Каэрлеон, Город Легионов, ни в чем не походил на Камелот. Римляне возвели здесь мощную крепость над рекой, которую называли Иска Силурум. Эта крепость, стратегически расположенная в месте слияния реки с одним из ее притоков, была сперва отчасти восстановлена Амброзием, а затем расширена до исходных своих размеров уже при Артуре. За стенами ее вырос город с рыночной площадью, христианской церковью и дворцом возле римского моста, который - залатанный тут и там, с новыми столбами под факелы - перекрывал всю реку.
Король и большая часть его двора разместились во дворце за крепостными стенами. Однако многие из его рыцарей квартировали в крепости; там же поначалу поселили и оркнейских принцев. Покои их все еще находились отдельно, прислуживали им, помимо челяди с Оркнейских островов, слуги Артура. Габран, к явному его неудовольствию, в силу обстоятельств остался с мальчиками; разумеется, не могло быть и речи о том, чтобы ему позволили последовать за Моргаузой в Эймсбери. Гавейн, которого все еще терзал мучительный стыд за позор матери и не менее мучительная сыновняя ревность, не упускал ни единого случая показать любовнику королевы, что теперь он утратил всякий вес и положенье. Гахерис следовал его примеру, но, как это было у него в обычае, более открыто, приправляя презренье к потерявшему свое место любовнику матери, где возможно, оскорбленьями. Оставшиеся двое, вероятно, не столь осведомленные о любовных капризах Моргаузы, не замечали его вовсе. Мысли Мордреда были заняты другим.
Но дни шли, и ничего не происходило. Если Мерлин, восстав из мертвых, действительно намеревался побудить Артура к мести Моргаузе и ее семье, он с этим не спешил. Старик, ослабевший после своих злоключений в минувшие лето и осень, по большей части не покидал отведенных ему покоев во дворце короля. Артур часами просиживал у его ложа; было известно, что Мерлин поднимался со своего одра, чтобы раз или два явиться на заседанье тайного совета, но оркнейским принцам ни разу не довелось встретиться с чародеем.
Поговаривали, сам Мерлин отсоветовал королю устраивать празднества в честь своего возвращенья. Не было ни публичного оглашенья, ни церемонии воссоединенья. По мере того как шло время, люди стали свыкаться с тем, что чародей вновь ходит среди них, словно "смерть" кузена и главного советчика короля, и охвативший всю страну траур был еще одним проявленьем привычки чародея появляться и исчезать, когда ему вздумается. Они всегда знали, говорили, мудро кивая, завсегдатаи таверн, что великий чародей умереть не может. А если он предпочел лежать в подобном смерти трансе, в то время как дух его витал по чертогам умерших, то что ж, он вернулся назад, наделенный большими, чем когда-либо, мудростью и волшебной силой. Вскоре он вновь вернется в свой полый холм, в священный Брин Мирддин, где пребудет вечно, быть может, временами невидимый, но могучий и готовый прийти на помощь тем, у кого возникнет в нем нужда.
Тем временем, если Артур все же выкроил время, чтобы поговорить с чародеем о судьбе оркнейских принцев - о том, что Мордред среди них самый важный, мальчики, разумеется, не догадывались, - то ни слуги, ни придворные ничего не ведали. Правда заключалась в том, что Артур, не чувствуя на сей раз твердой почвы под ногами, медлил. Но вскоре его подтолкнул к действию, вовсе о том не помышляя, сам Мордред.
Дело было вечером незадолго до Рождества. Весь день мело, и пурга помешала принцам выехать на прогулку верхом или поразмяться на оружии. С приближеньем празднеств - Рождества и дня рожденья короля - никто не потрудился преподать им обычные уроки, и потому все пятеро провели день, праздно слоняясь по большому покою, где спали в компании нескольких слуг. Они объелись, выпили больше привычного крепкой валлийской медовухи, приправленной пряностями, поссорились, подрались и наконец притихли, увлекшись игрой, которая довольно давно уже шла в дальнем углу комнаты. Шел последний кон, и за плечами игроков собралась толпа зрителей, предлагая советы и время от времени разражаясь поощрительными возгласами. Играли Габран и один из каэрлеонцев, которого звали Ллир.
