- Я ничего не требую, кроме одного: не быть посмешищем во время дуэли. Поставьте меня быстрее в боевую позицию, больше я ничего у вас не прошу.
- Известно ли вам, что то, о чем вы просите - это верное средство ускорить вашу гибель?..
- Почему?
- Если господин Эктор де Равенн увидит по вашей неумелой стойке, что вы ничего не смыслите в фехтовании, он не захочет взять на себя грех убийства и ограничится тем, что ранит или обезоружит вас.
- Черт возьми! Именно этого я и не хочу. Пусть барон меня убьет, лишь бы он не выставил меня в смешном виде. Научите меня вставать в боевую позицию и больше ни о чем не беспокойтесь. Я не желаю держать шпагу, как палку или рукоятку метлы; остальное - дело хирурга, если барон меня ранит, или гробовщика, если он меня убьет.
- Было бы жаль, если бы он вас убил, - заметил Гризье, - ибо, сдается мне, что вы отважный малый!.. Что ж, берите рапиру и давайте учиться.
Четверть часа спустя Ален Монпле уже стоял в боевой позиции так, словно он провел в фехтовальном зале десяток лет.
Добившись столь блестящего результата, преподаватель перешел к искусству самозащиты.
Оно заключалось в умении отбивать атаки противника, отражать выпады и наносить ему ответные прямые удары.
Благодаря своим стальным мускулам Ален Монпле смог выдержать занятия в течение двух-трех часов.
- Следуйте моим указаниям, - сказал Гризье, - и вы отделаетесь несколькими царапинами.
Затем, повернувшись к секундантам, он произнес:
- Господа, ваше дело - прекратить бой, как только вы сочтете, что он может закончиться достойно.
Ален предложил учителю фехтования деньги.
- Сударь, - ответил тот, - я даю вам эти уроки бесплатно или, по крайней мере, не обязываю вас платить, пока вы не вернетесь с дуэли.
Ален взял руку мастера и крепко пожал ее.
- Прекрасная хватка! - воскликнул Гризье. - Какая досада, что с подобной хваткой вас не начали учить фехтованию в десять - двенадцать лет.
Выйдя от Гризье, Ален Монпле приобрел пару шпаг в магазине Девима. Девим, будучи превосходным фехтовальщиком, придал этому оружию, обычно именуемому колишемардой, замысловатый изгиб и снабдил его рукоятку защитной чашкой.
Один лишь факт обладания подобным оружием свидетельствовал о том, что их владелец умеет обращаться с ним.
Вернувшись домой, Ален Монпле встал перед зеркалом в боевую позицию и остался весьма доволен собой.
На следующий день, в восемь часов утра, он уже был на ногах в ожидании своих секундантов.
Они прибыли с опозданием и привезли с собой юного студента-хирурга - знакомого своих друзей.
Без четверти девять Монпле, двое его секундантов и молодой хирург вступили на аллею Ла-Мюэтт.
Дуэль, как уже было сказано, была назначена на девять часов.
Без пяти девять в конце аллеи показался экипаж.
Он быстро приближался.
Из экипажа вышли трое молодых людей.
Это были г-н Эктор де Равенн и два его секунданта, явившихся накануне к Алену Монпле от имени своего друга.
Секунданты и противники учтиво раскланялись.
Затем секунданты сошлись, осмотрели шпаги дуэлянтов, признали их подходящими и подбросили в воздух луидор, чтобы выяснить, чье оружие первым будет пущено в ход.
Право выбора было предоставлено секундантам Алена Монпле.
Разумеется, они выбрали шпаги, приобретенные накануне у Девима.
Один из секундантов поднес их барону с перекрещенными клинками.
Эктор де Равенн взял одну из шпаг; другую же вручили Алену Монпле. Барон приставил оружие к своему сапогу и взмахнул клинком, рассекая
воздух.
Затем он заявил, обращаясь к своим секундантам:
- Какое превосходное оружие, оно изготовлено на редкость искусно: я считаю, что оно лучше моих шпаг.
- В таком случае окажите мне честь, господин барон, - произнес Ален Монпле, - прежде чем мы узнаем, как каждый из нас распорядится этим оружием, примите обе эти шпаги в подарок.
Барон молча поклонился в ответ. Воспоминание о пощечине, полученной им от Монпле, все еще сильно удручало его, и он не считал себя обязанным рассыпаться перед противником в любезностях.
После того как дуэлянты были самым тщательным образом поставлены в одинаково выгодные позиции по отношению к местности и солнцу, один из секундантов скрестил концы обеих шпаг, сделал шаг назад и сказал:
- Начинайте, господа!
Противники приняли положение "к бою".
Ален Монпле, помнивший наставления своего учителя, встал в позицию столь уверенно, словно он был не менее первоклассным фехтовальщиком, чем барон де Равенн.
