...Вот здесь, дорогой Профоенор, я должен несколько отступить от своего повествования.
Почему мы, ахейцы, в бою в последние века столь превосходим все другие народы? Конечно, наши воины лучше подготовлены к схваткам, а наши полководцы сызмальства обучаются военной науке - стратегии; но, уверен, есть и еще одна, ничуть не менее важная причина наших славных побед, что мы всегда одерживали над всеми - над коварными финикийцами, над дикими эфиопами, над спесивыми египтянами, над грозными ассирийцами, - над всеми народами обозримого мира.
А дело тут в дружбе, да, да, в нашей дружбе, мой милый Профоенор!
Ведь у других народов - как? Люди воюют либо по принуждению своих царей, либо по собственной воле, то есть, в таком случае, - ради грабежа. Потому и воины у них не очень-то надежные.
А как у нас бывало в те времена?
Ахейский мальчик становился воином уже в двенадцать лет. И вовсе не по принуждению и не из корысти, а потому что тебя потом и ахейцем не будут считать, если ты не нюхал военной жизни. В мое время таким и жениться было запрещено.
И служили по пятнадцать лет. И при этом жили не в городах, а в военных лагерях.
Сейчас ничего этого уже нет - потому и страшно мне становится, Профоенор, когда думаю о дорийской угрозе, надвигающейся с Севера...
...Да, так вот! Представь себе - попадал двенадцатилетний мальчик на военную службу. Пока еще не настоящим воином, а эфебом, учеником. Отрывался от семьи, ни матери, ни отца, ни деда рядом, - кто мог наставить его, кто мог защитить?
Но и взрослые воины, гоплиты, в свой черед испытывали потребность, которая появляется у любого уверенного, сильного человека - потребность кого-то близкого наставлять, защищать.
Потому и получалось так, что каждый эфеб тотчас попадал под опеку одного из гоплитов, и на долгие годы они становились самыми близкими людьми...
До тебя, возможно, доходили слухи, что порой между ними возникала и порочная плотская связь... Нет, нет, не верь, Профоенор, не верь! Подобные слухи может распускать лишь тот, кто не знает вовсе тогдашней военной жизни!.. Ну, может, и случалось такое изредка, а каралось, поверь, весьма строго. Никак это не было правилом - о, нет, о, нет! Эта была чистая мужская дружба, заменявшая им домашнюю жизнь, с которой они расстались с детства на многие годы.
Кстати, это способствовало и тому, что всегда был прекрасен и внешний облик наших воинов. Мы, ахейцы, как никто другой в мире, ценим красоту. Оттого всякий гоплит желал, чтобы хорошо выглядел его подопечный эфеб. Ну и сам, конечно, старался, чтобы его эфебу не было стыдно за своего старшего друга.
Вот почему наши воины, в отличие от воинов из остальных земель, всегда бывали выбриты, красиво причесаны, каждый день совершали омовения, умащивались маслами, и, уж поверь, никогда от них за версту не воняло козлом, а изо рта у них не разило чесноком, как от каких-нибудь хеттских воинов, от храбрых ассирийцев или от презренных эфиопов.
Нет, наши воины, и эфебы, и гоплиты, всегда желали радовать друг друга своим благоуханием и своею красотой. И - снова повторю - ровно ничего срамного, плотского в этом нет. Радуемся ведь мы в храмах красоте статуй наших богов, хотя вовсе и не помышляем о постыдном плотском соитии с ними
Как же эта дружба способствовало победам нашего войска? Да вот как! В бою наши гоплиты сражались не столько за своих царей, не столько даже за самих себя, сколько каждый - за своего эфеба, укрывшегося за его щитом. Каждый наш гоплит знал: побеги он с поля боя - это будет для его эфеба, которого некому защитить, верная смерть. Потому не было никого более мужественного в бою, чем наши ахейские гоплиты!
О, знал бы ты, какое горе бывало, если в бою у гоплита погибал его эфеб или у эфеба - его гоплит! В таких случаях тот, кто оставался цел, кидался на врага, не думая о том, чтобы уцелеть, а жаждя лишь мщения. Чаще всего он, конечно, погибал, но прежде наносил врагам такой урон, что не в радость им было убийство его товарища.
