Странствия Лагардера - Поль Феваль 6 стр.

К этой подлой семейке и принадлежал вожак разбойников – внук первого из казненных. Гонзага, не терявший времени да­ром, успел сговориться с ним: негодяи всегда легко находят об­щий язык. Впрочем, не исключено, что принцу уже приходилось пользоваться услугами Сен-Боне…

Итак, последнему заранее заплатили звонкой монетой и по­ручили убить Лагардера. Разбойники засели в засаду возле во­рот Гийом, где было множество узких и грязных проулков, ведущих большей частью в тупики.

Филипп Мантуанский предусмотрел все, однако губернато­ру он все же благоразумно не стал говорить о нанятых для убийства разбойниках.

– Вам придется иметь дело с сущим дьяволом, – сказал он, – дьяволом, который сумел ускользнуть от топора коро­левского палача. Вам придется арестовать его по приказу монсеньора регента, а для этого нужно применить хитрость. Прикажите закрыть все ворота, оставив только один свободный выход. Он ринется туда, и вы возьмете его голыми руками.

Было решено оставить открытыми ворота Гийом – о чем не ведала прекрасная супруга Амбруаза Льебо, полагавшая, что речь идет о простой оплошности. И Гонзага, встретив на доро­ге Сен-Пре банду Сен-Боне, рыскавшую в поисках добычи, велел своим наймитам спрятаться поблизости и нападать безбо­язненно, поскольку враги его поставлены вне закона.

Ему, конечно, было безразлично, что станется с бандитами, если они попадутся в руки губернатора, – он желал любой це­ной избавиться от Лагардера, и в этой игре все ставки были хороши. Принц имел все основания надеяться, что шевалье не выйдет из Шартра живым.

Набранные им головорезы были такого разбойничьего об­личья, что рядом с ними Кокардас с Паспуалем вполне могли бы сойти за ангелов.

– Эти рожи мне совсем не по душе, – проворчал, зави­дев их гасконец. – Ах, голубь мой, если это не национальная гвардия Шартра…

– То, значит, городские подонки! – заключил Паспуаль. Шевалье сосчитал нападавших: их оказалось двенадцать че­ловек.

– По четыре на брата, – сказал он. – Достаточно убить двоих каждому, остальные удерут. Вперед!

Ему хотелось сразу же покончить с вожаком, однако Сен-Боне, набивший карманы золотом принца Гонзага, не желал рисковать и прятался за спинами сообщников.

Завязался ожесточенный бой, и вскоре раздались предсмер­тные крики вкупе с хриплыми стонами.

В окнах показались головы горожан, пугливо наблюдающих за сражением. Они во все глаза следили за таинственным ше­валье, который прибыл в Шартр всего лишь час назад, но уже успел привести в волнение весь город.

Везде только и было разговоров, что о нем.

Когда разбойники стали падать один за другим, осмелевшие зрители принялись аплодировать и кричать "браво". Банда Сен-Боне наводила ужас на мирных горожан, на счету ее было множество злодеяний, совершенных с невероятной дерзостью и жестокостью. К. тому же все бандиты, кроме одного, были здесь чужаками.

Трое храбрецов, показывая чудеса виртуозного владения шпагой, снискали всеобщее восхищение. Они не получили ни единой царапины, а между тем вдоль улицы валялись безжизненные тела их врагов. У всех на лбу зияла кровавая дыра – роковой знак, приводивший в содрогание самых бесстрашных бретеров и известный им под названием удар Невера.

Вероятно, он был знаком и кое-кому из бандитов, ибо ос­тавшиеся в живых, не помышляя больше о нападении, броси­лись наутек так, словно пятки им смазали салом.

Все время, пока длилась схватка, за ее ходом неотрывно следила молодая женщина. Она стояла у окна дома, располо­женного почти у самой крепостной стены, и смотрела только на Лагардера расширенными от страха глазами.

Шевалье, хоть и окруженный многочисленными противни­ками, ничего не упускал из виду и, естественно, вскоре заметил ее: бесстрашие и быстрота взора его были таковы, что он сумел разглядеть даже кольцо, еще недавно сверкавшее на его собст­венном пальце.

