Тут он скрылся. Крепкие руки Уотерса подхватили меня, пронесли по трапу, вынесли на набережную и поставили на мостовую.
- Ну, ну, рыбешка, - сказал он, - послушай Джека Уотерса, держись до поры до времени подальше от соленой воды, чтоб акулы тебя не цапнули.
Он поглядел на меня внимательно.
- Ты сирота, а, малыш? Ни отца, ни матери?
- Никого, - сказал я.
- Жаль! Я тоже был сиротой. Хорошо, что ты так рано потянулся в море, это чего-нибудь да стоит. Будь я капитан - я бы взял тебя. Но понимаешь, я только матрос и не могу тебе помочь. Когда-нибудь мы вернемся, а ты за это время подрастешь. Вот, возьми эту штуку на память и вспомни обо мне, когда мы снова будем стоять в гавани. Тогда я, может быть, выхлопочу тебе койку. А теперь - до свидания! Иди домой, будь хорошим мальчиком и оставайся на суше, пока не вырастешь.
Добродушный матрос протянул мне свой нож и быстро взбежал по сходням на борт.
Я остался на набережной и долго смотрел ему вслед. Я машинально положил нож в карман, но долго не мог сдвинуться с места.
Глава XVII
НЕ ВЫШЕЛ РОСТОМ!
Ничего утешительного я не мог придумать. Пожалуй, никогда еще в жизни я не был так огорошен. Разлетелись в дым все мои мечты о том, как я буду брать рифы на парусах, как я увижу чужие страны. Все мои планы окончательно рухнули.
Мне казалось, что я унижен и опозорен. Казалось, что все прохожие знают, как меня прогнали и в каком жалком положении я нахожусь. На палубе, у бортов, я увидел ухмыляющиеся лица матросов. Некоторые громко смеялись.
В негодовании я зашагал в сторону от этого места. На набережной были разбросаны мешки с товарами, стояли большие ящики, бочки. Между ними образовались щели и проулки. Я залез в один из таких проулков, чтоб меня никто не видел, и только тут почувствовал себя несколько легче. Я сел на ящик меньших размеров и принялся раздумывать.
Что мне делать? Отбросить все мечты о море и вернуться на ферму к ворчливому старому дяде?
Вы скажете, что это было бы самым разумным выходом из положения. Может быть, вы и правы, но мне такой выход и в голову не приходил. Вернее, я решительно отбросил его, как только он пришел мне в голову.
"Нет, - думал я, - не сдамся, я не побегу, как трус. Сделал решительный шаг, сделаю и второй. Что в том, что меня не хотят брать на это большое гордое судно? В порту стоят десятки других. На любом из них будут мне рады. Я перепробую все, прежде чем переменю свое решение.
Отчего мне отказали? Отчего? Неизвестно. Ах, да! Маленький рост! Говорили, что я слишком мал, чтоб быть матросом. Но юнгой-то я могу быть? Вывали юнги и поменьше меня. Интересно: каков мой рост? Эх, будь у меня плотничий "сантиметр" - я бы измерил себя. Жаль, что я не сделал этого дома. Нельзя ли здесь измерить рост? Не может быть, чтоб нельзя было". Тут мои размышления прервались, потому что я заметил на одном из ящиков надпись мелом: "4 фута". По-видимому, кто-то обозначил длину ящика, потому что в высоту он не мог иметь четыре фута. Возможно, это была пометка плотника или она была сделана для матросов, чтобы они знали, как грузить ящик. С помощью этой пометки я высчитал свой рост с точностью до сантиметра.
Я поступил так: лег на землю, пятками к краю ящика, выпрямился и нащупал рукой макушку. Сравнив свой рост с длиной ящика, я высчитал, что во мне сто двадцать сантиметров.
Я поднялся на ноги, обескураженный этой цифрой. Сто двадцать сантиметров! Значит, я совсем маленький!
Никак не думал, что я такой коротышка. Каждый мальчик считает себя почти мужчиной. А тут я убедился, что я очень мал. Нет ничего удивительного в том, что Джек Уотерс назвал меня рыбешкой, а другие - сморчком и карапузиком.