Так оно и бывало, поверь мне!..
А что случалось, когда гоплит, отслужив свои пятнадцать лет, покидал военную службу. Оба они, и двадцатисемилетний гоплит, и юный эфеб, рыдали в голос, никого не стыдясь. Бывало даже и так, что потом эфеб, не вынеся разлуки, кончал с собой, бросившись на собственный меч.
Такое, впрочем, происходило нечасто. Обычно эфеб вскоре сам становился гоплитом и брал под свое крыло вновь прибывшего эфеба. И все продолжалось, как после ночи солнце вновь продолжает свой круг.
Ну а вернувшийся домой гоплит заводил дом, семью, - но ничего более дорогого, чем та скрепленная боями и кровью дружба, для него все равно не было. Быть может, потому-то мы, ахейцы, не всегда бываем слишком ласковы со своими женами и, женившись, уже не так тщательно следим за своей внешностью. Так что Менелай был в этом не одинок...
...Ладно, сейчас не о Менелае речь, я ведь остановился на том, что по распоряжению Агамемнона к Ахиллу в Птелей прибыл Патрокл. И не случайно я прервался на этом рассказ про гоплитов и эфебов тогдашних времен.
Ибо...
Ибо - какую в своей жизни привязанность к тому времени он, Ахилл, мог испытать? Привязанность к диким кентаврам, к которым был отдан на обучение? Едва ли.
Привязанность к дочкам скиросского царя?.. Ну уж нет! Какая тут может быть привязанность, если сами они роем, надо полагать, как мухи над каплей меда, вились вокруг него? Тут просто взыграла его молодая кровь, но ни о какой настоящей привязанности, уверен, не может идти и речи!
И вот получается - даже той радости, которая выпадает на долю каждого ахейского юноши, он, Ахилл, царский сын, так никогда и не испытал!
Так что Агамемнон и тут не ошибся в своих расчетах - крепчайшая дружба между Ахиллом и Патроклом завязалась сразу же, едва Патрокл прибыл в Птелей. Они были так не похожи один на другого, эти двое, - воспитанный у кентавров могучий, горделивый, вспыльчивый Ахилл и выросший в роскошных Микенах, благонравный, хрупкий Патрокл, - и именно из-за их несхожести эта дружба была им обоим так нужна, ибо каждый восполнял собою то, чего нет у другого. Такая же дружба соединяла, наверно, олимпийца Аполлона и его прекрасного друга, земного юношу Кипариса.
Более сильный Ахилл с первых дней взял Патрокла под свое крыло, став как бы наставником-гоплитом при нем, эфебе. Он обучил Патрокла всем военным премудростям, которые постиг, находясь у кентавров, и вскоре мало кто смог бы отличить ученика от учителя, если бы вдруг Патрокл появился на поле брани в доспехах мирмидонского царевича...
(Ах, снова же всем на беду - и Патроклу, и троянцам, и самому себе - выучил его этому Ахилл!..)
Когда птелеец Анхиз, брат Бусилая, мало уступавший тому гиганту в росте и силе, попробовал однажды насмехнуться над хрупким видом Патрокла, Ахилл, услыхавший это, в гневе нанес ему такой удар кулаком, что Бусилаев братец тут же отошел в Аид, и уже больше подобных шутников в Птелее не находилось. Да и потом, во время Троянской войны, не припомню, чтобы отыскался кто-нибудь, желающий насмехнуться над Патроклом - про тот случай в Птелее было известно всем...
А Патрокл помогал своему другу, воспитаннику диких кентавров, приобщиться к великой микенской культуре, передавал ему наши древние легенды, пел под кифару наши лучшие песни - и под воздействием Патрокла начал понемногу изменяться наш Ахилл: более подобающими ахейскому царевичу, не такими порывистыми, как у взмыленного кентавра, становились его движения, более изящной сделалась речь, умягчился нрав, загрубевший, пока он четыре года жил там, на Севере, среди диких племен.
