Мариус слушал г-на Кумба опустив голову; он страдал безмерно, видя, как незаслуженно обижают женщину, которую он любил больше своей жизни; он судорожно вздрагивал всем телом, и крупные горячие слезы текли по его смуглым щекам; однако он испытывал по отношению к г-ну Кумбу такое глубокое чувство уважения, что не решился даже открыть рот, чтобы подать свой голос в ее защиту, и удовольствовался лишь тем, что смотрел на говорившего умоляющими глазами.
Когда г-н Кумб вышел из кухни, оставив там подавленную и жалобно стонущую Милетту, Мариус, как только мог, утешил свою мать и догнал хозяина домика уже в саду, где тот гулял под покровом начинавших сгущаться вечерних сумерек, надеясь отделаться от сожалений, вызванных провалом предпринятой им попытки.
- Отец, - сказал ему Мариус, - надо извинить мою мать: она женщина и, естественно, испытывает чувство страха; я же мужчина и отдаю себя в ваше распоряжение.
- Что ты такое говоришь? - спросил г-н Кумб, совершенно не ожидавший такого крутого поворота фортуны.
- С того времени как я начал понимать значение слов, моя мать, указывая на вас, говорила мне: "Вот тот, кому я обязана жизнью, дитя мое, и я каждый день буду просить Бога, чтобы он позволил тебе сделать для хозяина то же, что тот сделал когда-то для меня. Не удовольствовавшись только спасением моей жизни, он не бросил меня в нужде. И да будет Небо столь справедливо, что позволит нам засвидетельствовать когда-нибудь хозяину нашу признательность". Я был совсем маленьким, когда она говорила так со мной, отец, однако слова эти до сих пор не изгладились из моей памяти, и сегодня я хочу доказать вам, что готов сдержать то обещание, о каком она просила у меня.
Голос юноши был твердым, решительным и уверенным, однако г-н Кумб полагал или хотел полагать, что молодой человек хвастается.
- Нет, - сказал он уже с горечью в голосе, - сейчас твоя мать была права, я виноват в том, что требую уважения и к моей собственности, и к моей персоне, виноват, что позволил подвергнуть себя публичным оскорблениям и удручающим меня унижениям. Зачем же требовать к себе уважения, будучи слишком старым, чтобы командовать? Разве не является простым и естественным тот факт, что молодые люди позволяют себе делать из бедного старика игрушку в своих руках, и не бессмысленно ли для этого человека заставлять их прислушаться к его жалобам? (Господин Кумб совершенно упустил из виду, что сам же выступил подстрекателем упомянутых им событий.)
- Вы оберегали мое детство, - с возросшей энергией заявил Мариус. - Теперь мне надо охранять вашу старость. Тот, кто трогает вас, трогает и меня; тот, кто оскорбляет вас, оскорбляет и меня. Завтра я увижусь с господином Риуфом.
Больше уже г-н Кумб не мог позволить себе сомневаться. Он нашел заступника, и, хотя тот был молод, его отвага вполне могла заставить г-на Кумба надеяться на победу над его врагами.
И в третий раз за этот день он обнял Мариуса. Никогда еще он не проявлял столько нежности по отношению к сыну Милетты. Правда, он впервые в нем нуждался.
- Но только, - сказал молодой человек, освобождаясь от его объятий, - поклянитесь мне никогда больше не быть таким жестоким по отношению к моей матери, когда у нее не будет тут больше меня, чтобы ее утешить.
VIII. Как господин Кумб увидел провал своего плана мести из-за вмешательства секунданта, который нанес удар в самое сердце избранному им заступнику
Квартира и контора соседа г-на Кумба располагались на улице Паради, то есть на одной из крупных артерий Марселя, выходящих на улицу Канебьер.
Мариусу без труда удалось узнать адрес личного врага его благодетеля - этого дон Гормаса, которого ему необходимо было наказать за нанесенные им г-ну Кумбу оскорбления. Он оказался в одном из тех темных проходов, что встречаются как в старом, так и в новом Марселе, поднялся по узкой лестнице и остановился на втором этаже, где, как ему сказали, можно было найти того, кого он искал. И действительно, на дверях, открывавшихся полевую руку от него, он заметил две медные дощечки, врезанные в дерево; на одной из них была выгравирована надпись: "Жан Риуф и сестра, комиссионеры и судовладельцы", а на другой - "Контора и касса". Повернув ручку двери с первой надписью, он вошел внутрь помещения.
