Рыцарь фон Тротцендорф поглядел на него с состраданием:
- Мне очень жаль, молодой человек, но ваши знания придворного этикета крайне ничтожны и требуют пополнения. Так что, будьте любезны, примите во внимание: королевам никак нельзя дарить чулки, поскольку у королев не бывает ног.
- У королев не бывает ног? - удивился Петр. - А как же королевы ходят, если не ногами?
Придворные замерли, ибо стычка молокососа, у которого едва начинают пробиваться усы, с искушенным roue обещала стать интересной. Рыцарь фон Тротцендорф с улыбкой покрутил ус, преисполнившись сознанием превосходства над настырным малым, а также польщенный вниманием присутствующих дам и кавалеров, и ответил медленно и веско:
- Запомните, молодой человек, зарубите себе на носу: королевы "удаляются", "отправляются", наконец, "затворяются" в своих покоях, но королевы не ходят.
Рыцарь отвернулся от Петра, ибо считал, что своим ответом отбрил младенца, но Петр упорствовал как осел:
- Как же тогда они удаляются или отправляются куда-то, если не на ногах?
- Не знаю, - уже поскучнев, ответил фон Тротцендорф, - но ясно, что не на ногах, поскольку само понятие "королева" несовместимо с представлением о ногах и всем тем, что с ногами связано, ибо ноги - пусть дамы извинят меня - расположены у человека чрезвычайно неудачно. Королева стоит так высоко, что ей ноги не надобны. Сей формулы этикета при испанском дворе держались неукоснительно, и англичанин обязан был об этом знать. Установление касательно отсутствия у королевы ног - не только один из многочисленных общественных догматов, но и пробный камень крепости общественных устоев, и горе тому, кто отказывается принять этот догмат, ибо без веры в абсурдность люди не могли бы существовать, - вот и все, баста. - Тут рыцарь фон Тротцендорф добавил с усмешкой: - Я с удивлением отмечаю, что в конце концов эта дискуссия была не бесплодной, ибо навела меня на мысль вполне оригинальную.
- Это как посмотреть, - заметил Петр. - Не так уж она нова и оригинальна, поскольку каких-нибудь тринадцать сотен лет назад нечто подобное высказал известный апологет Тертуллиан, но только выразительнее, ярче и элегантнее. Что же касается королевских ног, то я все еще не получил удовлетворительного ответа. Вы признали, что королева стоит высоко. Но тогда на чем она стоит - высоко или низко, - если не на ногах?
Тут уж общество начало улыбаться и подхихикивать, а рыцарь фон Тротцендорф с гневом, - а это не способствует легкости беседы, - осознал, что симпатии дам и господ принадлежат не ему, а въедливому, назойливому втируше.
- Не лучше ли закрыть эту бесплодную дискуссию, я не подавал к ней повода, и до подобных разговоров дело бы не дошло, если бы молодой человек оказался менее невежествен, - предложил фон Тротцендорф.
- Таким образом, вы признаете, что не можете ответить на мой вопрос, как обстоят дела с этим королевским атрибутом, то есть на чем же все-таки королевы стоят, если не на ногах? - подчеркнул Петр.
Рыцарь собрался с мыслями.
- Стояние королевы - вещь абстрактная, как если бы я, например, сказал: "Дело обстоит так-то и так-то", или же: "Этот ритуал устоялся".
- Значит, королева не ходит и не стоит, - настаивал Петр, - или, лучше сказать, ходит и стоит, но только абстрактно. Но в таком случае это со всей очевидностью означает, что она никогда и не сидит, то есть не покоится задом на стуле, а сидит лишь, так сказать, абстрактно, а если королева лежит, то, значит, тоже абстрактно, так, как если бы я прибег к выражению: "Этот аргумент засел у меня в голове", или: "Это камнем лежит у меня на сердце", или: "Это лежит на поверхности". Верно ли я вас понял?
За свое рассуждение Петр был вознагражден одобрительными улыбками и смехом. Баронесса аплодировала ему благоуханными ручками, а рыцарь фон Тротцендорф побагровел от ярости.