Как необходима жаркому дню предшествующая утренняя прохлада - иначе бы земля была выжжена дотла; как необходим летнему утру наступающий день, чтобы сполна пробудился мир, - так необходимы были друг другу они, эти двое!..
Однако же не для того направил Агамемнон Патрокла к Ахиллу, чтобы осчастливить их обоих, совсем иная, далекая была у него цель. Но он знал, что к подобной цели не вознесешься сразу, подобно птице, к ней надо терпеливо двигаться, поднимаясь со ступени на ступень. И завязавшаяся дружба между Ахиллом и Патроклом дружба была лишь первой ступенью на его пути к этой цели.
Дальше - вторая ступень: сватовство ахейских царей к Елене, о котором я тебе уже рассказывал. Но кое-что при этом опустил: то, что среди ее женихов один все же не был ни царем, ни царевичем. Ибо этим женихом был все тот же наш Патрокл, попавший в число женихов по настоянию далеко глядящего Агамемнона...
Нет, нет, Патрокл и не помышлял о том, что станет мужем Елены. Агамемнон сказал ему, что мужем Елены все равно станет Менелай, это дело уже решенное. Однако для вида нужно устроить состязания между другими женихами. А ты, мой Патрокл, так возмужал, находясь при доблестном Ахилле! И заскучал ты, наверно, в этом Птелее, забытом олимпийцами, - отчего бы тебе не побывать несколько дней в славной Спарте? Зато представь, как великолепно ты будешь смотреться на этих состязаниях! Ибо, уж поверь мне, ты прекрасен, как молодой бог!
Льстивые речи Агамемнона тронули сердце юноши. Да и отчего бы в самом деле не погостить несколько дней в Спарте? Так в числе женихов Елены оказался и Патрокл.
Жаль, жаль, конечно, что не увидела тогда Елена Патрокла - а то, глядишь, потом и Парис бы ее не соблазнил. Но, как тебе уже известно, во время этих состязаний не видела она никого из съехавшихся в Спарту женихов. Всем были лишь переданы ее слова - хочу, мол, в мужья Менелая. С тем остальные женихи и разъехались по домам. Но еще прежде, ты знаешь, все они скрепили именем самого громовержца ту клятву - не щадя жизни, помогать мужу Елены во всех его делах. Вот и наш Патрокл отныне был навеки связан этою клятвой.
А если Патрокл - стало быть, и Ахилл. Вот как далеко умел смотреть Агамемнон!
Поэтому, когда после бегства Елены Агамемнон с Менелаем бросили клич всем бывшим ее женихам собираться на большую войну против Трои и всей Ионики, Ахилл Патрокла и отговаривать не стал - знал, что нерушима клятва, скрепленная именем Зевса, даже в царстве Аида ждет страшная кара всякого, кто презреет ее.
Но и отпустить своего друга одного на эту войну, конечно же, он не мог. Немедля помчался он в свое мирмидонское царство готовить для похода корабль. Не помогли тут ни слезы птелейцев, уже полюбивших своего молодого правителя, ни слезы его матери Фетиды, знавшей, какая участь уготована ему...
Вот мы и дошли до того дня, когда отплыли от данайского берега корабли всех наших царей. Никогда еще мир не видел сразу столько кораблей, соединившихся в один флот! Скажу тебе, Профоенор, - величественное, завораживающее зрелище! Не поверил бы, что столько кораблей есть на свете, если бы тогда не увидел их сам!
Откуда только не было там кораблей! Микенские корабли под белыми парусами, двухмачтовые спартанские корабли, огромные корабли из Пилоса, фиванские корабли, с солнцем, изображенным на парусах, стовесельные афинские корабли, корабли Одиссея, царя Итаки...
Какие там еще есть у нас вокруг большие и малые города?..
Слепцы, верно, поняли это так, что хозяин просит их напомнить ему, какие города послали свои корабли, и запели, чередуясь:
Город Кемир кораблей своих стаю направил.
И корабли из Тегей, что на Крите, приплыли.
И корабли из Дуликии,
и с островов Эхинадских,
И корабли из далекого града Фоаса,
И корабли из Фавмакии, винами славной,
Из Гермионы красивейшей,
славной своими садами,
И из Эпей корабли, коих нет быстроходней,
И из Аркадии, что под Килленской горою,
И с Саламина Аяксов огромный корабль...
