ненадолго, - ответил молодой человек, привязывая лошадь к кольцу, нарочно вделанному в стену для этой цели, причем хозяин таверны следил за его действиями глазами, преисполненными радостью.
- И я тоже, - заявил капитан. - Ну, чертов хозяин, - вина, и самого лучшего!
- Прошу вас, господа! - воскликнул содержатель таверны, устремляясь на кухню, - прошу!
Через пять секунд он вернулся с двумя кувшинами и двумя стаканами и поставил их на столик, соседний с тем, что занял дворянин, прибывший первым.
- А найдется ли у вас в таверне, сударь, - спросил, обращаясь к хозяину, юный паж, чей нежный голосок чем-то напоминал женский, - найдется ли у вас комната, где бы юная девица могла бы отдохнуть часок-другой?
- У нас есть только этот зал, - сообщил владелец таверны.
- А, дьявол! До чего же это прискорбно!
- Вы ожидаете женщину, мой юный забавник? - многозначительно произнес капитан и облизнулся, поймав кончики усов, а затем прикусив их.
- Это женщина не для меня, капитан, - со всей серьезностью проговорил молодой человек, - это дочь моего благородного господина, маршала де Сент-Андре.
- Хау! Дважды и трижды велик Господь живой! Так, значит, вы находитесь на службе у прославленного маршала де Сент-Андре?
- Имею эту честь, сударь.
- И вы полагаете, что маршал остановится здесь, в этой лачуге? Мой юный паж, вы представляете себе такое возможным?.. Да что вы! - выпалил капитан.
- Безусловно; в течение двух недель господин маршал был болен и лежал у себя в замке Виллер-Котре, а поскольку он не в состоянии ехать верхом в Париж, где должен двадцать девятого числа присутствовать на турнире по случаю бракосочетания короля Филиппа Второго с принцессой Елизаветой и принцессы Маргариты с герцогом Эммануилом Филибертом Савойским, господин де Гиз, чей замок расположен по соседству с замком Виллер-Котре…
- У господина де Гиза имеется замок неподалеку от Виллер-Котре? - перебил капитан, желая продемонстрировать полнейшую готовность поддержать разговор. - А где же находится этот замок, молодой человек?
- В Нантёй-ле-Одуэне, капитан; господин де Гиз специально его приобрел, чтобы оказаться на пути следования короля в Виллер-Котре и обратно.
- А-а! Недурно сыграно, по-моему.
- О! - засмеялся юный паж, - ловкости этому игроку не занимать.
- И риска тоже, - подхватил капитан.
- Так вот, я говорил, - вновь приступил к рассказу паж, - что господин де Гиз предоставил маршалу свою карету, чтобы он мог неспешно передвигаться; но даже несмотря на легкость кареты и покойный ход лошадей, уже в Гонесе господин маршал почувствовал себя усталым, и мадемуазель Шарлотта де Сент-Андре направила меня вперед отыскать таверну, где ее отец смог бы передохнуть.
Услышав эти слова, сказанные за соседним столом, первый дворянин, тот, кто возмутился, когда при нем дурно отозвались о гугенотах, стал внимательно прислушиваться и, похоже, самым непосредственным образом заинтересовался беседой.
- Клянусь крестом Господним! - воскликнул гасконец. - Если бы, молодой человек, я знал здесь в радиусе двух льё помещение, достойное того, чтобы там остановились два таких военачальника, то не уступил бы даже собственному отцу чести лично сопроводить их туда; но, к несчастью, - добавил он, - я такого помещения не знаю.
Дворянин-гугенот сделал жест, который вполне можно было бы принять за выражение презрения. Жест этот привлек к себе внимание капитана.
- А-а! - произнес он.
И, поднявшись, он отдал честь гугеноту с подчеркнутой вежливостью, после чего, сочтя свой долг исполненным, повернулся лицом к пажу; гугенот тоже поднялся, как это только что сделал гасконец, отдал честь вежливо, но сухо, и повернулся лицом к стене. Капитан налил вино пажу, державшему стакан, пока он не наполнился на треть, затем заговорил:
- Итак, вы говорите, молодой человек, что находитесь на службе у прославленного маршала де Сент-Андре, героя Черизоле и Ранти… Я присутствовал при осаде Булони, молодой человек, и видел, какие усилия предпринимал маршал, чтобы ворваться в город. А! Клянусь верой! Вот кто по праву обладает званием маршала.
Внезапно он умолк и, казалось, задумался.
- Клянусь головой Господей! - наконец заговорил он. - Я прибыл из Гаскони, покинув замок предков, и желал бы поступить на службу к прославленному государю или знаменитому военачальнику. Молодой человек, нет ли в доме маршала де Сент-Андре какого-нибудь места, где мог бы проявить себя такой храбрый офицер, как я? Насчет жалованья я непритязателен, и если мне не придется забавлять старых баб или разнашивать новые сапоги, ручаюсь, что, к полнейшему удовлетворению своего господина, буду выполнять любые возложенные на меня поручения.
- Ах, капитан! - воскликнул юный паж. - Вы повергаете меня в печаль, ибо на деле, к несчастью, штат в доме господина де Сент-Андре полностью укомплектован, и я сомневаюсь, что даже если он пожелает, то сумеет воспользоваться вашим любезным предложением.
- Черт возьми! Тем хуже для него, ибо я могу похвалиться тем, что умею быть ценен для тех, кто меня нанимает. Ну что ж, будем считать, что я ничего не говорил, и выпьем.
Молодой человек, поднявший было стакан в ответ на приглашение капитана, внезапно стал прислушиваться, а затем поставил стакан на стол.