Убедившись, что я совершеннейший лилипут, я впал в мрачное настроение. Теперь я чувствовал, что меня не возьмут ни на одно судно. Не бывало еще юнги такого маленького роста. Наоборот, мне случалось видеть рослых парней, которые служили в командах бригов и шхун, посещавших нашу гавань, и которых почему-то именовали мальчиками. Нет, дело безнадежное. Придется мне вернуться домой.
Но я продолжал сидеть на ящике и раздумывать. Уже в раннем детстве ум мой был склонен к изобретательству. Скоро у меня зародился новый план, который, как мне казалось, вполне годился, чтобы осуществить мое первоначальное намерение.
Тут помогла память. Я вспомнил истории про мальчиков и взрослых, которые тайком прокрадывались на суда и уходили с ними в море. Когда суда отходили далеко от берега, беглецы покидали свои убежища и продолжали путешествие в качестве матросов.
Я думал об этом еще раньше, но сейчас разом принял решение: я спрячусь где-нибудь на судне, - пожалуй, даже на том самом, с которого меня так грубо прогнали. Этот корабль отчалит быстрей других. Да и по правде сказать, если б дюжина кораблей уходила в море одновременно, я выбрал бы именно "Инку".
Вы удивитесь, почему именно ее, но это легко объяснить. Я был так обижен на моряков, особенно на помощника, за невежливое обращение, что решил отомстить им и сыграть с ними шутку. Я знал, что они не выбросят меня за борт. За исключением помощника, все они были люди не злые. Конечно, они не упустили случая пошутить надо мной, но некоторые из них пожалели меня, когда узнали, что я сирота.
Итак, решено: я отправляюсь в плавание на "Инке", наперекор капитану, помощнику и команде!
Глава XVIII
Я ПРОНИКАЮ НА КОРАБЛЬ
Как пробраться на корабль? И как укрыться на нем? Вот какие трудности передо мной стояли. Я мог снова явиться на палубу "Инки" только с расчетом быть снова же изгнанным.
Нельзя ли подкупить кого-нибудь из матросов? Но чем? У меня не было денег. Все мое имущество состояло из потрепанного платья и игрушечной шхуны. Я мог бы отдать шхуну, но вряд ли кто-нибудь возьмет вещь, которую он сам легко может смастерить. Нет, матроса не подкупишь игрушкой, нечего и думать об этом…
Вспомнил! У меня есть ценность - часы. Обыкновенные старомодные серебряные часы. Стоят они, конечно, не много, но идут хорошо. Я получил их от покойной матери вместе с другими, более ценными часами, но те присвоил себе дядя. Старые серебряные я повсюду таскал с собой, и, к счастью, они были и сейчас при мне. Неужели Уотерс или кто-нибудь из матросов откажется от часов в уплату за то, чтоб спрятать меня на борту до отплытия корабля? Я решил попытать счастья.
Довольно трудно будет теперь потолковать с Уотерсом или с матросами. Придется шататься вокруг "Инки", пока я не встречу кого-нибудь из них на берегу и не поговорю с ним с глазу на глаз.
Я надеялся, что на крайний случай мне удастся и самому пробраться на судно, особенно вечером, когда матросы кончают работу и уходят на нижнюю палубу. В таком случае я мог бы даже не сговариваться с матросами. В темноте я мог бы пройти мимо вахтенных и спрятаться где-нибудь внизу. Нет сомнения, что нетрудно было бы мне найти убежище между бесчисленными ящиками и бочками.
Но у меня были другие сомнения. Не снимется ли "Инка" с якоря до наступления вечера? И не настигнет ли меня дядя с работниками?
Признаться, первое меня не очень волновало. На судне красовалась все та же вывеска: ""Инка" отправляется в Перу завтра". Не похоже было, чтобы судно собиралось отплыть сегодня, тем более что на набережной еще лежало множество тюков с товарами, несомненно предназначенными для "Инки". Кроме того, я не раз слышал, что суда дальнего назначения отправляются не очень-то аккуратно.
Следовательно, "Инка" вряд ли уйдет сегодня и ночью я смогу пробраться на борт.
Тут выступила на сцену другая опасность - попасть в руки преследователей и очутиться дома. Но по зрелом размышлении я признал и эту опасность не очень основательной.