- Нет, нет! - остановил их Клеон и, когда они смолкли, он, снова обращаясь к своему гостю, добавил: - Эдак же они будут петь до самой ночи, и то, думаю, времени им не хватит, чтобы перечислить все эти города и корабли. Никто их никогда не мог пересчитать, ибо, ты мне поверь, кораблей этих были тысячи.
И море было спокойно. Значит, сам Посейдон был на нашей стороне!
"Ах, как прекрасно все начинается!" - так я думал тогда, мой милый Профоенор, ликуя от восхищения тою мощью, которую скрепил своею властью Агамемнон...
...О, мой милый Профоенор! Молод я был, молод и глуп! Не понимал, что война, даже война за прекраснейшую из женщин, не бывает прекрасной. Она ужасна, ужасна! Любая война!..
Но тогда... Тогда смотрел я с нашего корабля на все эти корабли завороженными глазами, на то, как они мчатся по морской глади, как попутный ветер полощет их белые или ярко раскрашенные паруса, и восторг, отнимающий дыхание восторг переполнял меня!
Лишь один корабль был под траурными черными парусами - мирмидонский корабль, на котором плыли Патрокл и Ахилл. Потом уже я узнал, что Фетида перед отплытием сына рассказала ему о мрачном пророчестве, и вот он под черными парусами плыл к Трое, навстречу неумолимой судьбе...
БЛИЖЕ К ПОЛУДНЮ
О величии войны. - Первая вылазка и первая битва. - Недостойный Акторид. - Брисеида. - Рука Ахилла.
- Жара, однако же, вправду!.. - прервал свой рассказ Клеон. - Ладно, пора устраивать водопад, не будем напоследок приберегать, побережем лучше свою плоть... Эй, Фамария, давай-ка - вавилонский водопад!
Рабыня подошла к стене, по которой стекали струйки холодной воды, взялась за какой-то незаметный рычаг - и тотчас вода хлынула потоком в специально устроенную для этого каменную чашу, откуда по желобу тут же уносилась из грота.
Прошло немного времени - и в гроте стало несравнимо свежей.
- Ну и как тебе этот водопад? - спросил Клеон своего гостя.
- О, да! - с восхищением отозвался тот. - Мне еще видеть такого не доводилось! Даже у нашего царя я не видел ничего подобного... Еще бы! Микены, как-никак! Великий город! Потому у вас и лучшие в Греции мастера. У нас, в Эпире, таких, конечно, нет.
- Как раз мастера, сделавшие мне это, - сказал Клеон, - были родом не из Микен, а из ассирийского Вавилона, там они большие умельцы на такие штуки. Потому это и называется "вавилонский водопад". Я этих мастеров нанял в прошлом году и заплатил за работу им, поверь мне, весьма и весьма немало. Так что, милый Профоенор, дело вовсе не в том, имеются ли в Микенах мастера, а в том, что в Микенах много золота.
А почему много золота? Да потому, что много крови за него в течение веков проливали Микены - и своей, и чужой, в том числе и крови твоих земляков, эпирцев. Но вам, эпирцам, за участие в войнах на стороне Микен доставалась лишь слава, ну а золото уходило сюда, в Микены, отчего даже ваши цари беднее, чем иной микенец, вовсе не увенчанный царским венцом.
В молодости я гордился богатством своего города, но после Троянской войны, клянусь тебе, гордиться этим перестал. Нет, я, как видишь, вовсе не отказываюсь от тех небольших радостей, кои, благодаря золоту, можно себе позволить; но гордиться этим - о, нет!
Знаешь, сколько крови пролилось в ту войну ради золота, что привез потом из Трои Агамемнон? Столько, сколько воды изливает мой вавилонский водопад! И утекала она в песок по всему ионическому берегу, как утекает вода по этим вот желобам...
На чем я, однако, остановился?..
Да, на том, как величественно отплыли наши корабли от данайских берегов и как, глядя на наш огромный флот, я думал: "О, сколь величественна в таком случае будет эта война!"
