- Помилуй Бог! - воскликнул Стахей Иванов. - Аль мы похожи на черносошных? Неси нам вареное вино! Да чтоб без обману!
- Всенепременно, ваше степенство, - повеселел целовальник, утвердившись в мысли, что уж эти двое чужеземцев (Голштинца его наметанный глаз вмиг раскусил, несмотря на русский наряд) не поскупятся и отсыплют ему от своих щедрот добрый куш. - Лучше "перевара", чем у нас, во всем Пскове не сыскать.
- Вишь ты - "корчму"... - обиженно бормотал подьячий. - Опосля нее в голове шмели гудят, а ноги кренделя выписывают. То ли дело "перевар" - и во рту сладко, и душу греет, и тело томит.
Голштинец помалкивал. Он никак не мог разобраться, сколько же у московитов существует разновидностей их хлебного вина. Для бывшего капера имела значение лишь крепость, но не его букет. А уж по этой части русскому вину не было равных!.. Тут Карстен Роде совсем некстати вспомнил два бочонка с этим божественным напитком, которые он прикупил в Ругодиве, а достались они пиратам Ендриха Асмуса и помрачнел. Дьявол!
"Ужо доберусь я до тебя, польский пес..."
* * *
Старая баранина оказалась так себе, гораздо хуже блюд Февроньи, но вот что касается пахнущего свежим огурцом псковского снетка, то он был выше всяких похвал. Огромная деревянная миска с этой небольшой, но удивительно вкусной рыбкой опустела раньше, чем они допили "перевар", который, на вкус Голштинца, сильно сластил, напоминая фряжское вино. Не долго думая, Стахей Иванов заказал еще такую же порцию снетка, и они, утолив первый голод, продолжили чревоугодие не спеша, с обстоятельностью людей, которым некуда спешить.
В заведении было многолюдно. Карстен Роде уже знал, что кроме корчем существуют еще и царевы кабаки. Но там закуска к выпивке не полагается, и посещает их, в основном, голь перекатная, без деньги на закусь: ярыжки, да служивые - стрельцы и опричники. Так что народу старая добрая корчма гораздо привычней и милей. Правда, великий князь запретил своим указом торговать здесь хлебным вином, но кто же на Руси празднует такие указы? А уж в купеческом городе Пскове - тем более.
Многочисленные торгаши знали себе цену и не шибко оглядывались на Москву. Свои гостиные дворы псковское купечество имело и в других городах. Крупные сделки заключались в ливонских и ганзейских городах, да и в самом Пскове - с приезжавшими в город иностранными купцами. Поэтому напиваться допьяна, теряя при этом достоинство, они не могли себе позволить, не имели права: статус не тот. А коль голова так думает, то и ноги идут туда, куда она укажет.
Неожиданно шум в корчме стал стихать и послышался чей-то немного хрипловатый, но сильный голос:
- Пьете, жрете, окаянныя! Брюхо набиваете, эту смрадную бездну, вместилище болезней и пороков! А беду не чуете! Воронье черное на Псков летит за поживой, Ирод на конь взобрался, кровопивец и пожиратель христианского мяса! Глад и хлад он несет с собой, великие потрясения!
Карстен Роде в недоумении оглянулся и опешил. На пороге стоял босой и почти голый человек (это зимой-то!) - в одной набедренной повязке, представлявшей собой грязные лохмотья. Он был высокий, тощий - кожа да кости - и посиневший от холода. Тем не менее дрожь его не била, а огромные темные глазищи на изможденном лице, казалось, горели дьявольским пламенем.
- Никола... - зашептались кругом. - Никола Салос... Святой...
- Кто это? - спросил Голштинец у подьячего.
- Местный юродивый, - со страхом ответил Стахей Иванов и три раза мелко перекрестился.
- Он что, колдун?
- Нет. Пророк. Страшные слова говорит... Вдруг правда?
Карстен Роде лишь неопределенно пожал плечами. Он не очень верил в апокалипсические предсказания и чудеса, и уж тем более не имел за душой ни капли доверия к разным кликушам. Его крестьянская натура была чересчур прямолинейной и прагматичной. А уж время, проведенное в компании сорвиголов-ландскнехтов да на капитанском мостике, и вовсе избавило от страха за собственную жизнь. Голштинец точно знал, что умрет не раньше и не позже времени, назначенного ему судьбой.