- Молодой человек, - проговорил он, - сдается мне, что мое стремление просветить вас вы обращаете в безвкусную издевку и стараетесь поставить меня в смешное положение.
- Поставить вас в смешное положение? - удивился Петр. - Но как можно поставить в смешное положение человека, который всерьез утверждает, будто у королев не бывает ног?
Рыцарь фон Тротцендорф распрямился и напыжился.
- Что это значит? - рявкнул он.
- Это значит, - ответил Петр, - что нельзя сделать черное черным, а мокрое - мокрым.
Рыцарь фон Тротцендорф оглянулся в растерянности, ища поддержки.
- Господа, посоветуйте, как мне поступить с этим мальчуганом, которому наверняка кровь ударила в голову оттого, что император похвалил его латинское сочиненьице. Не могу же я требовать от мальчишки сатисфакции. Но я и не намерен больше терпеть и служить объектом его неуместного хвастовства, чем он желает отличиться в глазах красотки, которая обвила его, словно плющ.
- Сударь, вы оскорбили даму, которая доверилась моей охране и которую я сопровождаю, - проговорил Петр и продолжал, невзирая на протесты и мольбы благородного собрания: - И теперь я, а не вы, обязан требовать сатисфакции. Если вы не имеете ничего против, мы можем начать не откладывая.
Рыцарь фон Тротцендорф, вздохнув, галантно проговорил:
- Ну что же, если кой-кому закон не писан, - ничего другого не остается. Нет, не волнуйтесь, милые дамы, я не прикончу вашего любимчика, я обойдусь с ним корректно, но как быть, если щенку непременно охота ткнуться носом в лужицу, которую он сам же наделал.
Дуэли были строжайше запрещены, и это запрещение имело тот практический результат, что они проводились без соблюдения всяких формальностей, без свидетелей и тайно, зато тем чаще. Петр и рыцарь фон Тротцендорф, скинув наземь камзолы и шляпы, обнажили шпаги.
Сразу же после первого удара шпаги, а затем - после второго и третьего, а там - после четвертого и пятого, тем более уж шестого и седьмого, искушенный рыцарь фон Тротцендорф с беспокойством ощутил, что его молодой противник не новичок, кого не мешает поставить на место, что в его длинных руках и ногах - сила взрослого мужчины, а ловкость и гибкость свидетельствуют о том, что он не терял времени даром и свой талант фехтовальщика не закопал в землю, а приумножил. Желая побыстрее покончить с этим делом, рыцарь проверил все дьявольские выпады, которым научился за свою долгую, полную авантюр жизнь.
Но Петр отражал их спокойно и без натуги, словно это было всего лишь упражнение с палкой от метлы; он не нападал, не наносил ударов, медленно отступал, но зрители, искренне за него болевшие, ибо молодость и красота, на которые теперь посягал взбешенный убийца, окружали юношу ореолом привлекательного героя, за Правду рискующего жизнью в единоборстве с усатым Мракобесием; они следили за поединком и комментировали его ход приглушенным, хорошо поставленным шепотом; рыцарь меж тем учащенно дышал, и вспотевшее лицо его побагровело, а Петр дышал словно новорожденный младенец во сне, и на челе его не блеснуло ни единой капельки пота; явно сознавая преимущество своего возраста, он просто выжидал, когда его противник выдохнется и легкие его сдадут. То, что поняли зрители, понял и рыцарь фон Тротцендорф, в тоске и отчаянии он принял решение все поставить на карту, и вместо того, чтобы умерить резкость выпадов и экономить силы, что у него еще оставались, он предложил самый бешеный темп, на который только был способен, так что треск сшибающихся шпаг слился в непрерывное дребезжание стали; фон Тротцендорф медленно, но неуклонно вел своего отступающего противника к луже, наполовину высохшей, но все еще полной вязкой грязи. Баронесса с тревогой следила, как ее прекрасный молодой поклонник шаг за шагом приближается к опасной скользи, и воскликнула, предупреждая:
- Позади вас - лужа!
