- Расскажи мне про Демосфена, - между делом попросил царевич.
- Это… патриот, - сквозь сжатые зубы выдавил Демад, - но у нас с ним идейные расхождения.
- В каком смысле? Приложи палец сюда, - велел Александр своему ассистенту, - чтобы можно было завязать нитку.
- В смысле…- объяснил раненый, задержав дыхание, - в том смысле, что я был против развязывания войны вместе с фиванцами и публично об этом говорил. - Он глубоко вздохнул, когда Александр завязал узел.
- Это правда, - шепнул Каллисфен.
- Я закончил, - объявил царевич. - Можно бинтовать. - И обернулся к Каллисфену: - Завтра покажи его врачу: если рана распухнет и загноится, придется делать дренаж, и лучше, если это сделает настоящий хирург.
- Как я могу отблагодарить тебя? - спросил Демад, садясь на койке.
- Благодари моего учителя Аристотеля, который научил меня и этому. Но, кажется, вы, афиняне, не очень старались удержать его у себя…
- Это была внутренняя проблема Академии, город не вмешивался в это.
- Послушай меня. Может ли собрание войска принять постановление прямо здесь и дать тебе политическое поручение для всех афинян?
- Теоретически - да. Возможно, сейчас граждан с правом голоса здесь даже больше, чем в Афинах.
- Тогда иди поговори с ними, и пусть они дадут тебе поручение - договориться с царем об условиях мира.
- Ты это серьезно? - ошеломленно спросил Демад, одеваясь.
- Можешь надеть чистые одежды из моего сундука. Об остальном я договорюсь с отцом. Каллисфен найдет тебе место для ночлега.
- Спасибо, я…- только и успел пробормотать Демад, но Александр уже ушел.
Он вошел в шатер отца, когда Филипп ужинал вместе с Парменионом, Черным и несколькими командирами.
- Перекусишь с нами? - спросил царь. - У нас как раз куропатки.
- Их тут тысячи, - объяснил Парменион. - Утром они поднимаются с озера Копаида и весь день кормятся на реке.
Александр взял табурет и сел.
Царь успокоился и как будто пребывал в хорошем настроении.
- Ну, как тебе показался мой мальчик, Парменион? - спросил он, похлопывая сына по плечу.
- Великолепно, Филипп: он справился с задачей, как не справился бы и ветеран гетайров.
- Твой сын Филот тоже проявил в бою большое мужество, - заметил Александр.
- Что ты сделал с тем афинским пленником? - спросил царь.
- Знаешь, кто это оказался? Демад.
Филипп вскочил на ноги:
- Ты уверен?
- Спроси Каллисфена.
- Ради всех богов, пошлите скорее хирурга, пусть позаботятся о нем: этот человек в своих речах всегда отстаивал нашу политику.
- Я зашил его рану, иначе он бы сейчас уже истек кровью. Я предоставил ему некоторую свободу передвижения по лагерю. Полагаю, завтра он передаст тебе свои соображения по условиям мирного договора. Если я правильно понял, ты не хочешь войны с Афинами.
- Не хочу. Чтобы успешно воевать с приморским городом, нужно господствовать на море, а к этому мы не готовы. Я имел опыт с Перинфом и Византией и ухлопал кучу средств. Если у него есть предложения, я готов их выслушать. Поешь мяса, пока не остыло.
***
Первыми отчаянное известие принесли в Афины оставшиеся в живых после Херонеи. Весть о поражении, числе погибших и попавших в плен вызвала в городе плач, и многие не могли успокоиться, не зная, живы ли их близкие.
Потом пришел страх перед грядущим. Под копья встали даже шестидесятилетние. Рабам обещали свободу, если те поступят в войско.
Демосфен, все еще не вполне оправившийся от ран, призывал сопротивляться до конца и предлагал пустить в городские стены сельское население из Аттики, но все оказалось излишним.
