- А ведь я не знаю зачем. Привычка. Наша английская дурость. В чемодане бритва я две рубашки. Он пуст. Все это можно было уложить в небольшой портфель. Впрочем… Это еще дедушкин чемодан. Потом он перешел к отцу. Меня отправили с ним в колледж. С детства, куда бы я ни ехал, он едет со мной.
- Хорошо. Но в следующий раз, перед поездкой, вы, быть может, вспомните наш разговор и возьмете что-нибудь поудобнее?
- Вряд ли. Я привык. Будет его сильно недоставать.
Мы благополучно доехали до места и расстались, отправившись каждый по своим делам. Хотя мы и намерены были возвращаться вместе, в последний момент перед отъездом Антони позвонил оказать, что вынужден задержаться по делам службы, очень сожалеет и желает мне хорошего путешествия.
- Вам какого класса билет? - спросил меня пожилой билетер из своего окошечка.
- Первого! - сказала я назло Антони и английским предрассудкам и пожалела о своем поступке, едва уселась в бархатное кресло шестиместного купе. Одна. Скучно. А там, в следующем вагоне, во втором классе жизнь бурлит и переливается красками. Не каждый день приходится путешествовать по английским железным дорогам, можно ли упускать возможность сидеть среди простых англичан, наблюдать их. К тому же вспомнила я, как мой друг, Владимир Осипов, автор прекрасной журналистской книги "Британия. Шестидесятые годы", предупреждал, что англичане в вагонах первого класса совсем неразговорчивы. Даже если кто и войдет, промолчит.
Я уже собиралась совершить перебежку - поступок совершенно непонятный английскому образу мысли: уж если заплатил за удобство, зачем его лишаться, - как в купе один за другим вошли двое: высокий, бородатый, полный, в бархатной куртке с бантом почти не оставлял сомнений: коричневый бант - непременная часть униформы художника, который словно хочет, чтобы люди сразу же по банту угадывали род его занятий. Ошиблась я немного: он оказался архитектором, путешествовавшим по делам строительного общества, в котором проектировал жилые дома. Общество было богато и оплачивало даже первый класс в вагонах. Это он сообщил мне, едва мы с ним разговорились.
Второй господин был худощав и узколиц, со следами загара; загар - непременный признак обеспеченности, загар посреди зимы на лице означает либо возможность даже зимой посещать курорты, либо, на худой конец, возможность, приобретя лампу с ультрафиолетовыми и инфракрасными лучами, ежедневно устраивать себе сеансы облучения на дому. Лицо его было тонко чертами, приятно, даже красиво, и не содержало в себе ни одной сколько-нибудь выраженной национальной черты. Ему было лет тридцать пять, улыбка его была вежлива. Он слушал нашу с архитектором беседу, но не произносил ни слова. Лишь, услышав, что я из Советского Союза, перегнулся через архитектора и внимательно долго смотрел на меня. Вскоре ему захотелось курить. Он вышел в коридор и стоял у окна, лицом к нам. Я спросила архитектора:
- Как вы думаете, кто этот человек?
- Не знаю, - почесал он в затылке, - какой-нибудь выскочка. Видно, что с деньгами.
Покурив, приятный господин вернулся и, воспользовавшись паузой в разговоре, наклонился в мою сторону.
- Простите, но я впервые встречаю человека из Советского Союза, мне интересно кое-что узнать у вас. Например, наша пресса пишет, что у вас закон преследует стремление человека к накоплению денежных сумм. И даже, обнаружив эти суммы, изымает их насильственным путем.
- Ваша пропаганда, - сказала я ему, не преминув свести счеты с тенденциозной буржуазной прессой, - представляет нас какими-то чудовищами. А между тем в нашей стране никто не отнимает насильственным путем денег, которые заработаны честным трудом…
- Я не совсем о том вас спросил, - мягко прервал меня собеседник. - Я говорил об очень больших денежных суммах. Видите ли, я - миллионер…
Он сделал паузу, явно желая, чтобы сказанное им было основательно осознано. Наступило мгновенное молчание.
