- Когда так, - продолжал капатац, с намерением делая ударение на каждом слове, и пристально глядя на своего собеседника, - если все это думают, стало быть, это неправда.
- Но вы как знаете все эти подробности?
- Самым простым образом; несколько раз дон Себастьян посылал меня с поручениями к настоятельнице, и я случайно узнал в сестре-привратнице мою родственницу, которую считал умершей; добрая женщина - от радости, а может, также, чтобы вознаградить себя за продолжительное молчание, которое она должна сохранять, - рассказывает мне каждый раз, что говорится и делается в монастыре; я слушаю ее с удовольствием -понимаете ли вы теперь?
- О продолжайте! Продолжайте!
- Я почти кончил; по словам моей родственницы, бернардинки, особенно настоятельница, против плана генерала.
- О праведные женщины! - с простодушной радостью вскричал Тигреро.
- Не правда ли, - сказал, смеясь, капатац, - вот, вероятно, по какой причине они сохраняют в тайне возвращение к рассудку своей пансионерки, без сомнения, надеясь, что пока бедная девушка будет слыть помешанной, генерал не осмелится жениться на ней. К несчастью, они не знают с кем имеют дело, не знают свирепого честолюбия этого человека, для удовлетворения которого он не отступит ни перед каким преступлением.
- Увы! - простонал Тигреро с унынием. - Вы видите, друг мой, я погиб!
- Подождите, подождите, друг мой! Ваше положение может быть не так отчаянно, как вы предполагаете.
- У меня сердце разрывается.
- Мужайтесь и выслушайте меня до конца. Вчера я был в монастыре; настоятельница, с которой я имел честь говорить, рассказала мне под секретом - зная, как я интересуюсь донной Анитой, несмотря на то, что служу у дона Себастьяна, - что молодая девушка изъявила намерение говорить с духовником.
- По какой причине?
- Не знаю.
- Но это желание легко удовлетворить; я полагаю - в каждом монастыре есть свои аббаты.
- Ваше замечание справедливо, только кажется, что, по причинам мне не известным, ни настоятельница, ни донна Анита не хотят приглашать ни одного из этих аббатов, и…
- И что? - с живостью перебил дон Марсьяль.
- Настоятельница поручила мне пригласить францисканца или доминиканца, к которому я имел бы доверие.
- А!
- Вы понимаете, друг мой?
- Да-да, продолжайте!
- И привести его туда.
- И вы нашли? - спросил дон Марсьяль задыхающимся голосом.
- Кажется, что так, - улыбаясь, отвечал капатац.
- Когда вы должны вести его туда?
- Завтра в вечерню.
- Очень хорошо; и вы, без сомнения, назначили ему место, где он должен вас ждать?
- Он должен меня ждать в Париане, где я с ним сойдусь при первом ударе к вечерне.
- Я уверен, что он не опоздает.
- И я также. Что же, сеньор, как вы находите, потеряли вы время, слушая меня?
- Я нахожу, - отвечал дон Марсьяль, с улыбкой протягивая руку капатацу, - что вы очаровательный собеседник и рассказываете очень хорошо.
- Вы мне льстите.
- Нет, клянусь вам; кроме того, я нахожу, что бернардинки добрые и превосходные женщины.
- Теперь нам надо расстаться, - сказал, вставая, капатац.
- Уже?
- Я должен в эту ночь провожать моего господина в какую-то поездку за город.
- Вероятно, на какой-нибудь заговор.
- Я этого боюсь, но что же делать, я принужден повиноваться.
- Так выгоняйте же меня.
- Я это и сделаю сейчас. Кстати, вы видели дона Валентина после вашего приезда?
- Нет еще, эта продолжительная разлука тревожит меня. Если бы было не так поздно и я знал дорогу, то отправился бы просить гостеприимства у дона Антонио Ралье, его соотечественника, чтобы узнать о нем.
- Вы знаете адрес дона Антонио Ралье?
- Знаю: он живет в улице Монтерилло.
- Это в нескольких шагах; если вы желаете, я велю вас проводить туда.