Через несколько дней с македонским эскортом прибыл гонец от Филиппа и попросил разрешения выступить на общем собрании с предложением договора о мире. И представители народа с изумлением увидели, что предложение уже ратифицировано гражданами, попавшими в плен при Херонее, и утверждено Демадом.
Гонец вошел в большой амфитеатр, где под весенним солнцем сидели афиняне, и, получив разрешение говорить, сказал:
- Ваш соотечественник Демад, все еще гостящий у Филиппа, обсудил от вашего имени статьи мирного договора и добился условий, которые, как мне кажется, вы найдете выгодными. Царь вам не враг. Наоборот, он восхищается вашим городом и его чудесами. Скрепя сердце, ему пришлось выйти на поле боя, повинуясь просьбе бога из Дельф.
Вопреки ожиданиям оратора, собрание никак не отреагировало на его слова: афиняне молчали, тревожно ожидая услышать истинные условия. Посланник продолжал:
- Филипп отказывается от каких-либо репараций, признает за вами владение всеми вашими островами в Эгейском море и возвращает вам города Ороп, Феспии и Платею, которые ваши вожди уступили фиванцам, предав вашу вековую дружбу с этими городами.
Демосфен, сидевший в первом ряду, рядом с представителями правительства, прошипел на ухо ближайшему соседу:
- Но вы понимаете, что таким образом он оставляет за собой наши города на Проливах? Их он не назвал.
- Все могло бы обернуться и гораздо хуже, - ответил тот. - Давай дослушаем, что еще он скажет.
- Царь не требует дани или выкупа, - продолжал посол. - Он возвращает вам пленных и останки павших, чтобы вы могли с почестями похоронить их. Эта благочестивая миссия поручена лично его сыну Александру.
Взволнованная реакция аудитории убедила Демосфена, что его партия проиграна. Филипп коснулся самых нежных чувств афинян и послал самого царевича выполнить акт религиозной милости. Не было ничего более мучительного для семьи, чем знать, что тело их сына, павшего в битве, лежит не захороненное и стало добычей стервятников и собак.
- Теперь послушаем, что он хочет взамен за такое великодушие, - снова пробормотал Демосфен.
- Взамен Филипп не просит от афинян ничего, кроме дружбы. Ему требуется одно: только чтобы они стали верными союзниками македонян. Осенью в Коринфе он встретится со всеми греческими представителями, дабы положить конец вражде и непосредственно установить мир, а также объявить грандиозное предприятие, какого до сих пор еще никто не предпринимал и в котором всем надлежит принять участие. Это означает, что Афины должны распустить собственную морскую лигу и войти в единственно возможный всеэллинский союз, который Филипп сейчас создает. Этот союз положит конец вековым внутренним конфликтам на полуострове и освободит греческие города в Азии от персидского ига. А теперь, афиняне, с мудростью примите решение и дайте мне ваш ответ, чтобы я мог передать его пославшему меня.
***
Подавляющее большинство афинян одобрило эти предложения, несмотря на пламенные возражения Демосфена, который призывал город к борьбе против тирана до конца. Собрание выслушало Демосфена, но доверило ему только одно: огласить похоронное слово над павшими в битве. Документ, уже утвержденный Демадом, был еще раз ратифицирован представителями городских властей и отослан Филиппу.
Получив известие, царь немедленно послал Александра с вереницей телег, груженных прахом и костями погибших, уже кремированных на поле боя. Пленные опознали большинство из них, и, основываясь на этих сведениях, Евмен написал на каждой деревянной урне имя погибшего.
Неопознанных солдат сложили всех вместе на последние телеги, но врачи переписали внешность погибших, особые приметы, если таковые имелись, цвет волос и глаз.
Демонстрируя добрую волю, Филипп также приложил часть оружия и доспехов, чтобы облегчить опознание неизвестных воинов.
- Завидую тебе, мой мальчик, - признался он Александру, собиравшемуся в путь. - Ты увидишь самый прекрасный в мире город.