- Поздравляю! - разрушила я тишину. И был в этом слове оттенок насмешливости и язвительности, вернее, не был, а хотела я вложить этот оттенок, но лег ли он в сознание миллионера - и так и не поняла.
- Благодарю вас! - он улыбнулся в ответ с заметным торжеством. - Я - миллионер, и горжусь этим!
Тут-то мне и показалось, что вот-вот он встанет, снимет с полки чемоданчик и, щелкнув замком, покажет нам с архитектором аккуратно сложенный миллион - повторится сцена, описанная Ильфом и Петровым в иных обстоятельствах, на иной почве, с иными героями, и - самое обидное - что никто не поверит мне, начни я рассказывать кому-либо из соотечественников, а тут же обвинят в плагиате: "Плоско, дорогая, было!"
Но миллионер за чемоданчиком не полез. Он стал подробно расспрашивать меня о чертах нашей жизни, связанных с деньгами, деньгами, деньгами. Куда мы их тратим? Почему, как ему известно, мы очень расточительны в быту и хлебосольны? Узнав, что я литератор, он засыпал меня градом вопросов о доходах с моих произведений. Вот где была мука! Никак не могла я втолковать ему, что я не считаю доходы, а в лучшем случае подвожу итог расходам, что, выпустив в свет восемь поэтических книг (Восемь?! Тиражи - 10, 20, 40 тысяч! Неслыханно! И у вас нет миллиона? Кто читает ваши книги? И не только ваши? Раскупаются моментально? Зачем читать столько поэзии?), я никогда не подсчитывала - сколько мною получено за каждую книгу, сколько удержано налогов, какова общая сумма моих заработков за всю жизнь, за десятилетие, за год. Почему не подсчитывала? Не видела необходимости так бездарно тратить время. Во что я вкладывала эти деньги? Да в быт свой, разве упомнишь: книги, одежду покупала, на юг ездила, друзьям взаймы давала…
Последнее про "друзьям взаймы" отняло много времени.
- Да, да, я что-то слышал. Не понимаю - ваши друзья что, бедствуют?
- Почему бедствуют? Но если у них нет денег, а у меня есть, значит, что и у них есть, - даю сколько им нужно. И они, в свою очередь, если я "на мели", обо мне побеспокоятся.
- Непостижимый народ! - миллионер провел рукой по волосам, и лицо его просветлело. - Есть какая-то пока еще мне непонятная прелесть во всем, что вы мне рассказываете, - хотел бы я хоть немного пожить так же материально беззаботно, как вы: не считать каждый пенс, тратить куда захочу, надеяться на друзей и не бояться остаться без денег завтра.
"Вы, советские люди, - народ крайне избалованный, в сравнении с нами", - вспомнились тут мне недавние слова Антони, и собственная моя жизнь показалась отсюда совсем иной, чем вблизи: как же я прежде не ценила этой легкости нашей жизни, когда отсутствие денег - не самая большая проблема, есть друзья, которые по первому зову приходят на выручку. Но как это все растолкуешь английскому миллионеру, да и зачем? И потом, что это все он меня да он меня расспрашивает. Пора переходить в наступление.
- Вот вы - миллионер, - резко свернула я на другую дорогу, - и, как я заметила, вам приятно сознавать себя миллионером. Вероятно, миллионерство приносит массу удобств, вы живете в роскоши, с автомобилями, слугами, и райские птицы поют в саду, где цветут розы и орхидеи…
- Напрасно вы издеваетесь надо мной, - впервые отреагировал на мой иронический тон собеседник, - вы ведь живете в этой стране более года, поэтому в курсе всех ее проблем. Дом у меня не роскошный - это квартира, большая и удобная, в многоквартирном доме в районе с очень хорошим адресом.