- Я очень буду вам обязан. Но кому?
- Разве вы забыли человека, который держит вашу лошадь? Он проводит вас.
- Тысячу раз благодарю.
- Полноте! Не стоит благодарности. Вы завтра пойдете гулять в Париан?
- Я очень желаю видеть вашего францисканца.
Оба улыбнулись.
- Теперь дайте мне вашу руку и расстанемся.
Они вышли.
Капатац провел Тигреро по тем же коридорам. Капатац, отворив последнюю дверь, высунул голову: улица была пуста, посмотрев направо и налево, он свистнул, и через несколько минут послышались шаги и явился пеон, ведя за узду лошадь Тигреро.
- Прощайте, сеньор, - сказал капатац. - Благодарю вас за приятный вечер, который вам угодно было посвятить мне. Пиллат, проводи этого кабальеро в улицу Монтерилло и покажи ему дом дона Антонио Ралье.
- Слушаюсь, - лаконично отвечал пеон.
Друзья простились в последний раз, Тигреро сел в седло и поехал за Пиллатом, между тем как капатац воротился в дом, заперев за собой дверь.
После бесчисленных поворотов, всадник и пешеход добрались наконец до улицы, по величине которой Тигреро счел ее принадлежащей к аристократическому кварталу.
- Вот улица Монтерилло, - сказал пеон, - а вот и дон Антонио, которого вы ищете, - прибавил он, указывая на всадника, сопровождаемого тремя слугами верхом и хорошо вооруженными.
- Вы это знаете наверное? - спросил Тигреро.
- Еще бы! Я его знаю хорошо.
- Если так, примите этот пиастр, друг мой, и ступайте, мне больше не нужны ваши услуги.
Пеон поблагодарил и ушел.
Во время этого разговора всадник остановился, очевидно встревоженный.
- Подъезжайте без опасения! - закричал ему Тигреро. - Я друг.
- О-о! Теперь поздно встречать друга на улице, - отвечал дон Антонио, который, однако, подъехал, не колеблясь, но положив руку на оружие, на случай неожиданного нападения.
- Я Марсьяль Тигреро.
- Это другое дело. Чего желаете вы? Гостеприимства? Я велю слуге проводить вас в мой дом, потом оставлю вас до завтра, потому что я занят.
- Принимаю ваше предложение, но, одно слово…
- Говорите!
- Где дон Валентин?
- Вам нужно его видеть?
- Чрезвычайно.
- Пойдемте же со мной, я еду к нему.
- Само небо устроило так кстати! - вскричал Тигреро, следуя за доном Антонио.
Глава XIV
СВИДАНИЕ
Было очень поздно, когда заговорщики расстались и последняя группа офицеров вышла из гостиницы; на шоссе уже слышался топот лошаков и лошадей индейцев; ехавших на рынок; и хотя темнота была еще сильна, однако звезды начали исчезать на небе, холод сделался пронзительнее - словом, все возвещало скорое явление рассвета.
Оба путешественника опять сели за стол друг против друга, безмолвные и неподвижные, как статуи.
Трактирщик ходил по зале с озабоченным видом, как бы прибирая и чистя, но в действительности довольно растревоженный и желая в глубине сердца поскорее освободиться от этих двух зловещих посетителей, молчание и воздержанность которых мало внушали ему доверие.
Однако тот, что один говорил за себя и за товарища, два раза слегка ударил по столу: трактирщик тотчас подбежал на этот зов.
- Чего вы желаете? - спросил он с раболепным видом.
- Ваш посланец долго не возвращается, - cказал незнакомец. - Ему следовало бы уже воротиться.
- Извините, сеньор, отсюда далеко до улицы Монтерилло, особенно когда идешь пешком, однако, я думаю, что пеон скоро воротится.
- Да услышит вас небо! Подайте нам тамариндовук настойку.
В ту минуту, когда трактирщик принес требуемую настойку, постучали в дверь.
- Вот, может быть, наш посланный, - сказал незнакомец.
- Весьма возможно, сеньор, - отвечал трактирщик.