Когда враги позорно бежали, он поднял свою окровавлен­ную шпагу, салютуя прекрасной зрительнице, а та, не в силах произнести ни слова, лишь махнула рукой в сторону ворот.

Лагардер в сопровождении обоих мастеров фехтования уст­ремился под кирпичные своды, как вдруг раздался пронзитель­ный крик. Круто обернувшись, он не увидел больше прелестного лица мадам Льебо: та упала навзничь, лишившись чувств.

Несомненно, она первая поняла, что все кончено.

– Вперед! Вперед! – крикнул Лагардер и, оттолкнув­шись с места, прыгнул.

Но и сам он, и оба его спутника лишь ударились с размаха о массивные деревянные створки, ибо ворота с громовым тре­ском захлопнулись перед ними.

У крепостной стены выстроилась рота солдат, и губернатор де Фловиль, за спиной которого прятался полицейский прево Амбруаз Льебо, приказал Лагардеру отдать шпагу.

А тот, сжав кулаки, взглянул на знатного вельможу с гор­достью и дерзостной отвагой.

– Нет, сударь! – вскричал он. – Никогда! Никогда! На этой шпаге, обагренной кровью, вы можете прочесть имя Филиппа Орлеанского, регента Франции… Это оружие я могу вручить только ему… или королю!

Расставив ноги и подбоченившись, он сунул клинок под са­мый нос губернатору.

– Читайте, сударь! – произнес он гневно. – Читайте же!

Это было неслыханной наглостью… но шевалье был так прекрасен в своей ярости, что де Фловиль невольно поклонился и не стал более настаивать.

– И я требую, – добавил Лагардер, – чтобы мне отво­рили ворота. Никто не имеет права покушаться на мою свобо­ду!

Губернатор Бельне де Фловиль был, несомненно, благород­ным человеком, однако его отличало редкостное упрямство. Ес­ли он считал, что долг повелевает ему идти направо, он шел в эту сторону, даже если рисковал сломать себе шею, не слушая ни уговоров, ни увещеваний. Только король своим приказом мог бы заставить его отступить.

А в данном случае он и исполнял распоряжение правителя Франции. Филипп де Гонзага, лучший и ближайший друг Фи­липпа Орлеанского, о чем было известно всему королевству, передал ему приказ регента арестовать приговоренного к смерт­ной казни, который именовал себя шевалье де Лагардером… Не подлежало сомнению, что приказ этот надо было исполнять, невзирая ни на что и ни на кого.

– Сударь, – ответил господин де Фловиль, – я был бы счастлив пойти навстречу вашему желанию. Но если вы и в са­мом деле шевалье Анри де Лагардер, то я не сомневаюсь, зная вашу репутацию, что вы сумеете проявить великодушие и про­стите мне обиду, которую я невольно нанес вам… Докажите же мне это, и тогда вы можете рассчитывать на меня во всем.

– У меня нет доказательств, – ответил Анри, – но вы первый человек, кому оказалось недостаточно моего слова…

– Повторяю вам, я бы не усомнился в этом, если бы не полученные мною сведения и, можно сказать, распоряжения, в силу которых я вынужден предположить, что вы вовсе не шевалье де Лагардер, а приговоренный к смерти преступник, кое­го я должен препроводить на эшафот.

У Лагардера бессильно опустились руки. Более всего удру­чала его даже не гнусность обвинения, а связанные с этим не­избежные объяснения и невозможность продолжать преследование.

– О, Гонзага! – прошептал он. – За это ты тоже мне заплатишь, и счет этот будет кровавым!

Затем он гордо выпрямился и взглянул губернатору прямо в глаза.

