Каково же было их удивление, когда через несколько минут они заметили, что лес все сгущается. Густая завеса лиан и ползучих растений, переплетаясь, тянулись от одного дерева к другому и составляли непреодолимую преграду.
- Мы заблудились.:.- сказал Гиллуа, вздрогнув.
- Это невозможно, - ответил Барте, - мы едва отошли от берега.
- Вы видите сами, куда мы зашли.
- Прислушаемся, может быть, журчание ручейка позволит нам ориентироваться.
Но они напрасно прислушивались: ничто не нарушало тишины, среди которой было бы слышно даже падение листа.
После двух или трех бесполезных попыток отыскать дорогу они остановились, чтобы посоветоваться, на что решиться. Рассудив, что они не могли далеко отойти от берега за короткое время, они решали остаться до рассвета на этом месте, будучи уверены, что при первых лучах солнца легко отыщут дорогу.
В нескольких шагах от них находилось старое гигантское дерево; легко взобравшись на него, они удобно расположились на ветвях, чтобы провести ночь.
Было два часа ночи, луна скоро исчезла, унеся с собою скудный свет, пробивавшийся сквозь листву, и оба друга скоро не могли различить ветви, на которой сидели. Среди этой тишины и темноты в ушах у них жужжало, кровь приливала к мозгу; они уже стали было терять сознание, когда вдали послышался шум раздвигаемых кустов и радостный собачий лай, раздавшийся в их ушах приятной музыкой.
- Уале! - воскликнул Барте.
- Мы спасены, - ответил Гиллуа.
Они начали кричать, чтобы указать направление. Им ответил мужественный голос Лаеннека.
- Где вы? - гаркнул он. - Вот уже полчаса как мы ищем вас!
Молодые люди соскочили наземь и бросились на шею своему спасителю.
В нескольких словах сообщили они ему, что случилось.
- Вы сделали большую неосторожность, - сказал Лаеннек, - вас мог растерзать леопард, который был тем опаснее, что вы его ранили; без Уале, нашедшего ваш след, вы непременно погибли бы. Только туземцы умеют находить дорогу в этих густых лесах; мы непременно пошли бы вас отыскивать, но без этой славной собаки только случайность могла направить нас в вашу сторону.
- А Буана? - воскликнули молодые люди.
- Спасена! Уале прямо привел нас к кумирам, и мы поспели вовремя, чтобы избавить Буану от ужасной участи, ожидавшей ее… Нияди и его солдаты делали чудеса, а собака загрызла двух разбойников. Костер был уже разведен, и бедную девушку собирались зарезать, когда мы пришли. Она была привязана к дереву, полумертвая от страха. Увидев огонь, я взял Уале на привязь, и мы подходили без шума, когда Кунье испустил крик тано. Услышав знакомый сигнал, Буана мужественно подняла голову; это была помощь, это было освобождение. Не прошло и двух минут, как мы накинулись на похитителей. Половина - всех человек двадцать - были убиты, остальные убежали. Но пора вернуться в наш лагерь. Со мной пошли только Кунье и Йомби; мы возвращались, когда услыхали ваш выстрел, и предположили, что вы должны быть недалеко… Пойдемте, я расскажу вам дорогой подробности нашей экскурсии.
Добрые негры, услышав свои имена, поспешно подошли и, чтобы выразить свою радость, схватили руки молодых людей и приложили их к сердцу. Через несколько минут маленький караван был опять в полном составе.
Король Ремвоко. - Прибытие к ассирам
Едва солнце позолотило вершины высоких деревьев, путешественники выступили в дальнейший путь. Они серьезно опасались, как бы кумиры не явились отомстить за смерть своих товарищей, а опасность была для них тем больше, что они не могли скрыть свой путь в лесу, будучи принуждены постоянно следовать по дороге караванов. Первые пять дней они останавливались только для того, чтобы принять пищу да отдохнуть несколько часов, и с восходом луны снова продолжали свой путь.