Пришли попрощаться и товарищи.
- Доверяю тебе Букефала, - сказал царевич Гефестиону. - Не хочу его утомлять и подвергать опасностям долгого пути.
- Я буду холить его, как возлюбленную, - ответил друг. - Можешь быть спокоен. Жаль только, что…
- Что?
- Что ты не доверил мне также и Кампаспу… позаботиться о ней.
- Замолкни! - рассмеялся Александр.
Конюх подвел крепкого вороного коня, царевич вскочил на него и дал команду отправляться.
Со страшным скрипом длинная вереница повозок двинулась в путь, вслед за ней пешком отправились пленные афиняне, каждый нес узелок со скудными личными вещами и пищей, какую смог раздобыть. Демаду, учитывая его роль в заключении мирного договора, дали лошадь.
Между тем погибшие фиванцы лежали непогребенными, и их клевали вороны и стервятники, а ночью грызли бездомные псы и ночные хищники на глазах у матерей, пришедших из Фив и толпившихся, жалостно голося, на краю лагеря. Другие, за стенами Херонеи, выполняли темные ритуалы проклятий, призывая на Филиппа страшную смерть.
Но пока что их мольбы и проклятья ни к чему не привели: царь упрямо отказывал побежденным врагам забрать своих мертвых и похоронить их, поскольку считал фиванцев предателями.
Наконец, склонившись перед настойчивыми уговорами собственных друзей, боявшихся последствий такого поведения, царь уступил.
Фиванцы покидали свой город в траурных одеждах. Им вослед неслись стенания плакальщиц. Они выкопали огромную яму и сложили туда жалкие останки своих юношей, павших в сражении, а над могилой насыпали холм, рядом с которым вскоре поставили огромную каменную статую льва, символизирующую мужество этих воинов.
С фиванцами тоже был заключен договор о мире, но им пришлось согласиться на присутствие в своем акрополе македонского гарнизона, распустить Беотийский союз и присоединиться ко всеэллинскому союзу Филиппа.
***
Александра приняли в Афинах как уважаемого гостя и выказали ему всевозможные почести. В знак благодарности за его благочестивую миссию и за доброе обращение с пленными городской совет постановил воздвигнуть на площади его статую, и царевичу пришлось позировать для великого афинского скульптора Протагена, хотя в свое время он и говорил, что доверит изображать себя только Лисиппу.
Демосфен, которого, несмотря на поражение, сограждане все еще очень любили, был выслан на Калабрию, маленький островок напротив города Трезена, чтобы избежать столкновений между двумя партиями.
Александр все понял и мудро решил ни о чем не спрашивать. Закончив официальные дела, он изъявил желание посетить акрополь, о котором Аристотель рассказывал ему чудеса, показывая изображения тамошних монументов.
Царевич поднялся туда однажды утром после ненастной ночи и был потрясен пышностью красок и невероятной красотой статуй и росписей. Посреди широкой площадки возвышался Парфенон, увенчанный огромным тимпаном со скульптурной группой работы Фидия, изображавшей рождение Афины изо лба Зевса. Гигантские статуи удачно размещались на скатах крыши: главные персонажи стояли в центре во весь рост, а постепенно удалявшиеся к краям опустились на колени или лежали.
Все они были раскрашены яркими красками и украшены металлическими фрагментами из бронзы и золота.
Рядом со святилищем, слева от входной лестницы, возвышалась бронзовая статуя - также творение Фидия, - представлявшая богиню Афину в доспехах, держащую в руке копье с золотым наконечником. Его сверкание было первым, что видели афинские моряки, возвращаясь в порт из дальних путешествий.
Но еще большие ожидания Александр связывал с гигантской культовой статуей внутри храма, тоже созданной гением Фидия.
Он вошел в храм тихими шагами, выказывая почтение к священному месту, обители божества, и оказался перед колоссом из золота и слоновой кости, о котором слышал чудесные рассказы с раннего детства.