Он немного растворил дверь, которая удерживалась изнутри крепкой железной цепью, не позволявшей отворяться более нескольких дюймов, так что никакой посетитель не мог проскользнуть в дом без позволения хозяина.
Эта мера предосторожности, очень благоразумная и вместе с тем очень простая, принята во всей Мексике из-за того недоверия, какое внушает жителям организация мексиканской полиции, покровительствующей ворам.
Обменявшись несколькими словами шепотом с пришедшим, трактирщик снял цепь и отворил дверь.
- Сеньор, - обратился он к незнакомцу, пившему настойку, - вот ваш посыльный.
- Наконец! - с радостью вскричал путешественник, поставив стакан на стол.
Вошел пеон, вежливо снял шляпу и поклонился.
- Ну, друг мой, - спросил незнакомец, - вы нашли того человека, к которому я вас посылал?
- Нашел, сеньор, мне посчастливилось встретить его в ту минуту, когда он возвращался с улицы Сант-Агустин.
- А-а! Что же он сказал, получив мою записку?
- Во-первых, сеньор, он дал мне пиастр, потом сказал: "Воротись, как можно скорее, и скажи тому, кто послал тебя, что я поспею на свидание, назначаемое им, почти в одно время с тобой!"
- Так что…
- Так что он будет здесь, вероятно, через несколько минут.
- Очень хорошо! Ты малый умный, - отвечал незнакомец. - Вот тебе еще пиастр, теперь ты можешь уйти.
- Благодарю, сеньор, - сказал пеон, весело кладя пиастр в карман. - Если бы каждый месяц было по две ночи такие, как эта, то через год я разбогател бы.
И, поклонившись во второй раз, он вышел из залы по всей вероятности затем, чтобы отправиться спать.
Пеон не солгал, потому что не прошло и десяти минут после его ухода, как раздался топот лошадей, и не только постучались в дверь, но и позвали несколько раз.
- Отворяйте смело, хозяин, - сказал незнакомец. - Я знаю этот голос.
Трактирщик повиновался, и несколько человек вошли в залу.
- Наконец, вы воротились, любезный Валентин! -вскричал по-французски вошедший, с живостью подходя к путешественникам, которые, со своей стороны, подходили к нему.
- Благодарю за скорость, с которой вы явились на мое приглашение, любезный Ралье, - ответил охотник.
Трактирщик закусил губы, услышав, что говорят на языке, которого он не понимал.
- Гм! Это англичане, - прошептал он с досадой.
- Лусачо, - обратился Валентин к трактирщику; - я должен говорить о важных делах с этими кабальеро, так как я желаю, чтобы вы не мешали, я вас прошу уступить мне эту залу на один час.
- Сеньор… - прошептал трактирщик.
- Я понимаю, вы хотите денег, - хорошо, я вам дам, но с условием, что никто не войдет сюда, пока я не позову.
- Однако, сеньор…
- Выслушайте меня и не перебивайте! Еще не рассветет часа два, итак, до тех пор вы не отворяйте вашей гостиницы. Вы не можете ожидать посетителей; я покупаю у вас каждый час по унции. Вы согласны?
- Я думаю, сеньор, за эту цену я продам вам весь день, если вы желаете.
- Этого не нужно! - вскричал, смеясь, охотник. - Только я не хочу, чтобы подслушивали и подсматривали.
- Я человек честный, сеньор.
- Желаю думать так; только я предупреждаю вас, что если я увижу в щель глаз или ухо, я сейчас пошлю пулю в знак предостережения; а я имею несчастье стрелять очень метко.
- Я позабочусь, чтобы мои люди не беспокоили вас.
- Вы удивительный трактирщик! Я предсказываю вам, что вы быстро разбогатеете, потому что очень хорошо понимаете ваши интересы.
- Я стараюсь угодить тем, кто удостаивает своим присутствием мою гостиницу.
- Прекрасное рассуждение. Вот вам две обещанные унции и два пиастра в придачу за ту закуску, которую вы нам подадите. Прикажите поставить лошадей этих кабальеро в конюшню и оставьте нас.