– Да, сударь, – произнес он, – в ваших словах есть толика истины: еще вчера я был преступником, приговоренным к смерти! И я не скрывал этого от господина прево… вчера я шел на эшафот, и мой враг Филипп Мантуанский, принц Гонзага – тот самый, от кого вы получили сведения и распоряже­ния, – уже готов был поставить ногу на мой труп! Но порой от губ до кубка дальше, чем кажется… и когда человеком ру­ководит право и честь, когда живет он во имя справедливой мести, то весь мир покоряется ему! Еще вчера шевалье де Лагардер был обречен сложить голову на плахе… но на пути к ней оказался монсеньор регент! И Филипп Орлеанский дал осужденному собственную шпагу со словами: "Рази! Отдаю те­бе голову твоего врага!" – Голос Анри звенел от гнева, а гла­за метали молнии. Он воскликнул: – Это голова принца Гонзага! Регент изгнал и осудил его, поручив мне свершить возмездие, когда я заставлю преступника вернуть похищенное у меня… Как видите, сударь, мне тоже даны распоряжения, и перед ними вы должны склониться, ибо они исходят от главы государства!

– Так покажите мне их, сделайте милость! – прервал его губернатор. – Бумаги принца Гонзага находятся в полном по­рядке и подписаны господином д'Аржансоном… Извольте предъявить ваши!

– Вот они! – сказал Лагардер, прижав руку к сердцу. – Это мои распоряжения! А вот мои бумаги, – добавил он, вновь поднимая шпагу. – Лагардера ничто не может задер­жать, он пройдет повсюду даже со связанными руками, как сделал это вчера… даже если перед ним закроют ворота и окружат вооруженными солдатами, как это только что сде­лали вы… И вам, сударь, лучше было бы арестовать того, чьим приказам вы подчиняетесь, нежели угрожать арестом мне… Если Господь вразумил вас, то вы не рисковали бы потерять должность, а может быть, и попасть в Басти­лию!

Де Фловиль нахмурился. Достоинство его было задето.

– Я готов был поверить вам, сударь, – произнес он хо­лодно, – но вы напрасно тщитесь запугать меня. Это вам не поможет, предупреждаю вас!

– У меня и в мыслях не было запугивать вас. Если бы я хотел нагнать страху, господин губернатор, то сказал бы вам так: через двадцать четыре часа, что бы вы ни делали и в какую бы темницу меня ни бросили, меня не будет в вашем горо­де, невзирая на ваших гвардейцев, ваши засовы и бандитов, на­нятых, чтобы убить меня…

Губернатор вздрогнул. На сей раз речь шла уже не о до­стоинстве, но о чести дворянина.

– Бандиты? – пробормотал он. – Наемные убийцы? Не понимаю вас…

Анри, обернувшись, показал на распростертые тела и спро­сил:

– Кем же посланы эти люди?

Губернатор де Фловиль, побледнев, склонился над мертвыми, а затем с отвращением произнес:

– Сударь, клянусь вам, я не знаю, кто эти бандиты… и кто направил их шпаги против вас.

– Кто? Гонзага! Убийца, проклятый самим Богом! Не в первый и не в последний раз нанимает он убийц… но скоро этому придет конец!

Губернатору было явно не по себе, что же касается поли­цейского прево, то мэтр Амбруаз дрожал, как тополиный лист под порывом ветра.

– Приглашаю вас к себе, – сказал наконец господин де Фловиль, – там мы сможем спокойно поговорить… Вы обвиняете в чудовищном преступлении одного из самых могущественных вельмож королевства, и, пока я не получу доказательств, лучше будет не давать пищи молве.

– У вас есть мое слово… Вы могли бы спросить сегодня утром у принца Гонзага, чего оно стоит…

– Пойдемте, – настойчиво повторил губернатор.

– Позвольте мне поступить иначе… Пусть все услышат то, что я вам скажу, и пусть об этом узнает весь город.

Он взмахнул шпагой, и вскоре его окружили офицеры, сол­даты, торговцы и ремесленники, дворяне и буржуа, причем де­ти не отставали от взрослых.

– Итак, я начинаю, – промолвил Лагардер. – Пер­вое из моих обвинений уже доказано: Филипп Гонзага – убийца!

В толпе послышались изумленные восклицания:

– Не может быть! Кого же он убил?

– Двадцать лет назад, ночью во рву замка Кейлюс он поразил предательским ударом в спину – и я был тому свидете­лем – своего лучшего друга, позарившись на его богатство и на его жену… Этого друга, этого кровного брата принца звали Филипп Лотарингский, герцог Неверский! Разве это, по-ваше­му, не убийство?