Воздух внутри целлы был насыщен ароматами, которые постоянно испускали священные курительницы, возожженные в честь богини. Все помещение было погружено в полумрак, так что золото и слоновая кость, из которых была сделана статуя, производили еще более магическое впечатление, поблескивая в глубине двойного ряда подпиравших крышу колонн.
Доспехи и пеплос до пят, а также начищенный шлем, копье и щит богини были из чистого золота; лицо, руки и ступни ног - из слоновой кости телесного цвета. Перламутр и бирюза воспроизводили зеленоватые глаза божества.
Шлем имел три гребня из конского волоса, окрашенного в красный цвет, средний поддерживал сфинкс, а боковые - два пегаса. В правой руке богиня держала образ крылатой Победы, большой - как говорили, в человеческий рост, - и, стало быть, статуя Афины целиком имела в высоту не менее тридцати пяти футов.
Затаив дыхание, Александр взирал на это великолепие и думал о славе и мощи города, создавшего его. Он думал о величии людей, построивших театры и храмы, отливших бронзовые и высекших мраморные скульптуры, создавших фрески чудесной красоты. Он думал об отваге моряков, за все эти годы добившихся бесспорного господства на море, о философах, проповедовавших свои истины в этих великолепных портиках, о поэтах, ставивших свои трагедии перед тысячами взволнованных зрителей.
Он ощутил, как его переполняет восхищение и волнение, и со стыдом вспомнил колченогую фигуру Филиппа, непристойно пританцовывавшего среди тел погибших при Херонее.
ГЛАВА 26
Александр посетил театр Диониса у подножия акрополя, осмотрел здания и монументы на большой площади, где была собрана вся память города. Но особенно его восхитил Изящный портик с огромным циклом фресок о Персидских войнах работы Полигнота.
Там изображалась Марафонская битва с примерами проявленного героизма и бегун Филиппид, примчавшийся в Афины, чтобы сообщить о победе, и тут же упавший замертво от усталости.
Дальше виднелись сражения Второй Персидской войны: афиняне, покидающие свой город и в слезах наблюдающие с острова Саламин за пожаром в акрополе и разрушением храмов. И грандиозное морское Саламинское сражение, в котором афинский флот разгромил персидскую армаду. Александр восхитился картиной, представляющей бегство испуганного Великого Царя, преследуемого черными тучами и бурными ветрами.
Ему не хотелось покидать Афины, это чудесное место, этот ларец сокровищ, где человеческий гений проявил себя с наибольшей полнотой, но чувство долга и поручения отца звали его в Пеллу.
Олимпиада несколько раз писала ему - поздравляла с победой при Херонее и рассказывала, как скучает по нему. В этой не до конца объясненной настойчивости Александр угадывал глубокое беспокойство, невыраженную тревогу. Он хорошо знал свою мать: эта тревога, несомненно, была вызвана каким-то новым событием или болезненной страстью.
Поэтому в первые дни лета вместе со своим эскортом Александр покинул Афины и направился на север. В Беотию он вступил в Танагре, знойным полуднем проехал вблизи Фив, пересекая равнину под палящими лучами солнца, а потом поскакал вдоль берега озера Копаида, покрытого густой дымкой.
Время от времени цапля, как призрак, медленно взмахивая крыльями, рассекала туман, покрывавший болотистые берега, и теплую сырость пронзали крики невидимых птиц. Двери домов и ворота были задрапированы черным, потому что многие семьи поразила смерть, унеся самых близких.
Через день, знойным вечером, Александр достиг Херонеи. Под мрачным небом новолуния она показалась ему городом призраков, и царевичу не удалось воскресить в памяти образы недавней победы, чтобы утешить себя. Жалобный вой шакала и рыдание сов напоминали о тревожных мыслях той полной кошмаров ночи в шатре под огромным одиноким дубом.