- Мерси, - поблагодарил Петр. - Ах, вот вы как, многоуважаемый рыцарь? Ну знайте, что во имя королев, достойных, благородных и справедливых, но не безногих, я кладу конец веселым минутам безобидных шуток, чем мы развлекались до сих пор, и дело принимает серьезный оборот. Вам известен такой прием? Как видно, известен, а вот этот или вот такой? Ах, да вы молодец!
С такими язвительными замечаниями Петр перешел в наступление, а рыцарь фон Тротцендорф отступал, обороняясь из последних сил.
- А теперь, дедушка, гоп! - воскликнул Петр и хлестнул шпагой чуть ли не по земле, так что рыцарю, чтобы уберечь ноги, волей-неволей пришлось подскочить. - И еще разок! И еще! И снова! Снова!
Рыцарь скакал, будто через веревочку, уже не помышляя обороняться, и все более напоминал тряпичную куклу; и когда Петр, желая наконец покончить с этой игрой, шутя и поддразнивая, кольнул рыцаря в правое бедро, тот рухнул на траву как подрубленный.
Послышались аплодисменты и возгласы "браво", победителя хлопали по плечу - словом, это был триумф, великий и незабываемый, но тут тем более резким диссонансом прозвучали слова господина в черном мундире; это был начальник императорской замковой стражи, решительно приближавшийся к месту поединка в сопровождении шести алебардников.
- Господа, разве вам не известно, что дуэли запрещены? Передайте мне вашу шпагу, сударь, и следуйте за нами.
- Ничего не поделаешь! - с улыбкой вздохнул Петр. И пока алебардники поднимали раненого рыцаря за руки и за ноги, чтоб его унести, Петр засунул шпагу в ножны и, расстегнув ремень, подал ее начальнику. - Мы позабавились, а за всякие забавы приходится платить. Я к вашим услугам.
ОКАЗЫВАЕТСЯ, БОГИНЯ ЛАХЕСИС БЕСПОКОИЛАСЬ НЕ НАПРАСНО
Петр не сомневался, что добрый граф Гамбарини поможет ему выпутаться из этой передряги, а посему, будучи доставлен в темницу Черной башни, ничтоже сумняшеся, растянулся на деревянных нарах, думая о баронессе В** и дьявольском наслаждении, коим прелестница наверняка вознаградила бы его за проявленный героизм, не очутись он за решеткой; однако вознаграждение не минует его, когда он выйдет на свободу; рассуждая таким образом, Петр уснул и спал беспробудно - и вполне заслуженно - до самого утра, когда тюремщик принес ему завтрак. Так прошел час, другой, третий, ничего не менялось, и Петр уже начал было скучать и гневаться, как вдруг наконец загрохотал засов, двери распахнулись, и в камеру, не спеша, брезгливо переступив порог, вошел граф Гамбарини.
- Наконец-то! - воскликнул Петр.
- Ну так что же, Петр? - спросил граф. - Ты по-прежнему готов дать голову на отсеченье и отказываешься признать, что у королев не бывает ног?
- Разумеется, - улыбнулся Петр. - Я никогда не признаю того, что противно здравому смыслу. Садитесь, пожалуйста.
- Благодарю, я вижу, что даже в тяжком своем положении ты не забыл о хороших манерах, - проговорил граф и, сбросив накидку карминового цвета, в которую был закутан, сел на треножник, формой напоминающий табурет сапожника, - единственную мебель, украшавшую камеру, не считая нар.
- Вы считаете мое положение серьезным? - спросил Петр, уже несколько обеспокоенно, но все еще улыбаясь.
- Конечно, серьезным, и весьма, - разумеется, пока ты прямо и определенно не признаешь, что у королев не бывает ног, - отозвался граф. - Джованни просил меня тебе помочь, что я, конечно, в состоянии сделать, ибо, как известно, я у императора на хорошем счету, но - увы! - теперь я связан по рукам и ногам.
- Чем же это? - спросил Петр.
- Я был на тебя сердит, - сказал граф. - Сейчас я уже поостыл, но признаюсь, услышав о твоей идиотской дуэли из-за королевских ног, я хотел спустить с тебя штаны и высечь. Поэтому на просьбу Джованни выручить тебя я ответил словами, о которых теперь сожалею, но взять обратно не могу. Да, я помогу Петру, ответил я Джованни, но с условием, если этот упрямец признает, что у королев не бывает ног.