Хороший адрес стоит отдельного разговора. Сколько раз замечала я, протягивая свою визитную карточку англичанам, как лица их значительно и уважительно вытягивались при виде адреса на карточке и что-то невидимо изменялось в них по отношению ко мне: если это был простой человек, рабочий, бедный студент, мелкий служащий, то некий налет разочарования ощущала я: советский человек, а живет в Англии в буржуазном районе "Лес святого Джона". И я всегда стремилась объяснить, что живу там как жена представителя газеты "Известия", что наша квартира одновременно и корреспондентский пункт, что, несмотря на адрес, я простой человек, и мы равны. Если же мой адрес попадал в руки респектабельного буржуа, он, одобрительно кивая, похваливал мой район, давая понять, что посредством адреса между нами установилось некое подобие равных положений.
Я встречала людей, которые из последних усилий оплачивают дорогостоящую квартиру, только бы не потерять адреса "Мейфейер", "Челси" или "Хемпстед". И не только из собственного буржуазного снобизма: некоторые из них ведут свои дела - торгуют антикварными вещами или держат косметические клиники, и от того, по какому адресу они будут принимать покупателей или пациентов, зависит многое в их бизнесе. Потерять антиквару помещение лавки в районе "Мейфейер" и переместиться хотя бы в "Кенсингтон" - означает потерять всех клиентов "Мейфейера" - то есть лондонскую знать.
Моя добрая миссис Кентон надувается от гордости, сообщая новым знакомым, что живет на улице Лес святого Джона, а мне плачется чуть ли не каждый день, проклиная тот час, когда связалась с этой дорогостоящей квартирой, которая ее семье не только не по карману, но и не по общественному положению. Плакаться-то плачется, а переехать в район попроще ни за что не переедет.
Хороший адрес моего миллионера означал, что он живет среди бизнесменов, крупных книгоиздателей и крупных правительственных чиновников, что окна его гостиной выходят на Темзу, а спален - в тихий зеленый парк, где можно гулять только жителям этого дома - у каждого свой ключик; что с балкона с одной стороны видны дома парламента, а с другой - купол собора святого Павла.
- Слуги? Да, по утрам приходит женщина убирать квартиру. Жена сама приготовляет завтрак мне и детям: содержание повара стоило бы нам очень дорого, да в этом и нет необходимости, - если у нас гости, я заказываю ужин из ресторана…
- Но если вашим друзьям надоела ресторанная еда и хочется чего-нибудь приготовленного дома?..
- Я сказал не друзья, а гости. Люди, которые приходят по делу.
- А если не гости, а друзья, ваши близкие друзья! - наступала я, чувствуя стеклянную стену между собой и собеседником, проклятую, банальную, ходульную стеклянную стену - неодушевленный образ употребляемый всеми, кому не лень, для описания полного взаимопонимания.
- Странная эта ваша русская идея - друзья, - вдруг сказал миллионер раздраженно. - Я прожил на этом свете сорок лет и никогда не испытывал необходимости иметь друзей. Были в детстве мальчики, с которыми я играл и проказничал, а потом мне, право, не до дружбы было. Я работал.
- Но как же! - все во мне протестовало против бездушия этого человека. - Ведь вы - живое существо, можно ли прожить без близких, дорогих людей, без задушевного разговора с другом, без его поддержки; без своей помощи ему.
- Ах, как сентиментально то, что вы говорите! - все более раздражался миллионер. - Покончим с этим: повторяю - я не признаю дружбы, не имею друзей. Думайте обо мне что угодно.
- Хорошо. Вернемся к вашему быту. Вы ничего не имеете против моих расспросов?
- Помилуйте! Во-первых, я сам вас довольно подробно расспрашивал, во-вторых, мне хочется, чтобы вы знали ситуацию таковой, какова она есть. Ваша пропаганда представляет нас чуть ли не какими-то чудищами (вернул он мне пулю), но ведь согласитесь - пока что я не рассказал вам ничего из ряда вон выходящего: живу в хорошей квартире, вынужден экономить деньги, много занят по работе… Я не позволяю себе роскоши, потому что имею капитал.