Хотя история гибели герцога Неверского была уже давно изрядно подзабыта, все, а особенно люди попроще, навострили уши.

Лагардер продолжал:

– У Филиппа Неверского была дочь, которую Гонзага также собирался убить… Мне удалось спасти девочку, вырвать ее из рук злодея… Я воспитал Аврору и берег ее в течение двадцати лет… мы полюбили друг друга, она стала моей неве­стой, и нас должны были обвенчать за несколько минут до моей казни! Однако я сумел доказать свою невиновность и обличить подлинного убийцу, которому и предстояло занять мое место на эшафоте. Когда я пришел за своей невестой, церковь была пуста! Убийца похитил ее прямо у подножия алтаря… Несколько часов назад вы видели здесь карету в сопровожде­нии всадников: это увозят в Испанию мою невесту, а мне пре­граждают путь, дабы преступник мог без помех скрыться со своей добычей!

Лагардер задохнулся от волнения. Потрясенная аудитория затаила дыхание.

Овладев собой, Анри воскликнул звенящим голосом:

– Теперь вы понимаете, господин. губернатор, отчего нет у меня ни письменных распоряжений, ни сопроводитель­ных бумаг? Почему я прошу вас немедленно открыть воро­та? Понимаете ли вы, как бесстыдно лгал вам Гонзага – лгал с одной лишь целью: задержать меня?! А чтобы дейст­вовать наверняка, он нанял бандитов, заплатив им за мою кровь!

Губернатор де Фловиль приблизился к нему, протянув ру­ку.

– Сударь, я вам верю! – сказал он. – Такой человек, как вы, не может лгать… я верю вам и восхищаюсь вами! Если бы дело было только во мне, я ни на секунду не задержал бы вас. Однако долг сильнее чувств… Придворная жизнь таинст­венна и непостижима, и нам в провинции трудно следить за всеми хитросплетениями интриг… Но монсеньор регент знает, что вы отправились в путь, не имея порядочного костюма и, вероятно, без денег… У вас нет сменных лошадей, нет сопрово­дительных бумаг, и в каждом городе вам грозит опасность быть схваченным. Не сомневаюсь, что он пошлет за вами гон­цов, которые, может быть, уже скоро появятся здесь…

– Это всего лишь предположение…

– Это чистая правда, – возразил губернатор. – Но послушайте меня… Такие потрясения не могли пройти да­ром… вы нуждаетесь в отдыхе, вам нужно восстановить си­лы, да и без лошадей вы не можете продолжать путь… Окажите честь моему дому! Мой кошелек будет открыт для вас, а в моих конюшнях вы сможете выбрать любого скаку­на… и если через два часа ни один гонец не явится из Па­рижа, я отпущу вас!

Анри пожал ему руку.

– Спасибо, сударь, – сказал он, – я принимаю ваше приглашение… и соглашусь принять в дар коня… – Тут он запнулся и добавил шепотом: – Время уходит! Аврора! Бед­ная моя Аврора! Не усомнишься ли ты во мне?

Он опустил голову, и по щеке его скатилась слеза. Но она не успела упасть на землю: надушенный платок, зажатый в тонкой руке, ловко промокнул ее. Ошеломленный Амбруаз Льебо вскрикнул, узнав свою жену.

– Это еще что такое? – спросил, смеясь, губернатор. – Теперь я понимаю, мой любезный прево, отчего вам не удалось арестовать господина де Лагардера… Оказывается, у него есть хорошие знакомые в вашем собственном доме… Несомненно, мадам была с ним в заговоре против нас с вами.

Мелани гордо вскинула голову.

– Мы не были знакомы, – заявила она, – но я сразу поняла, что этот человек – Лагардер… И если бы это зависе­ло только от меня, господин губернатор, то он был бы гостем в моем доме, а не в вашем!

– За эту дерзость вас следует наказать, мадам, – отве­тил господин де Фловиль, – а посему извольте взять его под руку и пойдемте обедать… На следующие два часа вы назначаетесь стражем арестованного… и будете отвечать за него голо­вой! Надеюсь, ему не удастся ускользнуть от вас.