Когда же война предстала передо мной во всем своем кровавом ужасе?
Да вскоре, совсем уже вскоре! Хотя, то была еще совсем не та по размаху война и совсем еще не та кровь.
Ибо, ты, быть может, думаешь, мы сразу высадились у самой Трои? Нет, до того было еще далеко. Поскольку (повторяясь, скажу) предводитель наш Агамемнон был дальновиден и терпелив.
Начал Агамемнон с того, что разделил свое огромное войско на отряды в две-три сотни воинов, и такими отрядами, на десятке, а то и меньше, кораблей каждый, мы стали нападать на союзные Трое небольшие городки ионического побережья. По замыслу Агамемнона, мы таким образом ослабляли Трою, уничтожая одного за другим ее союзников. Кроме того, мы угоняли оттуда скот и грузили его на свои корабли, пополняя тем наши запасы. Трою с ходу не возьмешь, наверняка потребуется осада - кто знает, сколь длительная, - надо же будет чем-то кормить многие тысячи наших воинов. О первой такой вылазке тебе и расскажу.
Это был совсем крохотный городок, называвшийся... Ах, да не помню уже! Что вспоминать, если от этого городка давно остались одни головешки! Вовсе не названием своим он запомнился мне...
Отряд наш тоже был не велик, всего шесть кораблей. Но зато два корабля - какие! Один с саламинцами и их могучим царем Аяксом, а второй - того страшней для врага, ибо то был корабль самого Ахилла с его известными своей доблестью мирмидонцами. Четыре других корабля (я как раз находился на одном из них) были микенскими, под началом скверного воина и вообще скверного ахейца, некоего Акторида, приходившегося каким-то дальним родственником нашему царю. А уж спесив был! Изо всех сил тужился показать, что судьба всего похода на Трою зависит от него куда больше, чем даже от Ахилла, не говоря уж об Аяксе. Ведь он ближе, чем они оба к великому Агамемнону, царю царей!
К Тартару - вот к чему он был ближе всего! Ибо, уверен, даже не в мрачный Аид, а в смрадный Тартар потом, после смерти, следовало низвергнуться его тени, туда должен был унести ее хладнокрылый Танат [В греческой мифологии: бог - олицетворение смерти]!
Ну а тогда...
Тогда этот самый Акторид решил показать Ахиллу и Аяксу, что наши микенцы всегда впереди их мирмидонцев и саламинцев, а сам он - более храбрый воин, чем эти два великих героя. Потому повелел нашим гребцам изо всех сил подналечь на весла, чтобы непременно обогнать их корабли, - рассчитывал первым ворваться в тот городишко и тем посрамить двоих прославленных.
Поначалу, казалось, удача сопутствовала ему - гребцы наши оказались хороши, микенские корабли вырвались вперед, оставив далеко позади Аяксов и Ахиллов корабли, и первыми зарылись носами в береговой песок. Однако затем удача ему сразу изменила. Как-то не подумал он, что при виде наших кораблей может и не заробеть небольшое войско этого городка.
Когда наши воины спрыгнули с кораблей на берег, их гоплиты уже вышли из города, развернули боевую линию и, ощетинившись копьями, правильным порядком двинулись на нас.
Что в таком случае положено делать? Ясно - тоже выстроить линию, а там уже - кто кого! Но это если в голове у военачальника хоть немного мозгов, а не одна только спесь.
Ну а наш Акторид - что?
- Трусы! - кричит. - Сколько их - а вас сколько! Вперед! Рубите их!
Был среди нас Леонтей, опытный воин - он попытался Акторида остудить: мол, где это видано - чтобы ахейцы нападали вот так, россыпью? Мы же не дикие кентавры, не знающие строя. Да и саламинцев с мирмидонцами дождаться не мешало бы.
А тот в ответ ему:
- Жалкий трус! Испугался ионийских копей?! - И - секирой ему по голове.
Так еще до Трои и пока еще без участия ионийцев пролилась наша первая в той войне кровь.
Остальные, страшась разделить участь Леонтея, бросились на строй гоплитов, подобно неразумным варварам.