– Нет, – сказал Хорнблауэр, – вам придется обойтись без этого. И мое обещание остается в силе.
Он постучал кофель-нагелем по ладони и расхохотался. Смех удивил его самого, такой получился кровожадный. Слыша этот смех, всякий бы подумал, что, если они сядут на мель, он обязательно размозжит лоцману голову. Хорнблауэр спрашивал себя, притворство ли это, и с изумлением обнаружил, что не знает ответа на свой вопрос. Он не мог вообразить себя убивающим беззащитного человека, однако, кто знает? Неукротимая, безжалостная решимость, которая его обуяла, как всегда, казалась чувством совершенно новым. Всякий раз, начав действовать, он не останавливался ни перед чем, и, тем не менее, упорно считал себя фаталистом, человеком, который плывет по течению. Всегда удивительно было обнаруживать в себе качества, которыми он восхищался в других. Впрочем, главное сейчас, что лоцман уверен: если "Волшебница" сядет на мель, его убьют самым пренеприятным образом.
Через полмили пришлось сместиться левее – занятно, что широкое устье повторяло в увеличенном масштабе особенности верховьев: фарватер вился от берега к берегу между песчаными отмелями. По слову лоцмана Хорнблауэр приготовил горе-команду к возможному повороту оверштаг, но предосторожность оказалась излишней. В бейдевинд тендер скользил поперек отлива, Хорнблауэр и Браун управлялись со шкотами, Буш – с румпелем: он в очередной раз показал себя первоклассным моряком. Хорнблауэр прикинул направление ветра, взглянул на призрачные паруса и вновь развернул "Волшебницу" в бакштаг.
– Мсье, – взмолился лоцман, – мсье, веревки очень тугие.
Хорнблауэр вновь страшно расхохотался.
– Зато не заснете, – сказал он.
Ответить так подсказало природное чутье. Лучше не делать послаблений человеку, в чьей власти их погубить. Чем безусловнее лоцман убежден в жестокости англичанина, тем меньше вероятность, что он его одурачит. Пусть лучше помучается от тугих веревок, чем три человека попадут в плен и будут расстреляны. Тут Хорнблауэр вспомнил, что еще четверо – сержант, штурманский помощник и два матроса – лежат в каюте связанные, с кляпами во рту. Ничего не поделаешь. Из англичан ни один не может отвлекаться на пленников. Пусть лежат, пока их освобождение не станет делом невозможным.
Он почувствовал мгновенную жалость к связанным людям внизу, и тут же отбросил ее. Флотские анналы переполнены историями о трофейных кораблях, где пленные возобладали над немногочисленной командой. С ним такого не случится. При этой мысли лицо его помимо воли приобрело жесткое выражение, губы сжались. Он отметил это про себя, как отметил и другое обстоятельство: нежелание возвращаться к прежним проблемам и платить за все не ослабляло, но усиливало решимость довести начатое до конца. Он не хотел проигрывать. Мысль, что провал послужит желанным избавлением от ответственности, только укрепляла его в твердом намерении избежать провала.
– Я ослаблю веревки, – сказал он лоцману, – когда мы минуем Нуармутье. Не раньше.
XIV
Нуармутье миновали на исходе ночи, с последними порывами бриза. Серый рассвет принес штиль. Легкая туманная дымка клочьями плыла над морем, чтобы растаять с первыми лучами солнца. Хорнблауэр глядел вокруг, видя постепенно проступающие подробности. Каторжники спали вповалку, сбившись для тепла в плотную кучу, Браун сидел рядом на корточках, подперев рукой подбородок. Буш стоял у румпеля, и по нему нельзя было сказать, устал ли он после бессонной ночи; румпель он прижимал к боку, а деревянную ногу для устойчивости продел в рымболт. Лоцман обвис на привязанных к поручню веревках: лицо его, круглое и розовое вчера, осунулось от усталости и боли.
Слегка содрогнувшись от отвращения, Хорнблауэр разрезал веревки.