Трактирщик поклонился, сделал гримасу в виде улыбки, принес с проворством - не весьма обыкновенным в людях его звания - заказанную закуску и низко поклонился охотнику.
- Теперь, - сказал он, - никто не войдет сюда без моего приказания.
Он вышел.
Пока Валентин уговаривался с трактирщиком, присутствующие молчали, внутренне смеясь над странным способом действия охотника и над неопровержимыми аргументами, которые он употребил для того, чтобы избавиться от шпионства, которого всегда должно опасаться в подобных местах, где хозяева обыкновенно служат нескольким сторонам сразу, и нисколько не совестятся изменять тем, кто дорого им платит.
- Теперь, - сказал Валентин, как только дверь затворилась за трактирщиком, - мы по крайней мере будем разговаривать безопасно.
- Говорите по-испански, друг мой, - отвечал Ралье.
- Зачем же? Так приятно разговаривать на своем языке, когда редко находишь случай, как, например, я. Уверяю вас, Курумилла этим не оскорбится.
- Я вам говорю это не для вождя, дружба которого к вам мне известна.
- Для кого же?
- Для дона Марсьяля, который приехал со мной и имеет сообщить вам что-то важное.
- О-о! Это меняет положение, - сказал охотник, тотчас заменив французский язык испанским. - Вы здесь, любезный дон Марсьяль?
- Да, сеньор, - отвечал Тигреро, выходя из тени, в которой он стоял до сих пор, и сделал несколько шагов вперед. - Я очень рад увидеться с вами.
- Кого вы еще привезли с собой, любезный Антуан?
- Меня, друг мой, - сказал третий человек, сбрасывая с себя плащ. - Брат мой думал, что в случае тревоги лучше, если он будет не один.
- Брат был прав, любезный Эдуард, и я благодарю его за прекрасную мысль, которая доставила мне удовольствие пожать вам руку. Теперь, сеньоры, если вам угодно, мы сядем и поговорим, потому что, если я не ошибаюсь, нам надо пересказать друг другу вещи очень важные, в особенности для меня.
- Действительно, так, - отвечал Антуан Ралье, садясь, и его примеру немедленно последовали остальные.
- Если вы хотите, - начал Валентин, - мы начнем по порядку, таким образом, мы кончим гораздо скорее - вы знаете, что минуты драгоценны.
- Прежде всего, друг мой, - сказал Антуан Ралье, - позвольте мне от имени всех моих родных и от меня самого поблагодарить вас еще раз за услуги, которые вы оказали нам во время нашего путешествия по Скалистым горам; без вас, без вашей разумной дружбы и вашей мужественной преданности, мы никогда 6ы не выбрались из ущелий, где погибли бы самым жалким образом.
- К чему, друг мой, напоминать в эту минуту?
- К тому, - с живостью перебил Антуан Ралье, -чтобы вы убедились, что можете располагать всеми нами, как вам заблагорассудится: руки, кошелек и сердце - все вам принадлежит.
- Я это знаю, друг мой: вы видите, что я, не колеблясь, обратился к вам, рискуя даже скомпрометировать вас. Оставим же это и приступим к делу. Что вы сделали?
- Я исполнил ваше приказание, друг мой: по вашему желанию я нанял и меблировал дом на улице Такуба.
- Извините, вам известно, что я очень мало знаю Мехико: я приезжал сюда редко и никогда не оставался надолго.
- Улица Такуба одна из главных в Мехико; она напротив дворца и в двух шагах от той улицы, где я сам живу с моими родными.
- Прекрасно! Под каким именем нанят этот дом для меня?
- Под именем дона Серапио де-ла-Ронда. Ваши слуги уже два дня, как приехали.
- То есть?
- То есть, Весельчак и Черный Лось: первый - ваш мажордом, а второй ваш камердинер; они все привели в порядок, и вы можете переехать, когда хотите.
- Сегодня же.
- Я сам вас провожу.
- Благодарю! А потом?
- Потом брат мой Эдуард нанял от своего имени у заставы Сан-Лазаро небольшой домик, где десять лошадей тотчас будут помещены в великолепной конюшне.