Тем временем юродивый продолжал всяко поносить неразумных и недалеких людишек, жестокую своекорыстную власть и в особенности убивцев-опричников, хуля их на разные лады. Посетители заведения, поначалу сидевшие тихо, начали возбуждаться. Раздались возгласы одобрения. Целовальник замахал на Николу тряпкой и жалобно попросил, чтобы тот удалился или сел за стол, а он его покормит.
- Не накликай на меня беду... - бубнил целовальник. - Христом Богом прошу...
- Ты сам первая беда! - резко ответил юродивый. - Мало нам царевых кабаков, где людишки ум пропивают? Дак нашему кровопийце московскому того и надыть. Пьяный скот легче загнать в ярмо. Пошто народ спаиваешь?! Корысти ради... Эх! А был когда-то человеком.
- Кто это здесь нашего государя хулит?
Голос был трубный, а обладатель его - человек видный: рослый, широкоплечий, с властным лицом. Черная монашеская одежда выдавала в нем опричника, хотя бляхи с изображением оскаленной собачьей морды на груди, как у Басарги Леонтьева, не было. Но у пояса болталась внушительного вида сабля, а в руках он держал боевую нагайку-треххвостку со свинцовыми наконечниками.
- Воззрите, люди! - снова возопил юродивый, потрясая руками и закатывая глаза. - Адово семья проросло, черные корни пустило! Кровь, везде кровь! Пожары, сотни убиенных и утопленников! Ироды, ироды!..
- А чтоб тебя!.. - Опричник грубо выругался и с силой хлестнул Николу нагайкой. Тот упал как подкошенный и затих.
Народ в корчме загудел. Недовольный шум нарастал, ширился. Поднять руку на юродивого считалось большим святотатством.
- Пошто святого человека тронул?!
Карстен Роде узнал в крепком парне, который с вызывающим видом встал перед опричником, соседа по столу. Его товарищ тоже поднялся и держался несколько позади.
- Пошел прочь! - рыкнул на него опричник и замахнулся.
Но пустить повторно в ход свою нагайку не успел. Момент, когда у парня появился в руке нож, Голштинец просмотрел. Он лишь констатировал ловкость и силу, с которой тот нанес опричнику удар прямо в сердце. Такой сплав скорости и точности фехтовального выпада предполагал недюжинную воинскую выучку.
Опричник упал. Только теперь Карстен Роде заметил, что "черный" не один - позади него стояли еще трое вооруженных людей в таких же одеяниях. Они мигом выхватили сабли и атаковали молодца с ножом. Но опричники не учли одно очень неприятное обстоятельство - их длинные сабли с широкой "полосой" - клинком, похожие на кривые мечи, для боя в помещении с низким потолком были непригодны. А также "государевы псы" не ожидали, что им будут противостоять столь серьезные бойцы, пусть и с подсайдашными ножами в руках.
Парни вертелись, как вьюны. Притом настолько слаженно, что Карстен Роде, сам рубака не из последних, невольно восхитился ими и залюбовался.
Схватка длилась недолго. Был убит еще один опричник. Его атаковали снизу, в живот, на замахе; выпад ножом был похож на шпажный штосс. Третий был легко ранен с помощью фланконады - бокового удара, и вышел из боя, зажимая рану ладонью, а четвертый, зацепившись за скамью, упал, да так неудачно, что подняться уже не смог. (Может, Голштинцу показалось, как один из харчующихся, угрюмый мужик с черной бородищей и разбойным взглядом, уронил на того большой горшок со щами; а может, тяжелая балда из обожженной глины сама нечаянно свалилась незадачливому бойцу на голову?)
Едва выход на улицу освободился, оба молодца мигом выскочили за дверь - и были таковы.
- А платить! Платить за еду и разор кто будет?! - возопил целовальник.
- Ты лучше подумай, что скажешь следствию, - почти в полной тишине произнес кто-то из посетителей, и корчма начала быстро пустеть.
Безутешный целовальник, горестно стеная, начал приводить в сознание неловкого опричника, приказав жене перевязать рану второму. Стахей Иванов мигнул Карстену Роде и тихо сказал:
- Уходим...
Оставив деньги на столе, они последовали за остальными. На улице Голштинец спросил:
- Кто эти двое? Знатные бойцы.