В конце седьмого дня пути путешественники поняли по различным признакам, что заросли кончаются: тропинка сделалась шире, лес не так густ; на каждом шагу попадались деревья, срубленные рукою человека и, вероятно, предназначенные для туземных построек. Все показывало, что скоро путники дойдут до обитаемых мест.
Действительно, на другой день в десять часов утра они увидели обширную равнину, засаженную маниоком, иньямом и бананами и орошаемую широкой, глубокой рекой, которая текла по направлению к западу.
На расстоянии двух ружейных выстрелов группа туземцев нагружала в пироги, прикрепленные к берегу, корни маниока и плоды.
- Это люди моего племени, - сказал Йомби.
В ту же минуту негры приметили путешественников и побежали к ним навстречу с громкими криками. Когда они увидали трех белых, удивление их не знало границ, и, приняв их за духов, они бросились к их ногам. Очевидно, они никогда еще не видели людей этой расы.
Йомби тотчас рассказал им, что вел посланных великим белым духом Майякомбо, которые захотели посетить страну фанов, и что их прибытие принесет счастье людям этого племени. Бедняги, вне себя от восторга, предложили белым духам немедленно свезти их к своему королю, живущему в большой деревне Эноге, немного выше по течению реки.
Предложение было принято; Лаеннека и его спутников усадили в большую пирогу, в которой без труда могло поместиться человек пятьдесят. Все фаны разместились в других пирогах, и флотилия отправилась в путь. В десять часов вечера остановились напротив маленькой деревни, но вместо того чтобы приблизиться к берегу и выйти на сушу, держались поодаль от берега, потому что эта страна повиновалась многим королям, и фаны боялись, чтобы чужие не заставили белых остановиться, прежде чем те приедут к королю Рембоко.
Течение реки, насколько путешественники могли судить, шло теперь к северо-западу почти по прямой линии, а берега были так низки, что трава точно смешивалась с водой.
На восходе солнца путешественники не могли не восхититься редким плодородием этих мест. На обоих берегах реки зрели сочные бананы, сорго, иньям, сахарный тростник. Кунье не мог опомниться от удивления, потому что эти места были еще необитаемы, когда он проходил тут первый раз.
- Вот племена фанов, - сказал Барте, - которые вместо того, чтобы идти вперед с железом и огнем в руках, стали пастухами и земледельцами.
- В этом нет ничего необыкновенного, - ответил Гиллуа, - загляните в историю и вы увидите, что всюду и всегда свойство почвы решало характер миграции. Кочующие арабы создали в Испании высокую культуру средних веков, норманны-моряки, прельщенные зелеными равнинами северо-западной Галлии, отказались от своих странствований, чтобы обрабатывать землю и разводить скот. Африка не избегает этого закона, и повсюду, где есть плодородная земля, мы встретим земледельческое население.
Хотя большая часть прибрежных жителей имела довольно мирную наружность, фаны, взявшие на себя охрану маленького каравана, принимали величайшие предосторожности: часовые бессменно наблюдали за берегами, стоя в лодке с копьем в одной руке, с ножом - в другой.
Утро было пасмурное и печальное, густой туман, поднявшийся после восхода солнца, принудил туземцев остановиться, пока он не рассеялся. Они приближались уже к устью другой реки, на берегу которой находилась деревня Эноге. Когда туман рассеялся, фаны довольно быстро вошли в реку, орошавшую владения Рембоко, и в полдень один из фанов вскричал, указывая на высокие деревья:
- Вот наша страна!
Проехав мимо низкого, плодородного острова, они скоро достигли большого болота, перерезанного маленькими каналами. Один из этих каналов, расчищенный от тростника и водяных растений, привел их к деревне Эноге. Там стояло на якоре множество судов, к которым присоединились и они и, послав гонца к королю, стали ждать, чтобы он объявил им свою волю.
