Я не ошибся. Минуло еще два дня (унесших, к слову, еще не менее сотни наших воинов) - и к берегу подошел тот кораблик, посланный когда-то Агамемноном за Брисеидой. Оттуда сошли его люди, и вели они за собой девушку, накрытую покрывалом, чтобы никто не увидел ее лица. Я сразу же понял: Брисеида!
Агамемнон приказал немедленно соорудить шатер, отвести туда девушку и выставить вокруг шатра охрану из ста пятидесяти лучших гоплитов.
Ах, не помогли бы и эти сто пятьдесят, если бы Ахилл со своими мирмидонцами нагрянул в тот же день!..
Однако Ахилл обычно возвращался с охоты лишь через два дня, и корабль его был не столь быстроходен, так что покуда наш царь не слишком-то опасался.
Уже на другое утро девушку снова посадили на корабль, и тот куда-то поспешно отплыл - видимо, в сторону какого-то известного лишь его гребцам и самому Агамемнону островку.
А что же Ахилл, что же наш Ахилл?! Что творилось в разуме его, когда, вернувшись с охоты на остров, он там не застал своей возлюбленной?!
Нет, не могу представить! Возможно, рапсоды сумели как-то себе вообразить все это...
Эй, почтенные старцы, про это у вас какие-нибудь песни есть?
Слепцы призадумались, о чем-то перемолвились между собой и наконец запели:
Сокол вернулся в гнездо - не застал соколицы...
Голубь вернулся в гнездо - не застал голубицы...
Птицы - и те голосят, обезумев от горя!
Что же - Ахилл, не заставши своей Брисеиды?
Волосы рвал на главе, и рыдал, и стенал он,
Горько рыдая, к богам обращался с мольбою...
Клеон, прерывая их, сказал:
- Да, уж наши рапсоды насочинят! Зная Ахилла, ни за что не поверю, что стал терять время на рыдания, стенания и мольбы к богам. Не таков он был! Думаю, сразу повелел своим мирмидонцам при всем оружии грузиться на корабль. Ну разве что, может, нескольких рабов из тех, что оставил ему Агамемнон, сперва прикончил вгорячах - на такое он, взращенный кентаврами, вполне был способен, ибо скорее всего сразу понял, для чего они здесь были оставлены. Но этого я своими глазами не видел и не стану в том божиться...
...И вот помню тот день, когда мы снова увидели Ахилла. Мы стояли, прижавшись спинами к нашему частоколу, а на нас - к этому времени уже в двадцатый раз, наверное,- надвигались троянцы. И ужас теперь наводил на нас высокий гребень на шлеме Гектора - знали, что и нынче многих он отправит в Аид своим мечом. И многие, наверно, в тот час думали так же, как я: почему среди нас нет подобного героя?
А наши лучшие мужи где? Аякс лежит на своем корабле и, видать, не скоро еще воспрянет от полученной раны. И залечивает раны Одиссей на своем корабле. Ранены и Менелай, и храбрый Диомед - еще неизвестно, выживут ли. Дорого нам стоил тот первый приступ Трои!
Ах, если бы Ахилл был среди нас!..
Вдруг кто-то обернулся в сторону моря и воскликнул:
- Смотрите!
К берегу приближался корабль под черными парусами.
- Ахилл! К нам плывет Ахилл! - закричали в наших рядах.
И лишь его имени было достаточно, чтобы к нам вернулась храбрость и мы наконец-таки достойно, как подобает ахейцам, встретили врага.
Вот чего стоило на той войне одно его имя!
МЕЖДУ ПОЛУДНЕМ И ВЕЧЕРОМ
О мудрости мироустройства. - Рабыня или жрица? - "С нами Ахилл!" - Поединок Ахилла с Гектором. - Первая победа.
- Вот и солнце, хвала богам, прошло свою вершину, - прервав повествование, сказал Клеон. - Скоро и жара начнет спадать.
Как мудро, однако, устроен богами наш мир! Боги думают о нашей земле, потому Гелиос не зависает в зените на своей огненной колеснице, а сразу торопится вниз, иначе мир был бы давно уж испепелен.
Знойный день бывает мучителен, однако не слишком долог, и мы видим в том великое благо... А вот в том, что молодость наша дана нам на время, ненамного большее, чем то время, что солнце пребывает в зените, мы почему-то видим кару богов.