Видите ли, изучая профсоюзные проблемы в нашей стране, я понял, что мне совершенно не подходит то социальное устройство, в котором живете вы. Сам приход вашей системы несет в себе заряд, я бы сказал, экономической жестокости и репрессий. Поясню - если завтра в Британии на выборах или, к несчастью, каким-либо другим путем победят коммунисты, они просто отнимут у меня все, что я нажил, отнимут, прикрывшись лозунгами о "народном достоянии" и "экспроприации у эксплуататоров".
- Отнимут. Но не себе в карман, а впрямь народу, как достояние. Если у вас есть загородная вилла на берегу моря, там устроят детский сад какого-нибудь завода, лежащего вблизи, в квартиру поселят семью рабочего или простого служащего. Миллионы переведут на счет государства, и это будет справедливо, потому что они нажиты нечестным путем.
Я сказала невежливо. Очень. Миллионер вспыхнул и почему-то шепотом быстро заговорил:
- Ваше суждение нечестно. Мне не принесли мои миллионы в наследство, ввернутыми в цветную рождественскую бумагу с розовой ленточкой. Я трудился, не жалея сил.
- Что же вы делали?
- Я начинал с маленького магазинчика. Мы с партнером были совсем молодые, почти мальчишки, ездили с ним в одно захолустье, там две старухи вязали шарфики и шили салфетки. Мы придумали им узор, который разрекламировали в местной газете того городка, где жили. Шарфики и салфетки мы красили особым составом (это было изобретение партнера, он учился на химика), чтобы они дольше сохраняли "новый вид", и продавали, естественно, по хорошей цене. Дело шло отменно, товар - нарасхват. Это и положило начало моему капиталу, это…
Это звучало странно. Да, видимо, я разбираюсь в моральной структуре его общества и в его подоплеках не более, чем он в структуре моего.
- В чем же тогда состоит ваше миллионерство?
- В миллионах, - улыбнулся он, - в миллионах, которые очень хорошо, правильно и надежно вложены.
Улыбка его была гордой.
- А вы не боитесь, что сейчас, в период кризиса, ваши миллионы могут разлететься?
- Нет, они в хорошем деле. Конечно - чего в нашей жизни не случается, но я обезопасил себя максимально. Однако как гражданину своей страны мне больно видеть, в какой переплет попала Британия. Вы знаете, я поймал себя на том, что мне стыдно ездить в "роллс-ройсе", я его продал и купил "мерседес". Кстати, он обходится много дешевле.
Миллионер не чувствовал в своих словах ни фальши, ни перегиба.
- Разве я похож на чудовище? (Видимо, сравнение с чудовищем случалось в его жизни и мучило его.) Эти профсоюзные упреки нам, владеющим капиталами, порой просто оскорбительны. Я покровительствую молодому музыканту, пока он учится, он получает от меня стипендию. И это не оскорбительная подачка, а сделка: когда он начнет выступать с сольными концертами, часть его заработков будет поступать на мой счет. Видите ли, я сам хотел в юности стать скрипачом, но пришлось выбрать бизнес; в этом молодом человеке я как бы удовлетворяю свои неудовлетворенные желания. Согласитесь, я не похож на чудовище?
"По-моему, очень похож!" - жгло мне язык. Но я удержалась. Зачем же ссориться через стеклянную стену.
- Это, - подхватила я, - у нас называется спекуляцией, и в своде законов есть на этот счет соответствующие статьи и указания.
- Да, да, я слышал, что в вашей стране ни в чем не повинных людей за склонность к удачному бизнесу хватают и сажают в тюрьму. Ужас! А чего стоят ваши представления о нас, миллионерах: райские кущи, роскошные особняки, гидры капитализма, ползающие среди роз и глициний! А все не так! Мы не купаемся в шампанском, не жжем деньги на свечке, как любили некогда ваши русские купцы, мы потому и миллионеры, что умеем делать деньги, а еще более - их ценить. Я знаю одного дурака, просадившего папочкины миллионы и смеющего презирать меня за мою умеренность и аккуратность. Так вот, я, в свою очередь, презираю его, ибо легко тратить то, чего не нажил своим горбом. Всем, что я имею, я обязан только себе…
- И своей системе! - вставила я.