По возвращении гонца вся экспедиция вышла на берег, и ее отвели в хижину из желтой глины, довольно хорошо, построенную и покрытую пальмовыми листьями. Перед фасадом была маленькая веранда, поддерживаемая деревянными колоннами, а на полу лежали циновки. Опрятный вид этой хижины прельстил путешественников. За ними скоро пришел посланный от короля и вывел их по тропинкам к наружному двору дворца, у дверей которого стояла безобразная статуя. Они прошли первый двор и очутились на другом дворе, гораздо большем, окруженном галереями, где женщины плели циновки. Напротив входа во дворец возвышалась земляная эстрада, покрытая циновками разного цвета и большим куском красного сукна. На каждом углу стояла на коленях маленькая фигурка, сделанная из глины.
Через несколько минут король явился перед ними. Это был молодой человек с выразительной физиономией; кроткое и открытое лицо, пылкий взгляд короля обличали скорее ум и живость, чем свирепость, которую путешественники ожидали встретить.
Он смотрел на них несколько минут с величайшим удивлением и вскричал:
- Вот белые духи, которые носят с собою гром и о которых мой отец столько мне говорил!
Подозвав невольника, он просил путешественников поразить его громом сию же минуту.
- Белые убивают человеческое существо только ради защиты, - ответил Лаеннек через Йомби, который служил переводчиком.
Потом, увидев коршуна, тяжело летавшего над дворцом, Лаеннек быстро прицелился из своего карабина, выстрелил, и птица упала среди стражей Рембоко. При звуке выстрела все негры, пораженные ужасом, бросились наземь ничком, потому что огнестрельное оружие им было неизвестно. Увидев падающую птицу, они думали, что настала их последняя минута. Хотя рассказ отца, который когда-то ездил в Габон, подготовил Рембоко к звуку и действию выстрела, король все же был более взволнован, чем хотел это выказать, и сказал серьезным голосом:
- Вы те духи, которых видел мой отец. Вы обещали навестить его в Эноге, но слишком медлили: старый король переселился уже четыре года назад в страну облаков. Добро пожаловать, вы даете смерть и жизнь…
Потом с тою подвижностью ума, которая составляет отличительную черту его племени, он просил трех белых возвратить здоровье его матери, которая умирала в углу его дворца. Лаеннек с большим трудом растолковал ему, что они не имеют никакой власти над жизнью людей.
- Твоя мать умирает, вероятно, от старости, - сказал он, - и ничто не может отсрочить этот час, который настает для всех.
- Нет, она умирает не от старости, - ответил Рембоко, - великий жрец фетишей объявил, что ее околдовали, и так как белые не хотят уничтожить колдовство, то сегодня Же вечером Виновные будут казнены.
Костюм короля фанов был престранный: шапка, имеющая форму сахарной головы, была так украшена рядами кораллов и кусочками разбитого зеркала, что невозможно было узнать, из какой материи она сшита; шея и грудь также были покрыты рядами тяжелых кораллов, так что король еле дышал; пять коралловых четок спускались до колен; костюм дополняли куски красной материи, обернутые вокруг бедер в виде пояса, за который были заткнуты сабля и четыре ножа. На руках и икрах блестели браслеты из старых медных пуговиц. Этот костюм возбуждал восторг подданных каждый раз, как Рембоко удостаивал показываться в нем своему народу.
Прием кончился уверением Рембоко, что его белые друзья могут поступать в его владениях, как у самих себя, и упрашивал их как можно долее остаться в Эноге.
Вечером, когда путешественники отдыхали в хижине, отведенной им королем, они услыхали громкие крики с аккомпанементом тамтама, раздавшиеся, по-видимому, с главной площади города; любопытство побудило их следовать за толпой, стекавшейся туда. О’Конда, мать Рембоко, умерла, и Куенго, великий жрец фетишей, приготовился заставить заговорить статую великого Майякомбо, чтобы узнать тайных врагов, убивших мать короля своим колдовством. Все жители деревни, даже женщины и дети, вооружились, чтобы напасть на виновных.