Как ни велика была скорбь Лагардера, он не удержался от улыбки.

– Будьте покойны, сударь, даю вам слово не огорчать бегством столь очаровательного тюремщика!

IV. ПОСТОЯЛЫЙ ДВОР "ПРЕКРАСНАЯ ТРАКТИРЩИЦА"

Прошло два часа. Лагардер, одетый в новый камзол, гото­вился к отъезду.

За это время Кокардас успел утолить жажду и даже, в ме­ру своих слабых сил, сделал кое-какой запас на будущее. Нос его вновь обрел благородный оттенок алого цвета, и гасконец блаженствовал, хотя перспектива новой скачки несколько пор­тила ему настроение. В отличие от Анри, он отнюдь не рвался в дорогу.

А Паспуаль уделил все свое внимание кухне, и та не обма­нула его ожиданий. Впрочем, он отдал бы все яства мира за удовольствие обнять повариху, пышнотелую девицу с румянцем во всю щеку и кроткими глазами.

При подобных обстоятельствах он становился тонким дип­ломатом, и все предрассудки умирали в нем, когда воспламеня­лась кровь. Если бы его господином был не Маленький Парижанин, а кто-нибудь другой, он бы непременно продал его, – но не за тридцать сребреников, а за горячий поцелуй дамы сердца.

Он маневрировал за обедом настолько успешно, что на де­серт чмокнул в щеку грудастую красавицу, которая, впрочем, тут же брезгливо обтерла лицо фартуком. Но Паспуаль был на седьмом небе, и этого счастья ему должно было хватить на не­делю.

Если бы шевалье не терзался так печальными мыслями, то он мог бы также почувствовать себя счастливым.

Губернатор де Фловиль, стремясь загладить свою первона­чальную резкость, вел себя как настоящий друг. Он предложил гостю трех лучших лошадей из своей конюшни; он просил принять от него в дар увесистый кошелек.

Понятно, что первое предложение было с благодарностью принято; от второго Анри, смущенный таким великодушием, отказался: каково же было его удивление, когда на следующий день он таки обнаружил мешок с деньгами в своей седельной сумке!

Впрочем, и мадам Льебо предложила ему все свои сбереже­ния, несказанно удивив своего мужа, который и не подозревал, что его жена так богата.

Нужно сказать, поначалу мэтра Амбруаза коробили сер­дечные отношения, установившиеся между Мелани и Лагардером. Однако, будучи человеком весьма здравомыслящим, он рассудил, что открытое выражение недовольства приведет к трем вещам: гневу Лагардера, раздражению супруги и насмеш­кам губернатора, которые, разумеется, завтра же станут изве­стны всему городу.

Это были вполне мудрые рассуждения, ведь, в сущности, мэтру Амбруазу не из-за чего было сердиться: хотя мадам Льебо и воспылала внезапной страстью к шевалье, нравствен­ные устои ее были непоколебимы, и она никогда не позволила бы себе перейти роковой рубеж. Супружеский долг был для нее превыше всего.

Чувствительная, умная и добрая, она читала в душе Лагар­дера, словно в открытой книге, и беспрестанно говорила с ним об Авроре, ободряя его самыми нежными словами и призывая не терять мужества. Она утешала его, как сестра любимого брата, и он черпал новые силы в разговоре с этой прелестной женщиной.

Итак, шевалье, надев пояс и пристегнув к нему шпагу ре­гента, наконец-то обретшую ножны, в первую очередь счел своим долгом выразить признательность новому другу.

– Да полно вам! – ответил тот. – Если мне в качестве губернатора придется задерживать только таких злоумышленни­ков, как вы, то я умру, окруженный верными друзьями.

– Вам же, мадам, – продолжал Лагардер, – я скажу лишь одно: воспоминание о вас навсегда сохранится в моем сер­дце. Если мне суждена жизнь, если исполнится мое заветное желание и я вырву мою невесту из рук врагов, мы вместе с ней встанем перед вами со словами благодарности и любви… Если же мне суждено умереть…