Время было позднее, масло в лампах почти догорело и потому светили они тускло. Очаг лениво чадил, холодный сквозняк от окна намел небольшой нанос снега на полу, чего, впрочем, никто не замечал.
Гремели и катились кости, стучали и щелкали игорные фишки. Прошлые игры тянулись спокойно и ровно, и в зависимости от того, кому улыбалась удача, от игрока к игроку перемещались по столу горки монет. Понемногу эти горки выросли до пригоршней. Среди меди в них появилось серебро, но проблескивало и золото. Постепенно зрители умолкли; не до шуток и не до советов, когда столь многое поставлено на кон. Зачарованные игрой, мальчики придвинулись ближе. Гавейн, позабыв о своей враждебности, заглядывал Габрану через плечо. Братья его были так же захвачены игрой, как и он. Игра переросла в состязание оркнейцев против всех остальных, и на сей раз даже Гахерис стал на сторону Габрана. Мордред, сам по натуре не игрок, стоял по другую сторону стола, волею случая оказавшись в лагере противника, и равнодушно взирал на происходящее.
Габран бросил кости. Один и два. Ход почитай что ничтожный. Ллир, выбросив пару пятерок, победно провел в дом свою последнюю фишку и ликующе возвестил:
- Играем! Играем! Это уравнивает две твои прошлые победы! Играем последний решающий кон. А кости-то меня слушаются, так что похлопай мне, приятель, и молись своим чужеземным богам!
Габран раскраснелся от выпитой медовухи, но по виду был еще достаточно трезв и слишком изыскан, чтобы подчиниться хотя бы одному из этих увещеваний. Пододвинув проигранные монеты своему противнику, он не без сомнения произнес:
- Похоже, ты совсем меня обчистил. Прости, но решающим придется считать этот кон. Ты победил, а меня ждет постель.
- Ладно, брось. - Ллир, искушая, погремел в кулаке костями. - Теперь твоя очередь. Пора удаче улыбнуться и тебе. Давай же, попытай счастья. Не стоит портить такую игру.
- Но у меня правда ничего больше нет. - Отвязав с пояса кошель, Габран порылся на самом его дне. - Видишь, совсем ничего. Где же мне еще добыть денег, если я проиграю снова?
Он запустил пальцы поглубже, потом вывернул кошель наизнанку и потряс над доской.
- Вот. Ничего.
Из недр кошеля не вывалилось ни одной монеты, зато выпало что-то другое, покатилось по доске и остановилось наконец, поблескивая в свете лампы.
Это был округлый амулет из дерева, отбеленного морем до блеклого серебра, с грубо вырезанными на нем глазами и ртом. В дырки-глаза были вклеены смолой две голубые речные жемчужины, а изгиб усмехающегося рта был замазан красной глиной. Грубый амулет богини с Оркнеев, по всей видимости, изготовленный ребенком, но для выходца с островов - самый могучий символ.
- А, жемчуг. - Ллир тронул амулет пальцем. - А чем тебе это не ставка? Если богиня с ее амулетом приносят тебе удачу, ты отыграешь и его, и свои деньги в придачу. Ну что, я бросаю первым?
Кости загремели, упали, покатились по обе стороны амулета. Но прежде чем они успели окончательно остановиться, их грубо столкнули с доски. Внезапно протрезвевший, Мордред наклонился и резким движеньем схватил талисман со стола.
- Где ты это взял?
- Не знаю. - Габран удивленно поднял глаза. - Он у меня уже много лет. Не помню, где я его подобрал. Может…
Он умолк. Рот его так и остался полуоткрытым. Не спуская расширенных глаз с Мордреда, он неожиданно побелел как полотно. Даже объяви он об этом во весь голос, и тогда признанье его не стало бы более явным: теперь он вспомнил, как попал к нему талисман.
- В чем дело? - спросил кто-то из толпы, но никто ему не ответил. Мордред был так же смертельно бледен, как и Габран.