- Простите, капитан, - объяснил он, - но, кажется, я слышу, как подъехала карета, а поскольку кареты все еще редкость, то полагаю, не будет ошибки в утверждении, что это и есть карета герцога де Гиза; прошу позволения покинуть вас на некоторое время.
- Действуйте, мой юный друг, - с чувством произнес капитан, - действуйте: долг прежде всего.
Позволение, что испрашивал паж, было чистейшей данью вежливости, ибо, еще не услышав ответа капитана, он уже быстрым шагом покинул таверну и скрылся за углом, выйдя на дорогу.
4
ПУТНИКИ
Одиночество пошло капитану на пользу: погрузившись в раздумья, он незаметно выпил весь стоявший перед ним кувшин вина. А выпив первый, он потребовал второй. Затем - либо от того, что предмет раздумий ускользнул у него из головы, либо от того, что сам мыслительный процесс потребовал от него чересчур значительных усилий и поэтому не мог быть доведен до конца, поскольку он был не совсем ему привычен, - капитан повернул голову к гугеноту, еще раз, так же как и прежде, поклонился с подчеркнутой вежливостью и обратился к нему:
- Клянусь верой, сударь! Мне кажется, что я приветствую земляка.
- Вы ошибаетесь, капитан, - ответил тот, к кому он обратился, - если я не обманываюсь, вы из Гаскони, в то время как я из Ангумуа.
- А! Так, значит, вы из Ангумуа! - воскликнул капитан с изумлением и восхищением. - Из Ангумуа! Отлично! Отлично! Отлично!
- Да, капитан; вам это по нраву? - спросил гугенот.
- Еще как! И потому позвольте сделать вам комплимент: земли у вас обширные и плодородные, а реки их пересекают красивые; мужчины преисполнены храбрости, чему примером может служить его величество покойный Франциск Первый; женщины блистательны и остроумны, чему примером может служить мадам Маргарита Наваррская; наконец, признаюсь, сударь, что если бы я не был гасконцем, то хотел бы быть ангумуазцем.
- На самом деле, это слишком большая честь для моей бедной провинции, сударь, - отвечал дворянин из Ангумуа, - и я даже не знаю, как вас отблагодарить.
- О! Ничего не может быть проще, сударь, чем выказать мне самую малую признательность за столь прямолинейную откровенность. Окажите мне честь и выпейте со мной во славу и процветание ваших земляков.
- С огромнейшим удовольствием, капитан, - произнес гугенот, поставив свой кувшин с вином и стакан на угол стола, за которым сидел гасконец, в отсутствие пажа занимавший этот стол единолично.
После здравицы в честь уроженцев Ангумуа дворянин-гугенот, чтобы не отстать по части любезности, предложил аналогичный тост за процветание и здравие уроженцев Гаскони.
Затем, полагая долг вежливости отданным, дворянин из Ангумуа взялся за кувшин и стакан, чтобы передвинуть на прежнее место.
- О сударь! - воскликнул гасконец, - не надо так рано прерывать наше знакомство; окажите мне любезность: допейте свой кувшин вина за этим столом.
- Боюсь стеснить вас, сударь, - вежливо, но холодно произнес гугенот.
- Стеснить меня? Да никогда! Кстати, сударь, мое мнение таково, что лучше всего и полнее всего люди познают друг друга за столом. И ведь редко такое бывает, чтобы в одном кувшине вина не было трех стаканов, верно?
- Вот именно, сударь, редко такое бывает, - ответил гугенот, явно пытаясь выяснить, к чему клонит собеседник.
- Что ж, тогда я позволю себе провозгласить три тоста подряд и за каждый выпить стакан вина. Окажете ли вы мне честь выпить со мной за каждый из этих тостов?
- Окажу, сударь.
- Когда двое одновременно провозглашают от всей души здравицу в честь троих людей, это означает, что у них одинаковые мысли, одинаковые мнения и одинаковые принципы.
- То, что вы говорите, истинная правда, сударь.
- Истинная правда! Истинная правда! Вы сказали, что это истинная правда? Да, клянусь кровью Господней, сударь, это чистейшая истина безо всяких прикрас!
Затем он с самой обаятельной улыбкой добавил:
- Для начала знакомства, сударь, и для того чтобы нам сразу же объявить о сходстве мнений, позвольте поднять первый тост за здравие блистательного коннетабля де Монморанси.
Дворянин, заранее поднявший стакан и придавший лицу веселый вид, посуровел и поставил стакан на стол.
- Извините меня, сударь, - проговорил он, - но, что касается этого человека, мне невозможно согласиться с вами. Господин де Монморанси - мой личный враг.
- Ваш личный враг?
- В той степени, в какой человек его положения может быть врагом человека в моем положении, в какой значительное лицо может быть врагом незначительного.
- Ваш личный враг! В таком случае с этой минуты он становится и моим врагом, тем более, смею вас уверить, я его совершенно не знаю и не испытываю к нему особенной нежности. Репутация у него дурная: скупец, грубиян, развратник, позволяет себя разбить как полнейшую бездарь и забрать в плен как последнего дурака. О черт, как только мне могла прийти в голову мысль предложить вам подобный тост? Тогда позвольте предложить взамен другой. За блистательного маршала де Сент-Андре!
- Клянусь честью! Вы сделали дурной выбор, капитан, - заметил дворянин-гугенот, разыграв по поводу маршала де Сент-Андре ту же мизансцену, какую только что представил по поводу коннетабля. - Я не пью за здоровье человека, которого я не уважаю, человека, готового на все ради почестей и денег, человека, готового продать жену и дочь, как уже продал совесть, лишь бы получить за них хорошую цену.