– Я держу обещания, – сказал он, но лоцман только повалился на палубу. Лицо его исказила боль, и через минуту он взвыл: начало восстанавливаться кровообращение.
Грот захлопал и грота-гик со стуком пошел назад.
– Не могу держать курс, сэр, – сказал Буш.
– Очень хорошо, – отозвался Хорнблауэр.
Этого следовало ждать. Легкий ночной ветер, который вынес их из устья, на заре должен был улечься. Однако додержись он лишних полчаса, они сделали бы еще пару миль и были бы сейчас в относительной безопасности. Налево лежал Нуармутье, материк остался за кормой, сквозь рваную дымку проступали исполинские очертания семафорной станции на берегу – когда-то Хорнблауэр по приказу Пелью сжег очень похожую. С тех времен гарнизоны на островах усилили, подкрепили большими пушками, и все из-за непрекращающихся английских набегов.
Хорнблауэр на глаз прикинул расстояние до Нуармутье – пока они были вне досягаемости для больших пушек, но отлив несет их к островам. Мало того, насколько он помнил характер здешних отливных течений, их может вынести в залив Бернеф.
– Браун! – резко позвал Хорнблауэр. – Разбуди их и пускай гребут.
Рядом с каждой пушкой было по уключине, всего шесть с каждого борта. Браун погнал заспанную команду по местам и показал, как укрепить большие весла, связанные за вальки тросом.
– Раз, два, взяли! – скомандовал он. Они налегли на весла, лопасти бесполезно вспенили гладкую воду.
– Раз, два, взяли! Раз, два, взяли!
Браун так и кипел энергией, он размахивал руками, перебегал от гребца к гребцу, всем телом показывая, как нужно двигаться. Постепенно тендер набирал скорость.
– Раз, два, взяли!
Браун командовал по-английски, но это было неважно, так выразительно двигалось его мощное тело.
– Навались!
Каторжники уперлись ногами в палубу. Энтузиазм Брауна передался им – кто-то, откидываясь назад с веслом, хрипло выкрикнул "ура!". Тендер заметно продвигался вперед. Буш повернул румпель, убедился, что "Волшебница" слушается руля, и вновь выровнял ее на курсе. Под перестук блоков она вздымалась и падала на волнах.
Хорнблауэр перевел взгляд с гребцов на маслянистое море. Если б им повезло, они бы встретили недалеко от берега корабль блокадной эскадры – дразня Бонапарта, те нередко подходили к самым островам. Однако сегодня не видно было ни паруса. Хорнблауэр разглядывал мрачные склоны острова, ища признаки жизни. Тут исполинская виселица семафора ожила, крылья поползли вверх и застыли, словно по стойке "смирно". Хорнблауэр догадался, что телеграфист сигналит о готовности принять сообщение от невидимой семафорной станции дальше на материке. Он почти наверняка знал, что это будет за сообщение. Крылья судорожно задвигались в синем небе, передавая короткую ответную фразу, остановились ненадолго, потом повернули к Хорнблауэру – до того он видел их почти в профиль. Он машинально взглянул на Нуармутье. Крошечный флаг пополз вниз по флагштоку и снова поднялся, подтверждая, что сигнал замечен и на острове готовы принять сообщение с берега. Крылья семафора закрутились, после каждой фразы флаг утвердительно шел вниз.
У основания флагштока возник белый дымок, быстро округлившийся в шар; ядро запрыгало над водой, оставив по себе четыре фонтанчика брызг, послышался грохот. До ближайшего фонтанчика было не меньше полумили, так что тендер пока оставался вне досягаемости.
– Пусть пошевеливаются, – крикнул Хорнблауэр Брауну.
Он догадывался, что последует дальше. На веслах тендер делает меньше мили в час, значит, весь день они будут в опасности, если только не задует ветер. Он напряженно вглядывался в морскую поверхность, в яркую голубизну утреннего неба, но не видел и намека на приближающийся бриз. С минуты на минуту вдогонку им устремятся лодки, полные вооруженными людьми – а лодки пойдут на веслах куда быстрее тендера. В каждой будет человек по пятьдесят и, вероятно, пушка. Три человека с сомнительной помощью десятка каторжников не смогут им противостоять.