Вряд ли на ферме хватятся меня до вечера, да и вечером вряд ли будут меня искать, рассчитывая, что ночью я сам вынужден буду вернуться. Значит, об этом можно и вовсе не беспокоиться.
Я рассчитывал, что мне придется скрываться на судне не меньше двадцати четырех часов, может быть, больше.
Нельзя было оставаться без еды. Но где запастись едой? Я уже говорил, что у меня не было ни одного пенни, и я не знал, как мне раздобыть денег.
Тут мне пришла в голову превосходная идея: я мог продать игрушечную шхуну и на вырученные деньги купить еду!
Игрушечный кораблик больше не был мне нужен, и избавиться от него было бы очень кстати.
Итак, я вышел из своего убежища и отправился искать покупателя.
Я нашел его в игрушечной лавке, которая торговала всем, что может быть интересно детям, живущим у морских берегов. Поторговавшись немного с хозяином, я продал кораблик за шиллинг. По-настоящему моя шхуна стоила в пять раз больше, но торгаш сразу понял, что я нуждаюсь в деньгах, и воспользовался этим. Теперь у меня были деньги. Я купил у бакалейщика на шесть пенсов сыру и на столько же сухарей, рассовал провизию по карманам и вернулся в тайничок между ящиками.
Я был голоден - на ферме в это время обедали, - и сыр, и сухари пришлись кстати, груз в моих карманах сразу заметно уменьшился.
Приближался вечер, и я решил выйти на разведку. Надо было сообразить, в каком месте легче всего было бы взобраться на борт, когда придет время. Матросы могли увидеть, как я гуляю около судна, но, конечно, им бы не пришло в голову, что я делаю это с определенной целью. В лучшем случае, они могли бы меня заметить и начать снова насмехаться надо мной. Тогда я бы стал отвечать им и, пользуясь этим, высмотрел бы все, что мне было нужно.
Не теряя ни минуты, я начал прогуливаться по набережной с нарочито небрежным видом. Я остановился около "Инки". Палуба судна опустилась почти до уровня набережной, потому что нагруженная "Инка" сидела теперь гораздо глубже, но высокие перила совершенно закрывали от меня палубу. Я сразу заметил, что нетрудно будет с набережной влезть на поручни и проникнуть на судно, держась за ванты. Конечно, надо пользоваться вантами с большой осторожностью: если ночь будет не слишком темная и вахтенный матрос меня заметит, все будет кончено - меня схватят, примут за вора и посадят в тюрьму. Я рисковал многим.
На судне было тихо. Не слышно было ни шума, ни голосов. Товары все еще лежали на набережной, - значит, погрузка не кончилась. Но матросы прекратили работу, на трапе и вокруг люка никого не было. Куда они делись?
Крадучись я поднялся до середины трапа. Передо мной была вся корма и палуба. Не видно было ни синей куртки помощника, ни засаленных курток матросов. По-видимому, весь экипаж отсутствовал.
Я остановился и прислушался. Откуда-то из передней части судна до меня донеслись заглушённые голоса.
Кто-то прошел мимо трапа, неся с собой большой дымящийся бак с кофе. Без сомнения, команда ужинала, а это был кок. Вот почему работа прекратилась и матросы ушли.
Отчасти из любопытства, отчасти побуждаемый новой идеей, которая появилась у меня в голове, я поднялся на палубу. Матросы сидели на носу: некоторые расположились возле брашпиля, другие прямо на палубе, с оловянными тарелками и с ножами. Никто из них не смотрел в мою сторону. Все их внимание было сосредоточено на коке и на дымящемся котле с кофе.
Я оглянулся - никого. Новая мысль осенила меня.
- Теперь или никогда! - пробормотал я.
И без оглядки побежал по палубе к основанию грот-мачты.
Теперь я находился у самого края открытого люка. Лестницы не было, но с талей свисала веревка, конец которой уходил вниз, в трюм.
Я попробовал веревку, повис на ней - она не поддалась. Тогда я, часто перебирая руками, спустился по ней вниз. Счастье, что я не сломал шеи; я отделался только сотрясением, потому что упал на дно. Тотчас поднявшись на ноги, перелез я через несколько расставленных в беспорядке ящиков и спрятался за большой бочкой. Кругом были полный мрак и тишина.