Надо сказать, что южане с большим трудом воспринимают ссоры, происходящие без шума; им всегда перед началом боя необходимо, чтобы труба хотя бы немного возвестила о нем. Мариус был уроженец этого края и, несмотря на свою молодость, успел усвоить присущие южанам привычки. В течение целой ночи и во время поездки из Монредона в Марсель он делал все, чтобы поднять свой моральный дух, и так в этом преуспел, что ни один командир не нашел бы к чему придраться ни в его внешнем виде, ни в выражении его лица. Редингот его был застегнут до подбородка, волосы были слегка зачесаны на одну сторону, брови сдвинуты, а ноздри раздувались и губы дрожали именно так, как подобает поборнику справедливости.
- К господину Жану Риуфу! - воскликнул он весьма вызывающим голосом и пересек порог двери, не снимая шляпы.
Один из двух служащих, работавших за проволочной загородкой с окошечками, оторвал свой нос от пачки коносаментов, которые он в это время заполнял. Все в пришедшем - наружность, интонация голоса, поведение - вызвали его удивление, но он несомненно подумал, что его время слишком драгоценно, чтобы хотя бы частицу его уделить посетителю и обратить его внимание на необходимость соблюдать приличие и элементарную вежливость, снимая при входе в помещение шляпу; вот почему, сделав Мариусу кончиком пера знак не шуметь и подождать, он продолжил свою работу.
Мариус же слишком страстно желал положить конец распре г-на Кумба, чтобы начинать самому еще одну ссору. Он закусил удила, почти готовый обидеться на молчание служащего своего будущего противника, и, в состоянии гнева, которому был обязан волнению своей крови, пообещал себе непременно посчитаться с этим человеком.
Чтобы чем-то занять себя, Мариус осмотрелся: помещение, в котором он очутился, странным образом контрастировало с той сценой, какую он хотел разыграть на этом театре. За те семнадцать месяцев, что ему пришлось работать, он перебывал во многих конторах, но ни разу за все это время не встретил такой, где бы, как в этой, безукоризненный порядок был присущ всему; где бы чистота представала такой привлекательной, где бы своеобразный вкус обнаруживался даже в том, как продуманно были расположены образцы товаров, которые заполняли застекленные шкафы, и бумаги, которыми были забиты этажерки с отделениями для папок. Царившее здесь спокойствие, оберегаемый цветными шторами полумрак, молчание обоих служащих и их усердие придавали этой комнате сходство с храмом труда и мира, так что Мариусу не без усилий удавалось поддерживать в себе тот накал возбуждения, какого он достиг, одновременно разгорячая как кровь в собственных жилах, так и свою почтительную любовь к г-ну Кумбу.
К счастью для дела, защиту которого возложил на себя Мариус, дверь кабинета открылась и оттуда появился какой-то господин. Малообщительный приказчик по-прежнему с помощью своего пера, служившего ему телеграфом для его связей с другими людьми, указал Мариусу, что ему следует войти в кабинет, откуда только что вышел этот господин.
Молодой человек, низко надвинув на лоб шляпу, вновь придал своему лицу прежнее выражение, которое так смягчило предварительное ожидание, и прошел в кабинет. Он сделал шаг вперед и пересек порог двери, но, не успев оглядеть кабинет, отпрянул на два шага назад и с такой поспешностью поднес руку к голове, чтобы поздороваться, что его головной убор, выскользнув у него из рук, покатился по калькуттским циновкам, устилавшим паркетный пол.
Вместо г-на Жана Риуфа, вместо заносчивого молодого человека, к встрече с которым он проделал столь грозные приготовления, Мариус увидел перед собой очаровательную молодую девушку; в комнате она была одна.
Ей могло быть года двадцать четыре или двадцать пять; она была высокого роста, худощавая и гибкая; ее волосы, того золотистого цвета, который с такой любовью воспроизводили на своих полотнах художники Венеции, ниспадали ей на затылок, как шиньон, и их вряд ли можно было удержать даже обеими руками; рыжеватые отблески волос, блеск бровей, сияние иссиня-черных глаз, алый цвет губ еще больше подчеркивали белизну ее кожи.