- Еще бы... - Подьячий хмыкнул. - Похоже, ушкуйники. Уж не знаю, какая нелегкая занесла их в Псков. Обычно они обретаются близ Новгорода, на реках Волге и Вятке. Нынче шалят нечасто, но все равно убытки от них купечеству немалые.
- Кто такие ушкуйники?
- Речные пираты, новгородская вольница, - ответил Стахей Иванов. - Зело нахрапистый народ. Безбожники... - Заметив саркастическую ухмылку датчанина и вспомнив, кто он таков, подьячий спохватился и продолжил: - Однако же сегодня они за правду постояли. Нельзя забижать страстотерпца.
На этом тема была исчерпана. "Мне бы в мою новую команду таких бойцов, - подумал Карстен Роде. - Ушкуйники... Нужно запомнить".
На горизонте появилась брюхатая туча. Она быстро наползала на город, чтобы разродиться над ним метелью. Быстро слабели лучи света, пожираемого чернотой. Ярко блестели первые крупные снежинки, порхавшие над головой золотыми мотыльками. Изрядно захмелевшему и довольному обнадеживающим началом своей новой жизни они показались Голштинцу эльфами из волшебной сказки.
Глава 4. УШКУЙНИКИ
Скованная ледяным панцирем река Волхов спала безмятежным зимним сном - несмотря на то, что ее тонкое белое одеяло местами изрядно прохудилось. Участки чистого льда, выметенные сильным низовым ветром, казались темными заплатами, а если взглянуть с высокого берега, то снежный покров на реке и вовсе смотрелся старой дерюжкой, которой прикрывают груженные рыбой возы.
Утро выдалось на славу. Неяркое зимнее солнце - редкий гость в этих местах в январе - отодвинуло тяжелое северное небо в высоту, и застывший, заледеневший сказочный мир накрыл серебристый купол. Тишина стояла - до звона в ушах. Казалось, вся лесная живность вымерла, только многочисленные свежие тропки, пробитые заячьим племенем среди сугробов, подсказывали наблюдателю, что это далеко не так.
По льду двигался конный отряд - около двадцати человек. Одежда на всадниках - разных стилей и фасонов - не предполагала ничего общего с царскими слугами, однако сабли у пояса и ручницы за плечами ясно говорили: военное дело им привычно и хорошо знакомо.
Впереди ехал на добром мохнатом коньке мужичок весьма приметной наружности - с черной, как смоль, бородой и властным выражением на плоском лице. Его кудрявые непослушные волосы цвета воронова крыла выбивались из-под высокой меховой шапки, которая прятала под собой мисюрку-наплешник с бармицей, закрывавшей шею, а небрежно запахнутый тулуп время от времени показывал миру голубоватые пластины панциря явно персидской работы - судя по дорогой отделке.
- А что, Иван, правильно ли мы едем? - вопрошал он своего спутника - того, что ехал с левой стороны.
- Не сумлевайся, атаман, места знакомые, - отвечал ему смуглолицый молодец с золотой серьгой в ухе. - Скоро доберемся на стан.
- А давно ли ты видывал Нагая? - продолжал расспросы чернобородый.
- Да прошлым летом, Ермолай Тимофеевич. Вместе купцов трепали. Знатно вышло. Дуван получился богатым. Скажи, Никита.
Всадник с правой стороны, богатырскую стать которого не могла скрыть и одежда, в ответ лишь ухмыльнулся.
- А чегой это вы так обнищали, что ко мне попросились на прокорм? - насмешливо спросил атаман, явно зная, каким будет ответ.
- Дык, это, сам понимаш... - Иван смутился. - Народ у меня шальной. Спустили все в кабаках... Стоп! - Он вдруг поднял руку и указал на неприметную протоку, скрытую лесными зарослями. - Нам сюды.
- Однако... - спустя какое-то время молвил главный, настороженно глядя на деревья, стоявшие стеной по сторонам протоки, которая по мере продвижения вперед становилась все уже и уже. - Не ошибся ли ты, Иван? Места совсем дикие. Похоже, тут давно не ступала нога человеческая.
- Мы больше по деревьям ходим, дядя, - вдруг послышался чей-то звонкий насмешливый голос откуда-то сверху.
Всадники инстинктивно схватились за оружие.
- Вы это бросьте! - В голосе послышалась сталь. - Ужо перещелкаем вас, как куропаток.