Нет, Профоенор! Долгий вечер старости - тоже одно из великих благ, дарованных богами. Ибо молодость слепа: она не видит самое себя. Старость куда как более зряча. Для того она нам и дарована, чтобы мы могли обозреть прожитую жизнь.
Но - уж не знаю, почему - не всем ее даровали боги! Вот и Ахиллу не была она дарована. Он был в зените славы, но жизнь его так же стремительно неслась к своему пределу, как вскорости это солнце неминуемо будет скатываться в море.
Хотя, может, и в том была предусмотрительность богов, отмеряющих жизнь нашу. Задержись Ахилл в этом мире - и, боюсь, много, много царств он испепелил бы своим неукротимым нравом и своей яростной отвагой.
Возможно, по той же причине пали и многие другие герои на этой войне. Говорят же у нас, что сам великий Зевс возжелал Троянской войны после того, как взмолилась к нему Гея-Земля, прося избавить ее от столь большого числа героев, ибо тяжко ей стало под их могучей поступью...
...Однако же я остановился на том, что корабль под черными парусами показался на горизонте и наши воины возгласили: "Ахилл! К нам плывет Ахилл!"
Его корабль не проделал еще и половины пути от горизонта до берега, а мы уже отразили натиск троянцев. Впервые мы смяли их ряды, и впервые они так поспешно отступили к стенам своего города.
Не знаю, видел ли нашу победу Агамемнон. Когда мы, упоенные ею, вернулись за частокол, он не отрываясь смотрел в море, на этот корабль, и не радость, а тревога была на его лице. Слушая, как мы наперебой рассказываем ему о посрамлении троянцев, кивал, но, кажется, не слышал нас, думая о чем-то своем.
Затем обратился ко мне:
- Клеон. Сейчас сюда прибудет Ахилл. Посему отбери две дюжины лучших гоплитов, пусть они будут при полном вооружении, и встретьте его с почестями, подобающими царевичу, а затем препроводите его в мой шатер и сами оставайтесь там, никуда не уходите. - Сам же поскорей удалился в свои чертоги.
Единственный из воинов я понимал, для чего им отдано такое распоряжение. Знал он, что такое Ахилл, наш царь, предвидел, сколь ужасен будет его гнев и страшился остаться с ним наедине.
Когда я, однако, увидел Ахилла, - он первым спрыгнул с корабля на берег и, не дожидаясь своих мирмидонцев, не слыша наших приветствий, устремился к шатру Агамемнона, - когда я увидел его искаженное гневом лицо, я понял, что, если он, Ахилл, даст волю этому своему гневу, то и мои две дюжины гоплитов не больно помогут нашему Агамемнону. Мои воины тоже что-то почувствовали - не слишком-то бодро двинулись за ним.
Надо было слышать, с какими велеречивыми словами обратился Агамемнон к Ахиллу, когда тот ворвался в его шатер!
- О, счастливейший день! Хвала богам - я, наконец снова вижу Ахилла, самого доблестного из моих воинов! Вот кто принесет нам победу, ибо рожден для великих подвигов!.. О, смотри, Ахилл - при виде тебя слезы умиления текут по моим щекам!..
И вправду мокры в тот миг были его глаза. Умел, если нужно, плакать настоящими слезами наш царь, ни один лицедей на подмостках с ним не мог бы тягаться!
Ахилл прервал его льстивые речи.
- Где Брисеида? - спросил он.
Брови царя в лицедейском удивлении поползли вверх:
- Брисеида?.. Но, Ахилл, поверь мне, мой мальчик, я не слышал ни о какой Брисеиде!.. Сейчас, после столь долгой разлуки, почему мы должны говорить о какой-то совершенно неведомой мне...
Но Ахилл опять перебил его:
- Не пятнай себя ложью, Агамемнон. Ты прекрасно знаешь, кто такая Брисеида - ведь это именно ты велел похитить ее! Рабы, твои лазутчики, признались мне, что это твои люди похитили ее!
Царь наморщил лоб, словно припоминая что-то.
- Погоди, погоди, Ахилл... - наконец произнес он. - Уж не о той ли черноволосой рабыне, что была у тебя на острове, ты говоришь?.. Неужели из-за какой-то рабыни мы, цари, будем ссориться?