– Нет, я смогу, черт побери, – сказал Хорнблауэр себе. Он уже начал действовать, когда из-за острова появились лодки, крохотные черные точки на водной глади. Видимо, гарнизон подняли и посадили на весла сразу, как пришло сообщение с берега.
– Навались! – орал Браун.
Весла стонали в уключинах, тендер раскачивался. Хорнблауэр снял найтовы с кормовой шестифунтовки левого борта. Ядра он нашел в ящике под ограждением, но пороха там не оказалось.
– Не давай им расслабляться, Браун, – сказал Хорнблауэр, – и присмотри за лоцманом.
– Есть, сэр, – отозвался Браун.
Он протянул крепкую ручищу и схватил лоцмана за ворот. Хорнблауэр юркнул в каюту. Один из пленников выкатился к основанию трапа – Хорнблауэр в спешке наступил на него. Выругавшись, он оттащил связанное тело с прохода; как он и ожидал, здесь оказался люк в кладовую под ахтерпиком. Хорнблауэр рывком открыл люк и нырнул вниз. Там было темно, только немного солнца проникало через световой люк в каюту и дальше через открытый входной люк. Хорнблауэр раза два споткнулся о наваленные на палубе припасы. Он взял себя в руки: торопиться надо, но паниковать ни к чему. Он подождал, пока глаза привыкнут к темноте. Над головой слышался голос Брауна и скрип весел. В переборке перед собой Хорнблауэр увидел, что искал: низкую дверь со стеклянным окошком. За ней должен быть пороховой погреб: артиллерист обычно работает при свете фонаря, который горит снаружи.
Обливаясь потом от волнения и усилий, Хорнблауэр раскидал с прохода наваленные припасы и распахнул дверь. Шаря руками в тесном помещении, согнувшись почти вдвое, нащупал четыре пороховых бочонка. Под ногами скрипел порох – от любого его движения может возникнуть искра, и весь корабль взлетит на воздух. Похоже на французов – так неосторожно просыпать на палубу взрывчатое вещество. Он облегченно вздохнул, нащупав пальцами бумажные оболочки картузов. Он надеялся их найти, но готовых зарядов могло и не оказаться, а ему совсем не улыбалось отмерять порох черпаком. Нагрузившись картузами, он поднялся в каюту, а оттуда на палубу, в ясный солнечный свет.
Преследователи нагоняли: это были уже не черные точки, но действительно лодки. Похожие на жуков, они ползли к тендеру – три лодки, все более и более близкие. Хорнблауэр положил картузы на палубу. Сердце колотилось и от натуги, и от волнения, чем настойчивее он старался взять себя в руки, тем меньше было от этого толку. Одно дело – планировать и направлять, говорить "поди туда" или "сделай это", и совсем другое – полагаться на сноровистость пальцев и меткость глаза.
Ощущение было примерно то же, что после лишнего бокала вина – знаешь, что надо делать, но руки и ноги отказываются это выполнять. Основывая наводящие тали пушки, он несколько раз не попадал тросом в огон.
Это привело его в чувство. Он выпрямился другим человеком, стряхивая неуверенность, как стряхнул бремя греха беньяновский Христиан. Он был теперь спокоен и собран.
– Эй, иди сюда, – приказал он лоцману.
Тот забормотал было, что не может направлять пушку на соотечественников, но, взглянув на изменившееся лицо Хорнблауэра, тут же покорился. Хорнблауэр и не знал, что яростно блеснул глазами, он только ощутил мгновенную досаду, что его не послушались сразу. Лоцман же подумал что, помедли он еще секунду, Хорнблауэр прибьет его на месте – и, возможно, не ошибся. Вдвоем они выдвинули пушку, Хорнблауэр вытащил дульную пробку. Он вращал подъемный винт, пока не счел, что при большем угле они пушку не выдвинут, взвел затвор и, загораживая собой солнце, дернул вытяжной шнур. Искра была хорошая.