Словно в подтверждение этих слов прямо перед конем главаря в лед вонзилась стрела.
- Кто вы такие и чего вам надобно? - спросил невидимый страж.
- С Волги мы, казаки, - сдержанно ответил атаман. - Едем к атаману Нагаю.
- Ну, ежели к атаману... Щас доложусь. Звать-то вас как?
- Скажи, что Ермолай Аленин пожаловал. - Чернобородый мигнул, и казаки перестали раздувать фитили ручниц.
- А скажу, скажу... Нечайко! - позвал он кого-то. - Беги, одна нога здесь, другая там. Предупреди. Слышь-ко?
- Слышу, слышу... - пробурчал юный голос. - Чего раскомандовалси?
- Поговори у меня! Имя слышал?
- Я што, глухой? Ермолай Аленин. С Волги.
- Так чего же ты возишься?! Слезай с дерева и топай.
- Ужо топаю...
Ждать пришлось недолго. Спустя какое-то время в лесной чаще раздался треск и перед отрядом встал невысокий, плотно сбитый парень в заячьем треухе и дрянной шубейке. В руках он держал добрый лук, но стрелы покоились в саадаке. Парень широко улыбался.
- Прости, Ермолай Тимофеевич, что сразу тебя не признали, - сказал он приязненно. - Жданко у нас новенький. Любит власть свою показывать... балабол.
- Ерофейко, ты ли это?!
- А то кто же.
- Рад, что ты остался в живых, ох, как рад... А мы уж похоронили тебя. Что с тобой стряслось?
- Долго рассказывать... - отмахнулся Ерофейко. - Жив - и слава Богу.
- И все-таки?
- Взял тогда меня мурза ногайский в полон... хотел кожу с живого содрать, да отложил это дело на следующий день. А я перегрыз веревки, убил двух ногаев, увел у них коня - и в степь. Догнали бы меня, это точно, ногайцы идут по следу как псы, да стрельцы царские спасли. Но вместо того, чтобы отпустить, посадили в холодную - один из них признал мое обличье по прежним моим делам. А спасли меня, можно сказать, опричники. Они как раз расправу чинили. Стрельцы разбежались - от греха подальше, дверь в холодной была хлипкая, я и выбрался. Потом прибился к Нагаю. Вот и весь мой сказ.
- Счастлив твой Бог... Ну что же, веди, казак.
Отряд выбрался из протоки на узкую стежку, по которой можно было ехать лишь гуськом. Она в отличие от девственно чистой протоки, припорошенной свежим инеем, была хорошо утоптана.
- На протоке камышовыми метелками следы заметаем, - объяснил этот феномен Ерофейко. - Гости к нам редко ездят, а самим шататься без дела нет резону. Неровен час, наткнемся на стрельцов али опричников. А стежку вахта протоптала.
Вахта стоила того, чтобы к ней присмотреться. Чернобородый атаман лишь головой в восхищении покрутил, увидев среди ветвей на высоте в три сажени настоящее воронье гнездо, только больших размеров. Оттуда выглядывал парень, по виноватому виду которого Ермолай Тимофеевич понял, что это тот самый упрямый звонкоголосый Жданко.
- Не замерзают? - спросил атаман, указав кивком головы на "гнездо".
- Ни Боже упаси. На каждом насесте имеется медвежья шкура. Даже в лютые морозы в ней как в мамкиной колыбели. Ну, ясное дело, проверяем...
- Вы сторожите только протоку?
- С других сторон к нам не подобраться.
- Понятно...
Вскоре послышался шум, сопровождаемый ритмичным стуком. Они выехали на просторную поляну, посреди которой умельцы ладили из сосны новый речной ушкуй. На киль, вытесанный из одного ствола, уже наложили широкую доску, служившую основанием для поясов наружной обшивки, и при помощи деревянных киянок скрепляли ее с килем деревянными гвоздями, концы которых расклинивались. Для корпуса уже были приготовлены тесаные доски и клинья-кочеты. Они служили опорами для весел и вставлялись в зазор между обшивками. Новый ушкуй в длину был более семи саженей.
При попутном ветре на ушкуй обычно ставили мачту-однодревку с прямым парусом на рее. Заготовки на мачту, скамьи и весла лежали неподалеку, аккуратно сложенные в загородке. Их было гораздо больше, чем на один ушкуй. Наверное, эта "верфь" должна была работать всю зиму.