- Она не рабыня, и ты это знаешь, Агамемнон, - вспыхнул Ахилл.
И опять брови Агамемнона поползли вверх в удивлении:
- То есть как - не рабыня?! Стало быть, меня ввели в заблуждение?.. Если это не рабыня, а твоя наложница - тогда совсем иное дело, и мы здесь же, сейчас все разрешим!.. Ты ее из Птелея привез? Или из какого-то другого данайского города?
- Она не данайка, - вынужден был ответить Ахилл, - и это тебе, Агамемнон, тоже наверняка известно. Она родом из того города, который сжег твой недостойный родственник Акторид.
- Значит, она ионийка! - подхватил Агамемнон. - В таком случае, как же ты говоришь, Ахилл, что она не рабыня? Все ионийские города - союзники надменной Трои, а ты ведь должен бы знать, что я повелел все союзные Трое города сжигать дотла, а уцелевших жителей забирать в рабство. Нет, она рабыня, и ты лишь подтвердил это своими словами, Ахилл!.. Кроме того, из твоих слов я понял, что это как раз та самая рабыня, которую я и повелел забрать, восстанавливая священное право собственности, оберегаемое самим Зевсом, я лишь восстановил это право, угодное богам. Она ведь, эта ионийская рабыня, принадлежит вовсе не тебе.
- И кому же тогда?
- О, как и сказано в законах, - тому, кто ее захватил! А захватил ее в том городе (я это знаю, и ты не станешь это отрицать) мой несчастный родственник Акторид, тяжко изувеченный в бою подлыми ионийцами.
Последние слова Ахилл пропустил мимо ушей, он, верно, и не знал, что стало с этим самым Акторидом после его удара. Будет настоящий герой интересоваться подобными пустяками! Но гоплиты, стоявшие в шатре, не смогли сдержать улыбок.
Агамемнон, однако, не обратил на их улыбки никакого внимания и продолжал:
- Да, да, мой бедный племянник Акторид получил страшные увечья, добывая эту рабыню! Он славно бился за нас; должен же и я отплатить ему добром - вернуть ему то, что он доблестно добыл в бою! Боги не простили бы меня, если бы я поступил иначе! Ибо чужую собственность нельзя отнимать, это преступление, Ахилл! По закону, добытая в бою рабыня становится собственностью того, кто первым ее схватил, и это, как все видели, сделал мой храбрый Акторид!.. Не печалься, Ахилл, ты еще добудешь себе много рабынь покраше этой! Вот она, вся Ионика, пред тобой! Ионийские женщины прекрасны, и любая из них - твоя!.. Кроме, конечно, жриц, ибо их, страшась гнева богов, я воспретил кому-либо обращать в рабынь.
Ахилл с надеждой сказал:
- Но тогда ее не вправе был обратить в рабство твой Акторид, ибо она жрица, эта девушка!
Теперь уже Агамемнон весьма правдоподобно изобразил на лице растерянность.
- Жрица, говоришь?.. Но я этого не знал!.. И какому же богу принадлежит эта жрица?
- Она жрица Аполлона.
- О! - схватил себя за волосы Агамемнон. - Великого Аполлона, любимейшего из сыновей Зевса!.. Ах, мой неразумный племянник Акторид, на что покусился ты! За что, видно, и претерпел он свои увечья: рука всесильного Аполлона покарала тебя!.. И наши последние военные неудачи - из-за того же: боги мстят и мне за моего неразумного племянника! Поделом же мне - ибо справедлива кара богов!.. Ах, мой бедный Акторид не знал этого! Как он мог догадаться, если она, бедняжка, не сказала ему?!
- Он мог бы догадаться, - сказал Ахилл, - уже по тому, что захватил ее в храме Аполлона, где перед тем у алтаря бога зарубил ее отца Бриса, Аполлонова жреца.