Раскинув свои палатки на границе лесов Мукангама, фаны, не оставив своих воинственных нравов, приняли обычаи пастушеских народонаселений этих стран и всем фетишам страны отдавали равную почесть. Поэтому во всей Центральной Африке нельзя было найти ни одного города, в котором было бы столько фетишей, сколько в Эноге.
Великий жрец Куенго велел принести на площадь статую великого Майякомбо и всех фетишей, составлявших свиту бога, и объявил толпе, что если приговоры неба не будут исполнены немедленно, самые великие несчастья обрушатся на деревню.
Толпа единогласно отвечала, что готова отомстить неизвестным колдунам за смерть матери короля. Но великий жрец, находя толпу недостаточно возбужденной, обещал раздать амулеты против яда, хищных зверей и боли в животе тем, кто более отличится в преследовании преступников.
- Что они будут делать? - спросил Гиллуа Лаеннека.
- Я сто раз видел эту комедию, - ответил Лаеннек. - Великий жрец Майякомбо просто хочет освободиться не только от своих личных врагов, но и от всех тех, положение которых возле короля может ему вредить, направив на них гнев толпы.
- А мы разве должны присутствовать равнодушно при этой сцене?
- Да. Если дорожите жизнью… Достаточно, чтобы один из этих лицемерных жрецов указал на нас как на околдовавших О’Конду, и нас убьют. Мы совершенно бессильны остановить убийство.
- Но кто нам мешает в таком случае вернуться в нашу хижину? Вы, вероятно, не более нас, любезный Лаеннек, чувствуете желание присутствовать при таком печальном зрелище?
- Оглянитесь и вы увидите, что невозможно пробраться сквозь толпу, окружающую нас.
Против воли они принуждены были ждать конца драмы.
Куенго, как предвидел Лаеннек, указал народной ярости на пять человек, самых могущественных своих врагов, которых он не посмел бы обвинить, если бы дело шло о смерти человека обыкновенного; но всем казалось естественным, что мать короля была убита колдовством людей, служивших при дворе. Как только они были названы, их тотчас растерзали на куски.
Обвинение в колдовстве в Центральной Африке - самое тяжкое против человека, и ничто не избавит его от страшной участи. Негры живут в постоянном страхе перед фетишами, а ганги, дудо и прочие мошенники-жрецы пользуются этим суеверием, чтобы упрочить свою власть. Путешественники вернулись в свою хижину под тягостным впечатлением от всего происшедшего..
- О чем вы думаете? - спросил Барте у Гиллуа.
- Я думаю о том, - ответил молодой человек, - что не далее как одно столетие тому назад даже Европа, столь гордая своей цивилизацией, сжигала заподозренных в колдовстве.
На другой день Рембоко дал большой праздник в честь белых, в котором после пения и плясок, продолжавшихся до заката солнца, велел убить пятьдесят невольников и отдать их на угощение толпы. Жители Эноге, несмотря на значительные перемены в нравах, остались людоедами, как все другие племена фанов.
Все перепились пальмовым вином, и Лаеннек со своими спутниками, принужденные присутствовать возле короля на этом пиру, не смели, из опасения скомпрометировать себя, выказать отвращение, которое внушали им подобные поступки. При первой возможности они вернулись в свою хижину с твердым намерением оставить Эноге на другой же день; они не чувствовали себя в безопасности среди кровожадных людей, которых могла направить против них малейшая прихоть короля или главного жреца.
На другой день они с большим трудом добились от Рембоко позволения оставить его владения, и то только под условием вернуться скорее.
Король фанов дал им почетную стражу до страны ассиров, куда они пришли три дня спустя.
Как везде, прибытие их возбудило величайшее удивление, потому что еще ни один белый не отваживался проникнуть в этот край. Несмотря на настойчивые просьбы остаться на несколько дней, они объявили, что проведут только одну ночь, потому что спешили добраться до цели своего путешествия.