Как и предсказывал Гризье, эта классическая поза погубила его.
Барон де Равенн отступил назад.
- Черт возьми! - воскликнул он, обращаясь к своим секундантам. - Почему вы сказали мне, что этот господин никогда не держал шпаги? Он защищается, как святой Георгий!
Затем, снова вставая в позицию, он заявил:
- Это сулит ему неприятности: я собирался только ранить его, а теперь мне придется его убить.
Послышался звон металла; все смотрели, как шпага барона крадется, словно уж, подбираясь к противнику; не давая ему опомниться, Эктор де Равенн согнулся, сделал выпад и выпрямился быстрее молнии, вспыхивающей и гаснущей на небе.
Рубаха Алена Монпле обагрилась кровью; некоторое время он держался на ногах, и казалось, что один-единственный удар был не в состоянии повергнуть силача на землю. Но в конце концов он зашатался, вытянул руки, уронил шпагу, на его губах выступила красноватая пена, и он рухнул на землю, подобно могучему дубу, срубленному под корень топором дровосека.
Секунданты смотрели на падение юноши с волнением, которое неизменно вызывает подобное зрелище.
Обернувшись к четырем секундантам, барон спросил:
- Господа, я вел себя как человек чести?
- Да, - ответили четверо секундантов в один голос.
- Мог ли я поступить иначе в силу нанесенного мне оскорбления?
- Нет, - последовал столь же единодушный ответ.
- В таком случае, я надеюсь, что пролитая кровь останется на совести виновника этой ссоры.
Секунданты сделали знак, говоривший о том, что это пожелание, очевидно, уже исполнилось; барон сел в экипаж вместе со своими секундантами, оставляя неподвижного, как труп, Алена на попечении двух его друзей и молодого врача.
IV. Взять реванш еще не значит уладить свои дела
Между тем Ален не умер.
Клинок шпаги наткнулся на ребро и слегка отклонился в сторону.
Пройдя сквозь грудные мышцы, он задел край правого легкого и вышел наружу под лопаткой. Это был прекрасный удар - четкий и прямой, но отнюдь не смертельный.
Однако раненый задыхался.
Следовало опасаться кровотечения.
Молодой доктор приподнял рукав Алена, обнажил его богатырскую руку и широко вскрыл ему вену, чтобы произвести обильное кровопускание.
Ален открыл глаза и стал дышать легче.
Но, как только он попытался пошевелиться, силы его покинули и он снова потерял сознание.
Рядом находился Мадридский павильон, и раненого отнесли туда.
В этом павильоне жил смотритель; он привык к таким визитам и в подобных случаях всегда готов был предоставить нуждающимся комнату.
Это приносило славному малому дополнительный доход.
К счастью, комната была свободной - последняя дуэль состоялась поблизости от павильона неделю назад, и раненый скончался тогда по истечении четверти часа.
Постель застелили чистым бельем и положили на нее Монпле.
Студент-хирург, у которого еще не было пациентов, мог всецело посвятить себя раненому.
Благодаря постоянному уходу и на редкость крепкому телосложению Алена его исцеление происходило с поразительной быстротой, особенно в глазах тех, кто не подозревает, как скоро заживают некоторые раны.
Через три недели после того, как его грудь была пробита насквозь, он встал на ноги.
Неделю спустя Ален щедро заплатил доброму смотрителю за месячный пансион.
Затем он вернулся домой, чувствуя себя столь же здоровым, как и в день, когда отправился на дуэль.
Между тем одна мысль не давала молодому человеку покоя.
- Ален думал, что если он не отплатит какому-нибудь парижанину той же монетой, то окажется последним, как говорили в коллеже.
А наш герой гордился тем, что никогда не был последним.
Он решил навестить своего учителя.
Гризье уже догадался о несчастье, постигшем его подопечного, так как тот долго не возвращался.
Воскресший из мертвых подробно рассказал ему обо всем, что произошло; совесть Гризье была чиста, ибо он предупреждал своего ученика, что, глядя на его превосходную боевую позицию, его соперник несомненно решит, будто за этим что-то таится.
Барон не ошибся: за этой позицией таилась собственная персона Алена Монпле.
Затем юноша напомнил учителю о том, что тот говорил о его способностях к фехтованию, и спросил Гризье, сколько, по его мнению, понадобилось бы времени, чтобы он, Ален, сравнялся с бароном Эктором в мастерстве.
Гризье как честный человек не хотел вводить ученика в заблуждение.
- Два года, - ответил он, - если усердно трудиться.
Ален Монпле не способен был в течение двух лет заниматься одним и тем же делом, что бы оно собой ни представляло.
- Что ж! - воскликнул он. - Я очень рад, что вы мне это сказали. Я лучше займусь стрельбой из пистолета: через неделю я буду знать в этом толк.