Разумеется, Мариус не оценил ни одной из этих подробностей; он не заметил простоту ее наряда, не соответствовавшего особенности ее красоты; он не заметил ни ее нежной улыбки, ни выражения доброжелательности на ее лице, ни ободряющего жеста, каким она пригласила его сесть; он находился в состоянии такого сильного потрясения чувств, какое должен испытывать какой-нибудь мелкий корсар, преследующий, как он полагает, мирное торговое судно и внезапно обнаруживающий, что оно поднимает флаги расцвечивания и открывает грозные ряды батарей. Мариус мог уже быть храбрым, но был еще слишком молод, чтобы не быть застенчивым. Ему показалось, что гораздо страшнее было встретиться лицом к лицу с этой красивой особой, чем с противником, которого он искал. И он неловко, принужденно скомкал свою шляпу, пробормотал несколько слов и уже готов был убежать, если бы чистый, звонкий голос молодой девушки, проникший в самое его сердце, не напомнил ему о цели визита.
- Сударь, я слышала, как вы только что спрашивали о господине Жане Риуфе, - сказала она.
Мариус покраснел, вспомнив, каким угрожающим голосом он заговорил, входя в контору, отделенную от кабинета лишь перегородкой.
Он молча поклонился.
- Сударь, его сейчас нет, - добавила девушка.
- В таком случае, мадемуазель, прошу меня извинить, я приду снова, я приду опять.
- Сударь, должна вам заметить, что вы весьма рискуете приходить напрасно много раз. Господин Риуф редко бывает здесь; но, если вы пожелаете сообщить мне, о чем идет речь, я, вероятно, смогла бы дать вам достаточно определенный ответ, поскольку именно я веду все дела в торговом доме.
- Мадемуазель, - возразил Мариус (его замешательство лишь усилилось от самоуверенности и непринужденности молодой девушки), - поскольку данный вопрос сугубо личный, мне непременно хотелось бы самому побеседовать с господином Риуфом.
- Весьма вероятно, что это в равной степени касается и меня, сударь. Простите мне мою настойчивость: она продиктована исключительно моим желанием избавить господина Риуфа от неприятностей, затруднений или еще того хуже. Он, несомненно, будет обеспокоен каким-нибудь долговым обязательством по отношению к вам или вашим родителям, - продолжала девушка с несколько погрустневшим выражением лица. - Вы можете доверительно говорить со мной, сударь; если ваше долговое требование законно, в чем лично у меня нет сомнений, я сделаю так, чтобы отпустить вас довольным.
Мариус понимал, что он не должен ничего сообщать о цели своего визита этой девушке, которая, судя по названию торговой фирмы, написанному на входной двери, должна была, как ему показалось, приходиться сестрой врагу г-на Кумба; но он столь простодушно отдался счастью видеть и слышать ее, что забыл о главном условии соблюдения тайны - о необходимости удалиться, чтобы сохранить ее; вместо этого он продолжал стоять перед девушкой, словно онемев от восторга.
И пока мадемуазель Риуф в ожидании его ответа молчала, Мариус на мгновение пришел в замешательство, а затем, не владея собой, ответил с горячностью:
- Мадемуазель, долг, который я явился предъявить господину Риуфу, не из тех, что оплачивают через кассу.
Ничто не встречается чаще, чем несоответствие между тем, что человек думает, и тем, что он говорит. Испытывая последний прилив воинственного жара, внушенного ему накануне г-ном Кумбом, Мариус увлекся цветистостью фразы и, прежде чем он успел договорить ее до конца, уже горько сожалел об этом. Девушка побледнела как смерть, ее длинные ресницы стали медленно опускаться на глаза и на мгновение почти совсем закрыли их, как будто для того, чтобы скрыть их выражение. Она поднялась и, опираясь одной рукой на край письменного стола и изо всех сил стараясь не выдать своего волнения, произнесла:
- Сударь, что бы вы ни собирались потребовать от господина Риуфа, вы заранее можете быть уверены в том, что он ответит на это с честью. Соблаговолите сообщить мне ваше имя и час, когда вам будет угодно еще раз прийти сюда, и тогда у вас появится уверенность, что вам не придется тратить время понапрасну.
Мариус стоял как вкопанный. Страдание, сквозившее в словах девушки, тронуло его, однако еще более сильное впечатление на него произвела ее гордая и мужественная покорность судьбе.