По их соображениям, они находились только в пятидесяти милях от Габона, и сердца Барте и Гиллуа сильно бились при одной только мысли, что через неделю они смогут отдохнуть на французской земле. Там они найдут известия от родных, друзей, потому что Габон был местом их назначения; они также, наверное, узнают, что сделалось с Жилиасом и Тука, их двумя товарищами на "Осе", так же как и с Ле-Ноэлем, капитаном судна, торгующего неграми, которого они оставили у устья Рио-дас-Мортес. Все эти воспоминания, на которых иногда останавливались их мысли во время продолжительных странствований по Центральной Африке, возвращались к ним теперь; они клялись самим себе отомстить смелому флибустьеру, которому обязаны были всеми своими страданиями… Тоска по цивилизованным странам давила их до такой степени, что они не видели, как горько было для Лаеннека горячее выражение их радости, и не всегда примечали, какой контраст составляли их излияния с печальным и задумчивым молчанием их проводника.
В тот вечер, однако, когда ассиры прекратили, наконец, пение, пляски и увеселения, придуманные в честь белых, путешественники могли спокойно отдохнуть в одной из самых больших хижин деревни Акоонга. Молодые люди, занявшись разговором о своем возвращении, отыскивали глазами Лаеннека и, не найдя его, отправились по указаниям Кунье на берег Рембо Ниуге. Они нашли Лаеннека сидящим у реки; он рассеянно смотрел на воду, которая походила на широкую серебряную ленту.
- Вы страдаете? - спросил Барте. - Зачем вы уединились?
- Извините меня, друзья, но печаль неразлучна с жизнью, которую я веду, и у меня не всегда хватает силы противодействовать моему настроению… Вы спрашиваете меня, страдаю ли я? Отвечу вам откровенно… Это странно, не правда ли? Я страдаю от вашей радости.
- От нашей радости?
- Да, за пять месяцев я так привык к вашему присутствию, что бывают минуты, когда я чувствую невозможность более одному вести ту жизнь, которую прежде так любил…
Молодые люди были тронуты до слез.
- Любезный Лаеннек, - ответил Гиллуа, пожимая ему обе руки, - вы никогда не хотели серьезно поговорить с нами об этом, но настала минута сказать вам: мы положительно рассчитываем, что сначала вы поедете с нами в Габон, куда нас призывает наша служба, потом во Францию, где вас ожидает помилование, двадцать раз уже заслуженное вами.
- Не обманывайте себя пустой мечтой, - сказал бывший моряк более твердым голосом, - и будьте уверены, что я вам скажу мое последнее слово. Как ни тягостна для меня наша разлука, я оставлю вас по прибытии в Габон и вернусь в Конго. Вы знаете, я поклялся королю Гобби, а Лаеннек не изменяет своему слову. Пребывание во Франции не уменьшит сожалений о прошлом, а я давно уже потерял и привычку и любовь к цивилизованной жизни, чтобы снова разыгрывать ничтожную роль в чуждой мне среде. Может быть, я обманываюсь, но мне кажется, что люди, рождающиеся в моей среде в Европе, всю жизнь вынуждены трудиться, приносить себя в жертву другим, не совсем понимая общественные законы, которым они покоряются; они умирают моряками, рыбаками или камнетесами, как родились, и кажутся мне нисколько не счастливее невольников, которых я заставляю работать на себя в Конго. Я знаю, что так должно быть, что не все моряки могут быть адмиралами, не все рыбаки - судохозяевами, не все камнетесы - адвокатами или префектами… Но для чего хотите вы, чтобы я опять занял место на таком жизненном пути, где, я это знаю заранее, могу только маршировать и повиноваться?.. Допустим, что приговор военного суда будет отменен, - я все-таки буду принужден подчиняться общественным требованиям, к которым потерял уважение, между тем как здесь я сам себе господин и с карабином на плече, с беспредельным простором пред собою, пользуюсь воздухом, солнцем, свободой…