Гризье попытался отговорить молодого человека от занятий столь неблагодарным и грубым делом, как стрельба из пистолета.
- Шпага, - сказал прославленный мастер, - вот истинное оружие дворянина.
- О! Это меня не волнует, - ответил Монпле, - ведь я не дворянин, а крестьянин.
- А что если тот, с кем вам придется сразиться в будущем, выберет шпагу? - спросил Гризье.
- Пусть так! - воскликнул Ален. - Теперь я знаю, как это делается: оружие выбирает тот, кого оскорбили. Я подожду, пока оскорбят меня.
- Зачем?
- Чтобы драться, черт побери!
- Значит, вы все еще сердитесь на вашего противника?
- На господина Эктора де Равенна? Нисколько! Это славный парень; когда я был прикован к постели, он каждый день присылал слугу, чтобы справиться о моем здоровье. Я совершенно на него не сержусь; как раз наоборот: если бы мы были людьми одного круга, я предложил бы ему свою дружбу.
- Стало быть, вы затаили обиду на кого-то другого?
- Ни на одного человека! Вот только, как вы сами понимаете, я не желаю оставаться последним.
Ален ошибался: Гризье его не понимал.
Молодой человек и мастер сердечно пожали друг другу руки.
Затем Ален вскочил в кабриолет и велел отвезти его в тир Госсе.
Наш охотник рассуждал правильно: одно огнестрельное оружие похоже на другое, и вследствие этого сходства после первых выстрелов, когда пуля Алена слегка отклонилась от мишени, его рука приспособилась к пистолету, и с двадцать пятого раза он уже стрелял безупречно.
Неделю спустя молодой человек проделывал те же сложные фокусы, что и опытные посетители тира: одним выстрелом ломал курительные трубки, разбивал прыгающие яйца, дважды и трижды попадал в одну и ту же в цель.
Уверовав в свою меткость - на это потребовалось всего неделя, - Ален больше не появлялся в тире.
Всякое однообразие угнетало его.
Эту неуемную натуру привлекала беспорядочная бродячая жизнь праздного гуляки, завсегдатая кафе, театров и игорных домов.
Однако во время всех этих бурных развлечений Алену никак не представлялся случай взять реванш.
Он уже начинал склоняться к мысли, что ему придется вернуться в Мези, так и оставшись последним.
Наследство матери подходило к концу.
За неполных полтора года молодой человек растратил более ста пятидесяти тысяч франков.
Когда последние экю растаяли за очередным ужином, Ален снова обратился за помощью к Тома Ланго.
В обмен на вексель, выписанный по всем правилам, ростовщик одолжил юноше еще тридцать тысяч франков.
Однако денежные переводы Ланго становились все более скудными. Предпоследний перевод составлял всего тысячу франков, а последний лишь
пятьсот франков.
Кроме того, в письме, приложенном к последнему переводу, Тома Ланго просил передать своему клиенту (бакалейщик ведь был неграмотным), чтобы Ален больше на него не рассчитывал; таким образом, полученные пятьсот франков были последними, какие он получил.
Ален вертел в руках эти двадцать пять луидоров, размышляя, что с ними делать.
"(Как правило, ему хватало таких денег на день или, самое большое, на двое суток.
И тут он подумал, что если ему хоть немного улыбнется удача, то можно будет удвоить или утроить эту сумму, а то и умножить ее в десять раз.
Сын фермера знал четыре-пять заведений, где каждый день шла игра.
Когда настал вечер, он не стал утруждать себя долгим выбором и отправился в ближайший игорный дом. Алена видели там уже не раз.
Поэтому к его появлению отнеслись спокойно; он был там лишь одним из азартных завсегдатаев, играющих по-крупному.
Молодой человек сел за первый попавшийся стол и сделал ставку.
Волею случая противником Алена оказался иностранный офицер, полуитальянец, полуполяк, уже неоднократно игравший с ним и обыгрывавший его с неизменным успехом.
Пока у Алена Монпле карманы были полны луидорами и банкнотами, он не придавал большого значения тому, как уплывают его деньги, но теперь, когда пришла пора выложить последние пятьсот франков, чтобы извлечь из них прибыль, либо проиграть и распрощаться с Парижем, молодой человек стал играть более осмотрительно.
Поэтому он заметил, что офицер как будто не совсем честно снимает колоду.
К тому времени у Алена оставалось только пятнадцать луидоров от прежних двадцати пяти, и ему предстояло поставить их на кон-
Офицер открыл трефового короля.
Между тем ни он, ни его противник еще не разобрали карты.
Ален Монпле положил руку на карты офицера.
- Карты трогать нельзя, - сказал игрок.
- Простите, сударь, - ответил Ален, - если среди ваших пяти карт меньше трех козырей, я признаю свою вину и заранее приношу вам извинения.
- А если у меня три козыря на пять карт? - спросил офицер надменным тоном.