- Я сам его сделал. - Он говорил ровно и монотонно, так что те, кто не знал его, сочли бы его голос лишенным вообще каких-либо чувств. - Я сделал его для матери. Она всегда носила его. Всегда.
Его взгляд ни на мгновенье не отрывался от лица Габрана. Он не сказал больше ни слова, но фраза его в мертвенной тишине словно закончила сама себя: "До самой смерти". И теперь с совершенной ясностью, будто признанье было сделано вслух, он понял, как она умерла. Понял, кто был ее убийца и кто послал его на черное дело.
Он не знал, как в руке его очутился нож. Забыты были все споры и доводы о праве королевы убивать по собственной воле. Принц способен совершить такое и совершит. Ногой он отбросил стол, во все стороны полетели игральные фишки. Нож Габрана лежал под рукой у своего хозяина. Схватив его, Габран вскочил на ноги. Остальные, чей ум был затуманен медовухой, все еще считая происходившее у них на глазах внезапной ссорой за игрой, были слишком медлительны.
- Да ну же, ладно вам, - добродушно запротестовал Ллир. - Забирай его, если он твой.
Еще кто-то попытался схватить принца за руку, в которой тот держал нож, но, ускользнув от доброхота, Мордред прыгнул на Габрана: нож он держал умело и низко, готовясь снизу вверх нанести удар под сердце. Габран, немедленно протрезвевший, понял, что надвигавшаяся на него угроза - не сон и не пьяный бред и что она грозит ему смертью, и выбросил руку с ножом. Клинки скользнули друг по другу, но Мордред попал в цель. Нож вошел глубоко под самые ребра, где и застрял в ране.
Выпал из пальцев Габрана, загремел по камням пола клинок. Габран обеими руками вцепился в рукоять ножа, засевшего у него под ребрами. Он наклонился, потом, согнувшись пополам, стал падать ничком. Чьи-то руки подхватили его и уложили на пол. Крови почти не было.
Полную тишину, воцарившуюся в покое, нарушало лишь прерывистое хриплое дыханье раненого. Мордред, стоя над телом, окинул потрясенное сборище взглядом, достойным самого Артура.
- Он это заслужил. Он убил моих родителей. Талисман принадлежал моей матери. Это я сделал его, и она носила его всегда. Он, наверное, взял его, когда убивал их. Он их сжег.
В комнате не было ни одного человека, которому не случалось бы убивать или присутствовать при убийстве. Но услышав такое, многие обменялись взглядами, исполненными отвращенья.
- Сжег их? - переспросил Ллир.
- Сжег заживо в их собственном доме. Я видел, что от него осталось.
- Не заживо.
Шепот вырвался из уст Габрана. Любовник королевы лежал на боку, скрючившись вокруг ножа и сжав руками рукоять, но бессильно и робко, словно ему хотелось вырвать нож, но он страшился боли. С каждым его хриплым неглубоким вдохом на серебряной гравировке рукояти подрагивали блики света.
- Я тоже его видел. - Гавейн стал подле Мордреда, глядя вниз. - Это было ужасающе. Они были бедные люди, преклонных лет. У них не было ничего. Если это правда, Габран… Ты действительно сжег дом Мордреда?
Габран с трудом втянул в себя воздух, словно боль выдавливала жизнь из его легких. Лицо у него побелело как пергамент, а золотистые кудри потемнели от пота.
- Да.
- Тогда ты заслуживаешь смерти, - сказал Гавейн, стоя плечом к плечу с Мордредом.
- Но они были уже мертвы, - прошептал Габран. - Клянусь, они были уже мертвы. Сжег… их… потом. Чтобы скрыть следы.
- Как они умерли? - настойчиво потребовал ответа Мордред.
Габран не ответил. Быстро опустившись подле него на колени, Мордред положил руку на рукоять кинжала. Руки раненого дернулись и упали, лишенные силы. Со все тем же обманчивым спокойствием Мордред произнес:
- Ты все равно умрешь, Габран. Так скажи мне сейчас. Как они умерли?
- От яда.
От одного этого слова по всем собравшимся пробежала дрожь. Слова передавались из уст в уста, так что шепот метался по комнате словно шипенье. Яд. Оружие женщины. Оружие ведьмы.