- Ахилл, Ахилл! - со слезами на глазах отозвался Агамемнон. - Ты же знаешь, сколь коварны ионийцы! Они могут прятаться в храмах, выдавая себя за жрецов, за богов, за кого угодно, лишь бы избежать той участи, которую я им предуготовил. Увы, боги не ставят тавро на своих жрицах и жрецах!.. Впрочем, несмотря на это, я вполне заслужил их кару, ибо - пускай даже невольно и косвенно - повинен в нанесенном им оскорблении. А еще более виновен перед богами мой Акторид, за что обречен с тех пор на страдания. Ибо нет страшнее кощунства, чем попытаться овладеть жрицей всесильного бога! Даже попытаться, Ахилл, даже помыслить о том, чтобы лишить невинности жрицу великого бога, - и то величайшее из кощунств, и кара за то всегда бывает страшна!
Конечно, он не мог не заметить, как смутился Ахилл при этих его словах, но, разумеется, не подал виду.
- О Ахилл! - все еще со слезами на глазах произнес он. - Как я благодарен тебе за то, что ты поведал мне о невольном кощунстве, кое мы совершили! Я сделаю все, чтобы попытаться загладить свою вину перед богами! Тебе же боги воздадут должное за твою заботу об их девственных жрицах!
Ах, все более смущался Ахилл, краска густо заливала его лицо.
А на щеках Агамемнона вдруг высохли слезы, и он, словно это лишь только сейчас пришло ему в голову, сказал:
- Однако ответь мне, Ахилл, - ты в самом деле уверен, что она жрица Аполлона? Я нисколько не сомневаюсь в твоей правдивости, но в заблуждение, как известно, впадают порой даже олимпийские боги. Не могла ли она ввести и тебя в заблуждение, назвавшись жрицей, а на самом деле не являясь таковой?
Ахилл молчал
- Впрочем, - внезапно спохватился Агамемнон, - это легко проверить! Жрицы Аполлона девственны, бог ни за что не допустил бы посягательств на их невинность. Пускай же мои рабыни осмотрят ее, и, если они подтвердят, что она осталась невинной, стало быть, ты не обманулся - жрица она!
- Не смей этого делать! - воскликнул Ахилл.
- Да, - проговорил царь, - я вижу, ты и сам уже сомневаешься в этом... Но - хорошо, хорошо, Ахилл! Мы не станем ничего такого делать, раз ты этого не желаешь. Видишь - я готов на все, чтобы только лишний раз не гневить тебя.
- В таком случае отдай мне Брисеиду, - потребовал Ахилл.
- Как ты можешь такое говорить? - с сожалением отозвался Агамемнон. - Неужели ты не понял еще?! Будь она жрицей или будь рабыней - она в любом случае не сможет стать твоей!
Посуди сам! Если она жрица - то она принадлежит ни тебе, ни Акториду, ни мне, а лишь богу Аполлону, и тогда, чтобы он не гневался, я должен отправить ее в Микены; у нас там два храма, посвященных Аполлону, пусть она служит ему в одном из них.
Ну а если она рабыня - то и в этом случае должна быть отправлена в Микены, только уже к моему несчастному племяннику Акториду, коему она принадлежит, и я, чтя волю богов, должен способствовать ее скорейшему возвращению к нему.
Нет, Ахилл, ты, я полагаю, не подумал, когда потребовал: "Верни мне ее". Едва ли ты действительно желаешь, чтобы я нарушил волю богов.
Ахилл стоял мрачнее тучи и не знал, что ответить на эти слова царя. Наконец спросил грозно:
- Так что же, ты не отдашь мне Брисеиду?.. - и не по себе стало всем, кто видел его в этот миг.
Агамемнон явно тоже в этот миг почувствовал себя зыбко, ибо поспешил ответить:
- О нет-нет, Ахилл, я этого, - слышали боги! - вовсе не сказал! Но и ты должен кое-что предпринять, чтобы, если я отдам ее тебе, оправдать меня перед богами. Готов ли ты мне в этом помочь?
На лице Ахилла отобразилось недоумение.
Агамемнон с готовностью стал ему объяснять.
Все, мол, очень просто, милый Ахилл! Предположим, она рабыня, по праву принадлежащая Акториду. Но тот же Акторид может добровольно передать ее Ахиллу в дар, если узнает, что доблестный Ахилл нанес огромный урон высокомерной Трое. Он сам, царь царей Агамемнон, подвигнет на то своего племянника (как он подвигнет на что-либо этого онемевшего, с отшибленными мозгами, умеющего лишь ветры пускать племянника, наш царь, правда, умолчал).