Отец не пришел встретить его, так как в Линкестиде встречался с вождями иллирийских племен, и юноша после захода солнца, можно сказать, прокрался во дворец, где был встречен Перитасом, который, обезумев от радости, бегал повсюду, катался по полу, скуля и виляя хвостом, а потом прыгнул хозяину на грудь и стал лизать лицо и руки.
Александр ласково освободился от него и направился в свои палаты, где его ждала Кампаспа.
Девушка выбежала навстречу и крепко обняла его, потом сняла с него запыленные одежды и долго, не спеша, нежными руками мыла в ванне его уставшее от поездки тело. Когда Александр вышел из ванны, Кампаспа стала одевать его, но в этот момент вошла Лептина. Она покраснела и опустила глаза.
- Олимпиада хочет, чтобы ты как можно скорее пришел к ней, - сообщила служанка. - Она надеется, что ты останешься поужинать с ней.
- Хорошо, - ответил Александр и, когда Лептина удалилась, шепнул на ухо Кампаспе - Подожди меня.
Едва увидев сына, царица сжала его в бешеных объятиях.
- Что случилось, мама? - спросил юноша, освободившись и пристально взглянув на нее.
У Олимпиады были огромные глубокие глаза, как озера в местных горах, и ее взгляд отражал бурлящие в душе неистовые страсти.
Закусив нижнюю губу, она опустила голову.
- Что случилось, мама? - повторил Александр. Олимпиада повернулась к окну, чтобы скрыть досаду и стыд.
- Твой отец завел любовницу.
- У моего отца шесть жен. Он человек пылкий и никогда не довольствовался одной женщиной. К тому же он наш царь.
- На этот раз все не так просто. Теперь он влюбился в девчонку, ровесницу твоей сестры.
- Такое уже случалось. Это пройдет.
- Говорю тебе, на этот раз все не так просто: он влюбился, потерял голову. Это как…- Она издала короткий вздох. - Как в тот раз, когда я впервые познакомилась с ним.
- Какая разница?
- Большая, - заверила его Олимпиада. - Эта девушка беременна, и он хочет жениться на ней.
- Кто она? - помрачнев, спросил Александр.
- Эвридика, дочь полководца Аттала. Теперь понимаешь, почему я так беспокоюсь? Эвридика - македонянка, дочь знатного македонянина, а не иностранка, как я.
- Это ничего не значит. Ты из царского рода, твой род идет от Пирра, сына Ахилла, и Андромахи, жены Гектора.
- Это сказки, сын мой. А предположим, эта девица родит сына…
Александр онемел, охваченный внезапной тревогой.
- Объясни толком. Говори, что думаешь: никто нас не слышит.
- Предположим, Филипп меня прогонит и объявит царицей Эвридику - это в его власти. Тогда сын Эвридики становится законным наследником, а ты - ублюдком, сыном отвергнутой иностранки.
- Зачем ему это делать? Отец всегда любил меня, он всегда желал мне добра. Он готовил меня стать царем.
- Ты не понимаешь. Красивая и страстная девица может совершенно свести с ума зрелого мужчину, а рожденный ею ребенок привлечет к себе все его внимание, даст ему почувствовать себя молодым, вернет безвозвратно ушедшие времена.
Александр не знал, что ответить, но было видно, что эти слова глубоко его встревожили.
Он сел в кресло и подпер левой рукой лоб, словно собираясь с мыслями.
- И что, по-твоему, я должен делать?
- Я и сама не знаю, - призналась царица. - Я возмущена, расстроена, разъярена нанесенным мне оскорблением. Будь я мужчиной…
- Я мужчина, - заметил Александр.
- Но ты его сын.
- Что ты хочешь сказать?
- Ничего. От унижения я потеряла рассудок.
- И все же, что я, по-твоему, должен сделать?
- Ничего. Теперь ничего сделать нельзя. Но я хочу сказать тебе: будь начеку, потому что не сегодня-завтра может что-то произойти.
- А она действительно так красива? - спросил Александр.