- Я этого не сделаю, - отказался Петр. - Чем самому себе плевать в лицо, я уж лучше посижу здесь.
Граф сокрушенно покачал головой.
- Этот гордый жест в данных обстоятельствах неуместен, Петр. Ты, может быть, думаешь, что наказание, которое тебе назначат, - незначительно, но ты ошибаешься. Потому что рыцарь фон Тротцендорф, с которым ты сражался на дуэли, скончался.
- Не может быть! - вскричал Петр. - Ведь я всего лишь поцарапал ему бедро!
- Увы, коль не повезет, то можно скончаться и от царапины на бедре, - заметил граф Гамбарини. - Возможно, твоему сопернику, после того как ты его проучил, отказало сердце. Мне рассказывали, как ты хлестал шпагой у него под ногами; а может, он ударился головой при падении, не знаю - я разбираюсь в картинах, а это дело лекарей, - однако все говорит за то, что он и сегодня был бы жив и здоров, не будь этого дурацкого поединка. Ничего не поделаешь, Петр, ты увяз по самые уши. И очень жаль, потому как ты уже был на виду, оставалось лишь ловить счастливый момент и не выпускать его из рук, но ты сам подставил себе подножку. Так что соберись с мыслями, пораскинь мозгами и взвесь не только свое положение, но и мое. Я хочу тебе помочь, это в моих силах, но я связан словом дворянина и пальцем ради тебя не шевельну, пока ты определенно и без уверток не заявишь, - дескать, признаю, что у королев не бывает ног. Как бы я выглядел перед своим сыном, если бы не сдержал слово и отступил перед твоим немыслимым упрямством?
Петр хмуро молчал.
- Ну? - настаивал граф. - У меня нет времени долго ждать. Ты признаешь, что у королев не бывает ног, или нет?
- А как я буду выглядеть в глазах Джованни, подчинившись вашему давлению? - спросил Петр. - Вы же сами столько раз радовались тому, что я оказываю благотворное влияние на вашего сына. Вы думаете, если он перестанет меня уважать, все останется по-прежнему? Ведь я знаю его, как самого себя, и могу вообразить, что он сказал, когда вы поставили свое условие. "Это все равно, - без сомнения, ответил он, - как если бы вы просто махнули на Петра рукой - пусть, дескать, сам выбирается из той каши, которую заварил, - потому что даже на дыбе Петр не признает глупости, вроде той, будто у королев не бывает ног". Даю руку на отсеченье, Джованни ответил так, и теперь я должен обмануть его доверие? А вы сами, граф Гамбарини? Допустим, я даже проговорю те слова, на которых вы настаиваете, и вы поможете мне выбраться на свободу, и я вернусь к вам, и все пойдет своим чередом. Но на самом ли деле все пойдет своим чередом? Я теперь говорю не о Джованни, я говорю лишь о вас. Разве я ничего не потеряю в ваших глазах? И останусь прежним Петром Куканем из Кукани, кем был до сих пор? Не посмотрите ли вы на меня с явным разочарованием, с обманутой надеждой?
Граф привык ждать от Петра всяких неожиданностей, но этот вопрос его ошеломил.
- Что ты потеряешь в моих глазах? - промолвил он. - О каком таком разочаровании ты толкуешь? Ты что же, полагаешь, будто я считаю тебя этаким исполином добродетели, воплощением порядочности и справедливости?
Петр покраснел.
- Извините, Ваше Сиятельство, я выразился несколько опрометчиво. Но так и есть, у меня и впрямь сложилось впечатление, будто кое-что я все-таки собой представляю, воплощением чего-то являюсь и, отступись я хоть на пядь, откажись быть самим собой и, находясь в здравом уме и твердой памяти, объяви то, что считаю бессмыслицей и ложью, правдой, во мне все рухнет.