Ну а коли Акторид ее подарит - значит, и богам нечего гневаться: по праву будет владеть ею Ахилл.
Теперь - если она все-таки действительно жрица великого Аполлона... Но и в этом случае ты, милый Ахилл, должен как следует проучить троянцев. Твои победы над ними будут означать, что Аполлон не гневается на тебя и готов тебе даровать свою жрицу. Мне же, смертному, останется только порадоваться за тебя и передать тебе эту Брисеиду, выполняя волю великого бога.
В общем, так ли, иначе ли - бей троянцев, а там видно будет, таков был смысл сказанного Агамемнона.
- Так что, как видишь, все в твоих руках, Ахилл, - закончил он свою речь.
- Хорошо, - мрачно ответил Ахилл, - завтра же я со своими мирмидонцами вступлю в сражение.
- Только лишь завтра? - удивился Агамемнон. - Я думал, тебе действительно не терпится увидеть свою Брисеиду!
Ахилл сказал твердо:
- Да, завтра. Ибо сегодня до вечера ты сделаешь то, что я тебе скажу. Не знаю, где ты прячешь Брисеиду, но нынче же ты велишь привезти ее сюда, и пусть ее отведут на мой корабль. Я вступлю в бой лишь после того, как ты сделаешь это.
- Но, Ахилл!.. - попытался вразумить его Агамемнон. - Так нельзя, мой милый Ахилл. Мы еще не узнали волю богов - желают ли они, чтобы Брисеида досталась тебе! Мы это будем знать только после сражения! А ты желаешь, чтобы она уже находилась на твоем корабле, как принадлежащая тебе!
- Мои мирмидонцы сойдут с корабля, - сказал Ахилл, - а я поклянусь Зевсом, что не взойду на него, пока не сделаю того, что ты требуешь. Но пусть она будет здесь - и не станем больше об этом спорить!
Агамемнон попытался все-таки отсрочить то, чего желал Ахилл: дескать, Брисеида находится далеко, к нынешнему вечеру, может, и не успеют ее привезти. Ты, мол, царевич, уже нынче вступай в бой, а уж там - к завтрашнему дню... Или - что вернее - к завтрашнему вечеру. Да, никак не раньше...
Но Ахилл был непреклонен:
- Нет, сегодня! Ты успеешь, Агамемнон, если поторопишься. Вряд ли ты прячешь ее слишком далеко, а твои корабли быстроходны. Пошли самый быстроходный из них, и он наверняка успеет обернуться. Нынешним вечером я должен увидеть, что она уже здесь. Таково мое последнее слово, царь!
Агамемнон понял, что далее спорить бесполезно, и так он уже достиг многого.
- Пусть будет по-твоему, - вздохнув, согласился он. - Но помни - ты поклялся самим Зевсом, что, когда ее доставят на твой корабль, ты ногой на него не ступишь прежде времени.
- Можешь не напоминать мне, царь, - сказал на это Ахилл. - Я всегда помню свое слово и всегда его держу. Лучше поспеши с отправкой корабля, не трать понапрасну время, - и с тем, не прощаясь, стремительно вышел из его шатра.
О, каким взглядом провожал его Агамемнон! Видел бы ты этот взгляд, Профоенор! Если бы он умел метать глазами молнии, Ахилл, наверняка, был бы испепелен!
Затем, после ухода Ахилла, поразмыслив, он выпроводил меня с гоплитами из шатра, а к себе призвал финикийца, владевшего самым быстрым кораблем и состоявшего у него на службе, - недавно как раз этот финикиец и командовал похищением Брисеиды, - и вскоре его корабль на всех парусах унесся за горизонт.
До вечера Ахилл стоял на берегу, вглядываясь в даль. Из шатров выходили посланцы от всех царей позвать царевича на пир, устроенный в его честь, - каждому было лестно приветить у себя славного Ахилла, - но он только покачивал головой и снова устремлял взор в сторону моря. Приходили с тем же и от Агамемнона; к ним Ахилл даже оборачиваться не стал - так и ушли, не получив никакого ответа.
Лишь когда солнце уже начало скатываться в море, на горизонте возникла точка, и сразу преобразилось лицо Ахилла. Вскоре точка обрела очертания финикийского корабля. Он стал приближаться.