Он разорвал картуз, высыпал порох в дуло, следом запихнул бумагу и дослал бумажный пыж гибким прибойником. Лодки были еще далеко, так что можно было не торопиться. Несколько секунд он рылся в ящике, выбирая два-три ядра покруглее, потом подошел к ящику на правом борту и выбрал еще несколько там. Ядра, которые стукаются о канал ствола и потом летят, куда им в голову взбредет, не годятся для стрельбы из шестифунтовой пушки на дальнее расстояние. Он забил ядро, которое приглянулось ему больше других – второй пыж при таком угле возвышения не требовался – и, разорвав новый картуз, всыпал затравку.
– Allons! – рявкнул он лоцману, и они вдвоем выдвинули пушку. Два человека – минимальный расчет для шестифунтовки, но, подстегиваемое мозгом, длинное худое тело Хорнблауэра обретало порой небывалую силу.
Правилом он до упора развернул пушку назад. Даже так нельзя было навести ее на ближайшую лодку позади траверза – чтобы стрелять по ней, тендеру придется отклониться от курса. Хорнблауэр выпрямился. Солнце сияло, ближайшее к корме весло двигалось, чуть не задевая его за локоть, под самым ухом Браун хрипло отсчитывал темп, но Хорнблауэр ничего этого не замечал. Отклониться от курса значит уменьшить разрыв. Требуется оценить, оправдывает ли эту безусловную потерю довольно гипотетическая вероятность с расстояния в двести ярдов поразить лодку шестифунтовым ядром. Пока не оправдывает: надо подождать, чтобы расстояние сократилось, однако задачка любопытная, хотя и не имеет точного решения, поскольку включает неизвестный параметр – вероятность, что поднимется ветер.
Пока на это было непохоже, как ни искал Хорнблауэр хоть малейших признаков ветра, как ни вглядывался в стеклянную морскую гладь. Обернувшись, он поймал на себе напряженный взгляд Буша – тот ждал, когда ему прикажут изменить курс. Хорнблауэр улыбнулся и покачал головой, подытоживая то, что дали наблюдения за горизонтом, островами, безмятежной поверхностью моря, за которой лежит свобода. В синем небе над головой кружила и жалобно кричала ослепительно-белая чайка. Тендер качался на легкой зыби.
– Прошу прощения, сэр, – сказал Браун в самое ухо. – Прошу прощения, сэр. Навались! Они долго не протянут, сэр. Гляньте на этого, по правому борту, сэр. Навались!
Сомневаться не приходилось – гребцов мотало от усталости. Браун держал в руке кусок завязанной узлами веревки: очевидно, понуждая их работать, он уже прибег к самому понятному доводу.
– Им бы чуток отдохнуть, пожевать чего-нибудь, да воды выпить, они еще погребут, сэр. Навались, сукины дети! Они не завтракали, сэр, да и не ужинали вчера.
– Очень хорошо, – сказал Хорнблауэр. – Пусть отдохнут и поедят. Мистер Буш, поворачивайте помаленьку.
Он склонился над пушкой, не слыша стука вынимаемых весел, не думая, что сам со вчерашнего дня не ел, не пил и не спал. Тендер скользил по инерции, медленно поворачиваясь. В развилке прицела возникла черная лодка. Хорнблауэр махнул Бушу рукой. Лодка исчезла из поля зрения, вновь появилась – это Буш румпелем остановил поворот. Хорнблауэр правилом развернул пушку, чтоб лодка оказалась точно в середине прицела, выпрямился и отступил вбок, держа вытяжной шнур. В расстоянии он был уверен куда меньше, чем в направлении, поэтому важно было видеть, куда упадет ядро. Он проследил, как качается судно, выждал, пока корма поднимется на волне, и дернул. Пушка вздрогнула и прокатилась мимо него, он отпрыгнул, чтобы дым не мешал видеть. Четыре секунды, пока летело ядро, показались вечностью, и вот, наконец, взметнулся фонтанчик. Двести ярдов недолет и сто вправо. Никуда не годится.