Мордред оставался недвижим, но почувствовал, как подле него напрягся Гавейн.
- Ты отвез им яд?
- Да. Да. С остальными дарами. Дареное вино.
Никто из каэрлеонцев не произнес ни слова, а никому из оркнейцев это и не было нужно. Мягко, утвердительно, а не задавая вопрос, Мордред проговорил:
- Дар королевы.
- Да, - выдохнул Габран и вновь, задыхаясь, втянул в себя воздух.
- Почему?
- На случай, если женщина знала… догадалась… о чем-то… о тебе.
- При чем тут я?
- Я не знаю.
- Ты умираешь, Габран. При чем тут я?
Габран, королевин фаворит, жертва королевина обмана, изрек последнюю свою ложь ради королевы:
- Я не знаю… Клянусь… не знаю…
- Так умри. - Мордред выдернул нож.
К Верховному королю его отвели немедля.
15
Артур был занят вовсе не грозными делами: он выбирал себе щенка из помета. Мальчишка с псарни принес шестерых щенят; вокруг встревоженно крутилась сука, а шестерка белых в черных пятнах щенков, тявкая и повизгивая, возились у ног короля. Беспокойно и нервно сука раз за разом подбегала к ним, чтобы, подхватив одного из своих отпрысков зубами за шкирку, оттащить назад в корзину, но не успевала она схватить другого, как первый уже перелезал через невысокую стенку и с тявканьем присоединялся к свалке посреди залы.
Король смеялся, но когда стража ввела в залу Мордреда, смех смолк и веселье сошло с лица Артура, словно загасили свечу. Он, похоже, был удивлен и испуган, однако быстро овладел собой.
- В чем дело? Эрриен?
- Убийство, милорд, - бесстрастно ответил стражник, к которому обращался король. - Ножевое ранение. Убитый - один из оркнейцев. Это дело рук вот этого молодого человека. Я не понял точно, что именно там произошло, мой господин. За дверьми ждут свидетели, видевшие все собственными глазами. Прикажешь ввести их, государь?
- Позднее, быть может. Сперва я поговорю с этим юношей. Я пошлю за ними, когда они мне понадобятся. Сейчас прикажи им разойтись.
Отдав честь, стражник удалился. Мальчик-псарь принялся собирать щенят. Один из них, ловко вывернувшись из готовой схватить его руки, побежал, попискивая точно разъяренная мышь, назад к ногам короля Схватив зубами край мехового плаща, он с ворчаньем принялся тянуть за него, мотая при этом головой из стороны в сторону. Артур опустил глаза и с улыбкой поглядел, как мальчик-псарь оттаскивает щенка.
- Да. Вот этот. Назвать его снова Кабалом. И благодарю за работу.
Мальчишка со своей корзиной бегом бросился из залы, а сука следовала за ним по пятам.
Мордред остался стоять у самой двери, где оставили его стражники. Ему было слышно, как за дверьми сменилась стража. Король поднялся с кресла у весело полыхавшего очага и подошел к огромному столу, заваленному бумагами и вощеными табличками. Сев за стол и опершись о него локтями, он кивком указал на пол перед столом. Сделав десяток шагов вперед, Мордред остановился. Его била дрожь, ему потребовалась вся сила воли, чтобы сдержать ее, обуять последствия первого убийства: ужасающие воспоминания сожженной лачуги, ощущения промытой дождями кости в руке, а теперь еще и это столь испугавшее его столкновение с человеком, который, как его учили, заклятый враг его и всего оркнейского клана. Исчезла, развеялась как дым холодная уверенность, что Верховный король не станет марать рук о такого, как он, - Мордред ведь сам только что предоставил ему предлог. В том, что его теперь казнят, он нисколько не сомневался. Он затеял ссору в доме короля, и хотя убитый им человек был из оркнейской свиты и сама его смерть была карой за подлое убийство, Мордред, пусть даже принц Оркнейских островов, вряд ли мог рассчитывать на то, что избегнет наказанья. И хотя Гавейн поддержал его, он едва ли станет делать это и в дальнейшем, после того, как предсмертное признание Габрана заклеймило печатью убийцы и Моргаузу.