- Мадемуазель, - с почтительным смирением ответил он на этот последний вопрос, - не будете ли вы так любезны передать господину Риуфу, что я приходил от имени господина Кумба и что я приду снова завтра.
- От имени господина Кумба? Того самого господина Кумба, что проживает в Монредоне в домике рядом с шале, построенном там моим братом? - воскликнула мадемуазель Риуф, устремляясь к двери, остававшейся до сих пор открытой, и поспешно закрывая ее.
- Вы совершенно правы, мадемуазель, - ответил Мариус, - я сейчас представляю здесь именно интересы господина Кумба.
- Вы его сын, не так ли?
Мариус молча кивнул. Его собеседница жестом руки пригласила его сесть и продолжила:
- Вы могли заметить только что, сударь, как, будучи всего лишь женщиной, в трудных и сложных обстоятельствах я смогла обуздать свою сестринскую чувствительность, побороть слабость, присущую нашему полу, и одержать верх над моей неприязнью к положению, когда жизнь двух храбрых людей вверяется воле случая; но тут ситуация совершенно иная. Из услышанного мною рассказа обо всем происшедшем между вашим отцом и моим братом я сделала вывод, что вся вина должна быть отнесена на счет моего брата. И еще до сегодняшнего дня я высказала ему свое порицание. Вы пришли, чтобы потребовать удовлетворения за его поведение, не так ли?
Мариус колебался с ответом.
- Отвечайте, сударь, я вас умоляю дать ответ!
- Именно так, мадемуазель, - пробормотал молодой человек.
- В таком случае, сударь, я прошу вас оказать мне честь и взять меня в ваши секунданты.
- Мадемуазель, - возразил Мариус, ошеломленный как этим предложением девушки, так и ее мужественным и решительным видом, - каким бы лестным для меня ни было ваше предложение, оно, однако, в случае моего согласия содержит некоторую опасность. Ваш брат не преминет предположить, что мое намерение получить удовлетворение за все оскорбления, которым с его стороны на протяжении двух месяцев подвергался мой отец, не было серьезным. Я благодарю вас, но, простите, вашего предложения принять не могу.
- Я сделаю так, чтобы ваши подозрения не оправдались, сударь, и очень прошу вас оказать мне эту важную услугу.
- Мадемуазель, в таком случае соблаговолите объяснить мне причины, побуждающие вас столь настойчиво обращаться ко мне с этой просьбой.
- Их несложно понять: мой брат виноват, и я об этом знаю; ничто не может извинить его за те оскорбительные шутки, какие он позволил себе по отношению к господину Кумбу, но я очень сомневаюсь в том, что искупить их он может только собственной кровью, и полагаю, что с его стороны будет достаточно выразить искренние сожаления и извинения по поводу случившегося. Если эти извинения потребует от него посторонний, то какими бы почтительными они ни были, будучи предназначены человеку возраста и склада характера господина Кумба, брат ни за что не захочет именно так разрешить данный вопрос; перед сестрой же ему нечего стыдиться, и я думаю, что, имея на него достаточно влияния, я добьюсь его согласия на эту жертву суетного самолюбия.
- Мне бы не хотелось вам отказывать, мадемуазель, - сказал Мари ус, с большим трудом противясь настояниям девушки. - Но подумайте: вина за эту ссору целиком лежит на вашем брате, о чем я с сожалением вынужден вновь напомнить вам. И мне не подобает заранее открывать путь удовлетворению такого рода; это будет выглядеть так, что я испугался.
То, с каким волнением Мариус произнес последние слова, вызвало улыбку мадемуазель Риуф.
- Нет, сударь, - отвечала она. - Поскольку мой брат ничего не ведает о ваших претензиях, он от меня первой узнает, сколько просьб и настояний мне понадобилось, чтобы вы решили предоставить мне возможность мирно покончить с этим делом. Кстати, сударь, по-моему, вы еще так молоды, что наверняка успеете доказать тем, кто позволил себе в этом усомниться, что твердость вашего сердца не разнится с отважной дерзостью вашего взгляда.
Мариус вновь покраснел, услышав такой комплимент, доказывавший, что если он теперь с любопытством изучал красивую внешность девушки, то и она бросала на него взгляды, оценивая внешние достоинства своего собеседника.
- Мадемуазель… - вновь заговорил он, явно колеблясь с окончательным решением.