- Тогда я не только не принесу вам извинений, - чрезвычайно вежливо продолжал Ален Монпле, - но вдобавок скажу… скажу…
- Что же вы скажете? - проворчал его противник. Ален открыл карты офицера - среди них оказалось три козыря: дама, валет и десятка треф.
- …. я скажу, - произнес молодой человек, - что вы плутовали, когда снимали колоду, и что вы шулер.
Офицер взял несколько карт и бросил их Алену в лицо.
- Вот как! - воскликнул Ален. - Я читал в "Кодексе" господина Шато-Виллара, что любое прикосновение приравнивается к удару. Мне придется вернуться в Мези, но, кажется, я вернусь туда не с позором?
Это происшествие наделало много шума.
Прежде чем расстаться, противники назначили поединок на следующий день, в восемь часов.
Ален, которого ударил офицер, был вправе выбирать оружие.
Он выбрал пистолеты.
Офицер отнюдь не возражал: он сам слыл отменным стрелком.
Ален хотел, чтобы дуэль состоялась на аллее Ла-Мюэтт.
Он должен был взять реванш на том самом месте, где в первый раз потерпел поражение.
Его противник согласился и на это.
Они условились, что секунданты принесут из тира пистолеты, в которых нет двойного спуска и из которых еще ни разу не стреляли. :
Служитель из тира должен был сопровождать секундантов, чтобы заряжать оружие.
В восемь утра все были на месте дуэли.
Осмотрев пистолеты, секунданты признали, что они отвечают всем необходимым требованиям.
Затем было решено, что противники встанут в сорока шагах друг от друга и двинутся навстречу.
Пройдя десять шагов, каждый из них должен был остановиться. Таким образом, истинное расстояние между ними составляло бы двадцать метров. (Как известно, в вопросах дуэлей шаг приравнивается к трем футам.)
Соперники встали на свои места с учетом оговоренной дистанции.
Каждому из них вручили по пистолету, который зарядил служитель тира. Затем два секунданта, подававшие оружие дуэлянтам, отошли назад и одновременно вскричали:
- Вперед!
По этой команде Ален и офицер начали сближаться.
Сделав два шага, оба подняли пистолеты и выстрелили.
Выстрелы прозвучали одновременно.
Монпле покачнулся, но удержался на ногах.
Офицер дважды повернулся вокруг своей оси и упал на землю лицом вниз. Секунданты подбежали к своим подопечным.
Пуля попала Алену в середину подбородка и сплющилась, как от удара о щит с мишенью. Кость оголилась, но осталась цела.
Удар был настолько сильным, что Ален еле устоял на ногах.
Сердце офицера оказалось пробито, он был сражен наповал.
- Невелика беда! - дружно сказали четверо секундантов. - Одним мошенником меньше, только и всего.
Такими словами проводили в последний путь человека, чье имя я безуспешно пытался выяснить, чтобы сообщить его читателям: никто не смог мне его назвать.
Все звали его офицером, не зная его настоящего имени.
- Черт возьми! - воскликнул Ален, вытирая подбородок носовым платком. - У меня не осталось ни гроша, но зато я не буду последним.
Вернувшись в Париж, молодой человек продал свои часы.
Вечером он уже сидел на балконе в Опере, и его подбородок украшала мушка из пластыря.
Это было единственное воспоминание, не считая некоторой тяжести в голове, оставшееся у него от утреннего поединка.
На другой день он занял место в дилижансе, следующем в Сен-Мало.
Ален Монпле провел в Париже два года, и за это время он истратил более двухсот тысяч франков!
V. По долгам приходится платить
Существует традиция трехтысячелетней давности, дошедшая до нас благодаря Библии и, таким образом, вызывающая у людей почитание, которое овеяно величием столетий, - блудные сыновья, какими бы они ни были блудными, находят в отчем доме радушный прием, едва только они соизволяют туда вернуться.
Жан Монпле подтвердил эту древнюю истину: он встретил сына с распростертыми объятиями, и потоки слез заструились по его опаленным солнцем щекам, когда неожиданно появившийся Ален бросился к ногам старика и стал просить у него прощение.
Несчастный отец нежно расцеловал сына и, не говоря ни слова о прошлых обидах, вернул ему прежнее место в доме.
Что касается места в отцовском сердце, скверный мальчишка, где бы он ни был, никогда его не терял.
К тому же пресыщение удовольствиями, которое испытывал Ален, оказало на него столь благотворное воздействие, что упрекать его было бы бесполезно.
Несмотря на то что лишь нужда заставила блудного сына вернуться в Мези, он с чувством глубокого удовлетворения обозрел родные места и с трогательным волнением предался любимым занятиям: рыбной ловле, плаванию и охоте, утрату которых так и не смогли полностью возместить ему безудержные столичные увеселения.