- …и системе. Она дала мне возможность сделать деньги, я их вкладываю и намерен дальше вкладывать в ее укрепление. Я - такой же труженик, как тот, что стоит у станка! Ну, хорошо, хорошо, пусть не совсем такой, - заспешил поправиться он, перехватив мое желание - кинуться с ним в новый спор, - пусть нет, мы несравнимы, но я порой ночей не сплю в заботах. Да, я могу позволить себе вместе с семьей отправиться на экзотическое побережье, но именно позволить, а не прожигать там жизнь, по полгода в бездействии и наркомании, как тот, о котором я только что упоминал, папенькин сынок! Более того, скажу вам, что в прошлом году мы с женой поехали не на Ямайку, а в Италию именно из соображения экономии!
У нас есть знакомые, наши деньги вложены в общее предприятие, они, простите, тоже миллионеры. Так вот, когда они приезжают из Ливерпуля, где живут, в Лондон, то никогда не останавливаются в гостинице, а живут в пустующей квартире своего дальнего родственника, довольно запущенной и неудобной. Почему? Да потому, что не могут позволить себе гостиницу из-за дороговизны. Платить-то приходится из собственного кармана, своими собственными деньгами! А у миллионеров, как и у бедняков, каждый пенс на счету.
Он так горячо защищал свою могущественную касту, что мне и впрямь стало жаль его. Бедный миллионер! Всего, чего угодно, могла я ожидать от "гидры капитализма", только не жалоб на тяжелую жизнь.
Он словно угадал мои мысли:
- А сегодня, когда страна задыхается в кризисе, когда эти проклятые забастовки могут довести бог знает до чего, - можем ли мы, люди капитала, быть спокойными. И нас еще клеймят, от нас требуют уступок!
Миллионер волновался. Я, обычный, скромный человек, видимо, начинала мерещиться ему неким обобщенным образом той силы в мире, которая противостоит его классу. И мне казалось, что он боится этой силы.
Поезд подходил к Лондону.
- К сожалению, ничем не могу вам помочь, - сказала я миллионеру, прощаясь с ним на перроне ливерпульского вокзала, - и даже посочувствовать не могу - это было бы неоткровенно с моей стороны: с детства я приучена к мысли, что быть миллионером в наше время очень стыдно. К сожалению, вы не убедили меня в обратном.
Но миллионер уже не вникал в мои слова. Он выговорился и словно опустел. Его взгляд немного растерянно блуждал по перрону, пока к нам не подскочил человек в фуражке - шофер миллионерского "мерседеса".
- Какие, однако, несчастные люди, ваши британские миллионеры, - сказала я архитектору, подошедшему попрощаться.
Он засмеялся:
- А что вы думаете! Им теперь куда труднее, чем тем, у кого ничего нет. Впрочем, так было во все времена.
"Мерседес" медленно разворачивался. Человек без друзей, улыбаясь, махнул нам на прощание. Лицо его снова было миловидно и приятно. Ой удалялся таял в тумане, бедный британский миллионер.
Три двери в царство моды
Посвящаю Марине Соболевой, которая открывала эти двери вместе со мной и не даст соврать…
- Да, - продолжала гордо красавица, - будьте вы все свидетельницы: если кузнец Вакула принесет те самые черевики, которые носит царица, то вот мое слово, что выйду тот же час за него замуж.
- Погляди, какие я тебе принес черевики! - сказал Вакула, - те самые, которые носит царица.
- Нет, нет, мне не нужно черевиков! - говорила она, махая руками и не сводя с него очей, - я и без Черевиков… - Далее она не договорила и покраснела.