- Я тебе скажу, что ты собой представляешь и воплощаешь, - повторил граф. - В более мягкой форме я это высказывал тебе уже не раз, - вероятно, чересчур мягко, поскольку не отдавал себе отчета, как далеко ты зашел. Высокомерие, самонадеянность и отвратительное себялюбие - вот что ты собой представляешь и воплощением чего являешься, и ничего не случится, если, выражаясь твоими словами, все это рухнет. Коли уж о том речь, я скажу, каким я тебя представляю и чем ты являешься в моих глазах. Ты - не фанатик правды и добродетели, каковым себя считаешь, это лишь поза, которую ты принял, всего лишь личина, которую ты на себя нацепил и которую ты лелеешь и холишь, полагая, что это делает тебя интересным, прикрывает твою заурядность. Освободись, Петр, не только из тюрьмы, но и от этой своей брони, она тебе мешает, и произнеси эти пять слов, да, да, всего лишь пять слов, от них зависит твое будущее, потому как без меня ты - чистый нуль. Пять слов, Петр. Повторяй за мной - признаю: у королев не бывает ног.
Петр молчал, горестно вперив взгляд в пол, и графу почудилось, что строптивость юноши ослабевает.
- Еще раз, - сказал он. - Я повторяю: признаю…
- Признаю, - отозвался Петр, заливаясь ярким румянцем.
- Ну вот видишь, уже получается, - обрадовался граф. - Итак, ты признаешь, но что ты признаешь? Что у королев… у королев…
- У королев… - повторил Петр.
- Слава Богу, - восхищался граф. - Теперь уж осталось только три слова: не бывает ног. Два ты уже произнес, теперь только три. Хотя показание, сложенное из отдельных, разбросанных слов, не считается показанием, но я удовлетворюсь, потому что для меня сейчас речь идет только о том, чтобы с чистой совестью сказать Джованни: да, он признал, что у королев не бывает ног, разумеется, после бесконечных и гордых отказов. Итак, идем далее. Эти три оставшихся словечка я бы очень хотел услышать - не бывает ног. Ну? Не…
- … у королев нет ничего, чем они отличались бы от прочих женщин, - договорил Петр.
- Осёл! - заорал граф.
- Но я не могу, не могу и ничего другого не скажу.
- Ну, хорошо. - Граф поднялся и распахнул двери, но, прежде чем выйти, обернулся еще раз. - Да, ты осёл, но и человек чести, - признал он. - Ты стоял на своем и после того, как я высказал о тебе свое мнение. Перед таким чудом я снимаю шляпу.
- Я не сомневался, что вы так это и оцените, Ваше Сиятельство, - ответил Петр.
- Однако участь твоя предрешена, - произнес граф и вышел.
ВСЕ ЕДИНО ЕСТЬ
Три дня спустя Петр был переведен из темницы, помещавшейся в первом этаже, в камеру третьего яруса башни, что по условиям той суровой эпохи считалось весьма комфортабельным, ибо камера была оснащена камином и деревянным лежаком, устланным соломой; и на этом лежаке сидел, сгорбившись и тоскливо улыбаясь, отец Петра, пан Янек Кукань из Кукани. При виде своего сына пан Янек поднялся и молча обнял его.
- Папенька, а вы-то как сюда угодили? - воскликнул Петр. - Что случилось?
- Не тревожься, Петр, не случилось ровно ничего, что противоречило бы естественному ходу вещей, - сказал пан Янек. - Сегодня у меня плохой день, да и у тебя тоже.
В последние годы Петр лишь изредка посещал прокопченный родительский дом, и чем дальше - тем реже, а в последний раз - полгода назад, когда внезапно скончалась его маменька, пани Афра, отравившись грибами: он отлично сознавал, что по отношению к отцу ведет себя не самым лучшим образом, и поскольку ничего подобного за ним не должно было водиться, ведь по предначертанию интеллигентной богини Лахесис он должен был всегда жить в ладу со своей совестью, - недобросовестное отношение к отцу лежало у него на душе тяжким бременем и мучило как кошмар. Поэтому столь неожиданная встреча, когда пан Янек отнесся к нему, как обычно, с нежностью и любовью, Петра обрадовала, и он почувствовал явное облегчение.
- Но отчего вас тут заперли, батюшка? - настаивал Петр. - Уж не из-за меня ли?