Ничто из этого не проявилось в лице юноши. Он стоял, бледный и неподвижный, сцепив за спиной руки - так чтобы Верховный король не увидел в них дрожи. Глаза его были опущены, губы крепко сжаты. Лицо его казалось угрюмым и упрямым, но Артур умел разбираться в людях и видел выдающие мальчишку легкое подрагивание века и то, как прерывисто вздымалась и опускалась его грудь.
В первых словах короля не было ничего ни тревожного, ни пугающего.
- Не хочешь рассказать мне о том, что произошло?
Мордред поднял глаза и увидел, как король смотрит на него в упор, но не тем взглядом, что заставил Моргаузу опуститься на колени на въезде в Камелот. И впрямь у Мордреда возникло мимолетное, но острое ощущение, что внимание короля сосредоточено не столько на недавнем его, Мордреда, преступленье, сколько на других делах. Это придало юноше смелости, и вскоре он уже говорил легко и, для него, свободно, не замечая, как, на первый взгляд, рассеянные вопросы Артура заставляют его рассказать все в подробностях и не только об убийстве Габрана, но и повесть его собственной жизни с самого начала. Слишком взволнованный и занятый своим рассказом, чтобы задуматься, зачем королю выслушивать все это, юноша поведал обо всем. О жизни с Брудом и Сулой, о встрече с Гавейном, о вызове королевы и последовавших за ним милостях и доброте, о поездке с Габраном в Тюленью бухту и об открывшейся им там ужасной картине. В первый раз со смерти Сулы, с того дня, когда пришел конец его детству, он говорил - нет, исповедовался - кому-то, кто так легко его понимал. Легко? Верховный король? Мордред даже не заметил такой нелепости. Он продолжал. Теперь он перешел к убийству Габрана. Он сам не знал, когда и как сделал шаг вперед к краю стола и положил перед королем деревянный амулет. Взяв его, Артур бесстрастно повертел талисман в руках. На пальце у него блеснул огромный рубин, в сравнении с которым жалкая вещица вновь стала тем, чем была на самом деле - грубой игрушкой. Артур вновь положил талисман на стол.
Наконец, завершив свой рассказ, Мордред умолк. В последовавшей затем тишине стало слышно, как бьются в огромном очаге языки пламени, словно знамена на ветру.
И вновь слова Артура оказались неожиданны. Он говорил так, как будто вопрос продолжал какую-то затаенную его мысль, которая, казалось, не имела никакого отношенья к насущным делам.
- Почему она назвала тебя Мордредом?
После стольких уже ставших привычными разговоров и перешептываний юноша без промедленья ответил, не дав себе даже времени подумать, с прямотой, какая еще час назад показалась бы ему немыслимой:
- Это имя означает "мальчик из моря". Вот где меня выловили после того, как меня спасли с корабля, на котором ты приказал утопить детей.
- Я?
- С тех пор я уже слышал, что это был не твой приказ, мой господин. Правды я не знаю, но так мне рассказывали раньше.
- Ну, разумеется. Именно это она тебе и говорила.
- Она?
- Твоя мать.
- О нет! - поспешил воскликнуть Мордред. - Сула никогда мне ничего не рассказывала ни о корабле, ни об убийствах. Мне рассказала все королева Моргауза и много позднее. Что до моего имени, половину мальчишек на островах зовут Мордред, Медраут… море там повсюду.
- Тогда понимаю. Вот почему мне потребовалось столько времени, чтобы отыскать тебя, хотя я и знал, где пребывает твоя мать. Нет, я говорю не о Суле. Я имею в виду твою настоящую мать, женщину, которая тебя родила.
- Ты это знаешь? - Его голос осекся. - Ты это знаешь? Ты хочешь сказать, что ты… Что ты правда искал меня? Ты действительно знаешь, кто моя мать? Кто я на самом деле?
- Кому, как не мне, это знать.
Слова эти упали тяжело, словно отягощенные каким-то иным смыслом, но Артур, похоже, решил сменить тему и только добавил:
- Твоя мать - моя сводная сестра.