Он пробанил и перезарядил пушку, жестом подозвал лоцмана. Они вновь выдвинули. Хорнблауэр знал, что должен приноровиться к орудию, поэтому не стал менять угол, навел в точности, как прежде, и дернул вытяжной шнур практически при том же крене. На этот раз оказалось, что угол возвышения вроде верный – ядро упало дальше лодки, но опять правее, ярдах в пятидесяти, не меньше. Похоже, пушка закашивала вправо. Он чуть-чуть развернул ее влево и, опять-таки не меняя наклона, выстрелил. На этот раз получилось далеко влево и ярдов двести недолет.
Хорнблауэр убеждал себя, что разброс в двести ярдов при стрельбе из шестифунтовой пушки, поднятой на максимальный угол, вполне в порядке вещей. Он знал, что это так, но утешения было мало. Количество пороха в картузах неодинаково, ядра недостаточно круглые, плюс еще влияют атмосферные условия и температура пушки. Он сжал зубы, прицелился и выстрелил снова. Недолет и немного влево. Ему казалось, что он сойдет с ума.
– Завтрак, сэр, – сказал Браун совсем рядом. Хорнблауэр резко обернулся. Браун протягивал на подносе миску с сухарями, бутылку вина, кувшин с водой и кружку. Хорнблауэр внезапно понял, что страшно голоден и хочет пить.
– А вы? – спросил Хорнблауэр.
– Мы отлично, сэр, – сказал Браун.
Каторжники, сидя на корточках, жадно поглощали хлеб и воду, Буш у румпеля был занят тем же. Хорнблауэр ощутил сухость в гортани и на языке, руки дрожали, пока он разбавлял вино и нес кружку ко рту. Возле светового люка каюты лежали четверо пленных, которых он оставил связанными. Теперь руки их были свободны, хотя на ногах веревки остались. Сержант и один из матросов были бледны.
– Я позволил себе вытащить их оттуда, сэр, – сказал Браун. – Эти двое чуть не задохлись от кляпов, но, думаю, скоро очухаются, сэр.
Бессмысленной жестокостью было держать их связанными, но разве за прошедшую ночь была хоть минута отвлекаться на пленных? Война вообще жестока.
– Эти молодцы, – Браун указал на каторжников, – чуть не выкинули своего солдатика за борт.
Он широко улыбнулся, словно сообщил нечто очень смешное. Замечание открывало простор для мыслей о тягостной жизни каторжников, о зверском обращении конвоиров.
– Да, – сказал Хорнблауэр, запивая сухарь. – Пусть лучше гребут.
– Есть, сэр. Я тоже так подумал, сэр. Тогда мы сможем сделать две вахты.
– Делайте, что хотите, – сказал Хорнблауэр, поворачиваясь к пушке.
Первая лодка заметно приблизилась, Хорнблауэр немного уменьшил угол возвышения. На этот раз ядро упало рядом с лодкой, едва не задев весла.
– Прекрасно, сэр! – воскликнул Буш.
Кожу щипало от пота и порохового дыма. Хорнблауэр снял расшитый золотом сюртук и, почувствовав, какой тот тяжелый, вспомнил про пистолеты в карманах. Он протянул их Бушу, но тот улыбнулся и указал на короткоствольное ружье с раструбом, которое лежало рядом с ним на палубе. Если горе-команда взбунтуется, это орудие будет куда более действенным. Одну томительную секунду Хорнблауэр гадал, что делать с пистолетами, наконец положил их в шпигат и принялся банить пушку. Следующее ядро опять упало близко от лодки – вероятно, незначительное уменьшение в расстоянии сильно повлияло на меткость стрельбы. Фонтанчик взвился у самого носа лодки. Если он попадет с такого расстояния, то по чистой случайности – любая пушка дает разброс не меньше пятидесяти ярдов.
– Гребцы готовы, сэр, – доложил Браун.
– Очень хорошо. Мистер Буш, пожалуйста, держите так, чтобы я мог стрелять.