Глава XIX
УРА! МЫ ОТЧАЛИВАЕМ!
Прикорнув за бочкой, я крепко заснул. Даже колокольный звон не разбудил бы меня. Я мало спал в последнюю ночь, да и предыдущая была немногим лучше, потому что мы с Джоном очень рано поднялись, чтобы поспеть на базар. Усталость и волнение окончательно подкосили мои силы, и я спал как убитый.
Сам не понимаю, как меня не разбудил шум погрузки: блоки визжали, ящики с грохотом опускались в трюм, но я ничего не слышал.
Проснувшись, я решил, что уже глубокая ночь. Вокруг меня был полный мрак. По моему ощущению, я спал очень долго. Раньше полоска света падала в трюм из люка, но сейчас она исчезла.
"Который может быть час? Должно быть, матросы уже храпят, покачиваясь в своих подвесных койках… Скоро ли рассвет? Не слышно ли чего?"
Я прислушался. Не нужно было обладать хорошим слухом, чтобы уловить звуки падения больших предметов. Как видно, на палубе еще шла погрузка. Я смутно слышал голоса. Иногда до меня отчетливо доносилось: "Налегай!", "О-хе!", "Наддай еще!".
"Неужели они даже ночью не прекращают работы? Однако это было бы странно. Может быть, они хотят захватить прилив или попутный ветер и потому так спешат?"
Прошел час, но беготня и стук не прекращались.
"Какие работяги! - подумал я. - Должно быть, времени у них немного. Правда, объявление о том, что судно уходит в Перу "завтра", оказалось неверным третьего дня, но вчера оно, пожалуй, стало верным. К утру мы действительно отчалим. Тем лучше! Я скорей выберусь отсюда. Неважная у меня здесь постель, да и есть хочется".
Я снова набросился на сухари и сыр и поглощал их с большим аппетитом, хотя и не привык есть ночью. Шум на палубе не прекращался.
"Ого! Они будут работать до утра! Бедняги, работа тяжелая, но, без сомнения, они получат за нее двойную плату".
Вдруг шум прекратился, и наступила полная тишина.
"Кончили погрузку, - сообразил я, - теперь они ложатся спать. Уже близок рассвет, хотя еще темно. Ладно, я тоже лягу спать".
Я снова улегся, но не мог заснуть. Прошло около часа, и снова до меня донесся стук ящиков.
"Опять! Они не спали и часа. Стоило ли ложиться?"
Я прислушался. Сверху, как и раньше, доносились лязг, скрежет, визг блоков.
"Странные у них нравы, - подумал я, - пока половина команды работает, другая спит. Пришла смена".
На этом я успокоился, но уснуть уже не мог. Ни одна ночь в моей жизни не тянулась так долго. Матросы работали, отдыхали часок и вновь принимались за работу, но утро все не приходило.
Мне пришло в голову, что я спал. Ощущение времени было потеряно. Мне казалось, что прошло несколько минут, но странно было, что за эти несколько минут я трижды ощущал голод и мои запасы сухарей и сыра совершенно истощились.
Наконец шум совершенно прекратился. Несколько часов, по-видимому, царила полная тишина, и я заснул по-настоящему.
Проснувшись, я снова услышал шум, но звуки были иного рода. Звуки эти казались мне музыкой, потому что я смутно слышал характерный скрип лебедки и громыхание большой цепи. И хотя, находясь в глубине трюма, трудно наверняка определить источник шума, но я догадывался, что происходило наверху.
Наверху поднимали якорь - судно отправлялось в плавание! Я с трудом удержался от радостного восклицания. Нельзя было кричать, меня могли услышать. Рано было еще выдавать себя. Я знал, что меня немедленно выволокут из трюма и отправят на берег. Я сидел тихо, как мышь, и слушал, как большая цепь с грохотом ползла через клюз.
Затем до меня долетел новый звук: он напоминал шум ветра, но я знал, что это плеск моря вокруг бортов корабля. Я был вне себя от восторга. Я понял, что судно движется!
Ура! Мы отчалили!