- Хорошо - это касается Курумиллы: он будет жить в этом доме с вашим братом.
- Теперь приступим к другому, друг мой.
- Говорите!
- Вы не будете на меня сердиться?
- На вас? Полноте! - сказал Валентин, протягивая ему руку.
- Не зная, довольно ли у вас денег - а вы знаете, друг мой, что денег понадобится вам много…
- Знаю; ну так что ж?
- Ну…
- Я вижу, что я должен прийти к вам на помощь, любезный Антуан; так как вы считаете меня бедным охотником без копейки за душой и так как сердце ваше полно деликатности, то в каком-нибудь уголку моей спальни, в каком-нибудь ящике, от которого вы дадите мне ключ, вы положили пятьдесят, а может быть, и сто тысяч пиастров с намерением, если эта сумма окажется недостаточной, предложить мне более - не правда ли?
- Вы будете сердиться на меня за это?
- Напротив, я очень вам признателен, друг мой.
- О благодарю!
- Вы за что благодарите меня, любезный Антуан?
- За то, что вы принимаете сто тысяч пиастров.
Валентин улыбнулся.
- Вы именно таковы, каким я считал вас! Только, благодаря вас от глубины всего сердца за услугу, которую вы хотели мне оказать, я не принимаю ее.
- Вы отказываете мне, Валентин? - сказал Ралье печально.
- Я вам не отказываю, друг мой, я просто вам говорю, что мне не нужны эти деньги, и вот вам доказательство, - прибавил он, вынимая из портфеля бумагу, сложенную вчетверо, которую он подал своему соотечественнику. - Вы банкир, следовательно, вы знаете дом Торнуда Дэвидсона и К°.
- Это самый богатый банкирский дом в Сан-Франциско.
- Разверните же эту бумагу и прочтите.
Ралье повиновался.
- Неограниченный кредит открыт на меня Торнудом, - вскричал он голосом, дрожащим от радости.
- Это вам не нравится? - спросил Валентин, улыбаясь.
- Напротив, стало быть, вы богаты?
Облако печали пробежало по лицу охотника.
- Я вас огорчаю, друг мой?
- Ах! Вы знаете, некоторые раны не закрываются никогда. Да, друг мой, я богат; Курумилла, Весельчак и я, после смерти моего молочного брата, мы одни знаем в Апачерии самые богатые прииски, какие только существуют на свете. Я не поехал с вами в Мехико, для того, чтобы съездить на эти прииски. Теперь вы понимаете? Но что значит для меня это несметное богатство, когда сердце мое умерло и все радости моей жизни уничтожены навсегда!
Под тяжестью глубокого волнения, охотник опустил голову на грудь и подавил рыдание.
Курумилла встал среди всеобщей тишины, потому что никто не решался сказать слов утешения видя столь сильное горе и, положив руку на плечо Валентина, сказал мрачным голосом:
- Искатель Следов помни, что ты поклялся отмстить за нашего брата.
Охотник выпрямился, как будто его ужалила змея, и, крепко пожав руку, протянутую ему индейцем, смотрел на него с минуту со странной пристальностью.
- Только одни женщины плачут по мертвым, потому что не могут за них отмстить, - продолжал индеец тем же резким тоном.
- Да, вы правы, - отвечал охотник с лихорадочной энергией. - Благодарю вас, вождь, вы заставили меня опомниться.
Курумилла приложил к своему сердцу руку друга и оставался с минуту неподвижен; наконец, он выпустил руку Валентина, сел и, завернувшись в свой плащ, впал в прежнюю немоту, из которой могло его вывести только такое важное обстоятельство. Валентин два раза провел рукой по лбу, орошенному холодным потом, и силился улыбнуться.
- Простите мне, что я на минуту забыл возложенную на себя роль, друзья, - сказал он кротким голосом.
Три руки молча были протянуты к нему.
- Теперь, - продолжал он твердым голосом, но в звуках которого еще слышался отголосок бури, - поговорим о бедной донне Аните Торрес.