2
Вахтенные разбудили нас в шесть часов.
Началась уборка судна. Выскочив из кубрика в одних трусах, мы начали мыть палубу, поливая ее из шлангов и ведер. Весело стучала ручная помпа. Матросы из команды "Товарища" учили нас важному делу - наведению чистоты. Боцманом нашей вахты оказался молодой красивый парень, которого все звали просто Ваней. Он работал с нами и поторапливал. Драили палубу с песком жесткими щетками и специальными резиновыми скребками. Хорошо было работать ранним утром под ласковыми, еще не очень горячими лучами солнца с освежающей прохладной водой, то и дело попадающей из шланга на лица и обнаженные тела.
"Товарищ" совершал свой утренний туалет. Его мыли, чистили, убирали и наряжали, как живое существо. Боцманы во главе с Адамычем обтягивали ослабевший такелаж, подвешивали снасти красиво свернутыми бухтами, следили за тем, чтобы все реи были строго параллельны и повернуты под одним углом.
Десятки практикантов чистили мелом и без того сияющую медяшку и мыли с содой белую кормовую надстройку. Боцман Ваня летал по палубе, заглядывая в каждый уголок, заставлял убирать то там, то здесь.
Все должно быть готово к восьми часам - к подъему флага. Все должно блестеть чистотой на учебном судне "Товарищ". Позор ляжет на всех, если капитан сделает какое-либо замечание.
Работы подходили к концу. На судне наводили последний лоск. Пробило семь склянок. Раздалась команда боцманов:
- Шабаш! Быстро одеваться и завтракать!
Все побежали вниз. Без пяти восемь засвистела боцманская дудка: "На флаг построиться!"
Длинные шеренги практикантов выстроились по всей палубе и замерли. Наступал торжественный момент - подъем флага.
Вахтенный застыл у фала. Восемь часов. С последним ударом склянок на палубу вышел капитан, и флаг медленно пошел к ноку гафеля. Все стояли по стойке "смирно".
Высоко над нами на фоне голубого неба гордо развевался красный флаг нашей великой Родины. Этот флаг мы, будущие моряки, должны пронести через все моря и океаны как символ свободы, счастья, могущества и мира.
- Разойдись! - скомандовал старпом.
- Вторая вахта, ко мне! - закричал боцман Ваня. - Собраться у второй грот-мачты! Остальные две вахты сгруппировались у других мачт. Начинались парусные учения.
- Вот что, - сказал боцман. - Нужно научиться быстро подниматься на мачту и спускаться с нее. Кто бегает быстрее, тот пойдет работать на самый верхний рей - бом-брам-рей. Там должны работать лихие ребята. Предупреждаю: не мешайте друг другу, не толкайтесь. Пускаю по четыре человека с каждого борта. Время подъема и спуска засеку по секундомеру. Первая восьмерка, выходи!
Кому не хотелось показать себя лихим парнем, да еще в глазах такого моряка, как Ваня, ходившего с Барминым в Аргентину!
Вперед вышли Роман, Коробов, Пантелеев, Сахотин, я и еще три практиканта. Разошлись по бортам по четыре человека. Чувство такое, как на беговой дорожке. Приготовились. Боцман смотрит на секундомер.
- Давай!
Мы прыгнули на ванты и побежали наверх. Здесь мне тоже пригодились знания и навыки, полученные в яхт-клубе. Мачта "Товарища" была в несколько раз больше мачты "Ориона", но все-таки я чувствовал себя гораздо лучше, чем те, кто видел настоящую мачту в первый раз.
Крепко цепляясь за тросы, я лез все выше и выше. Вторая, третья, четвертая реи остались позади. Еще несколько метров оставалось до салинговой площадки, когда я посмотрел вниз.
Высоту восьмиэтажного дома, на которой я находился, можно назвать головокружительной, если держишься за трос, стоишь на тоненькой перекладине, а вокруг нет никакого ограждения.
Я не мог оторвать глаз от маленькой, желтевшей подо мной палубы.
"Наверное, Сахотин уже на площадке", - подумал я и взглянул наверх. Но площадка была пустой. Я полез туда. Все же большая высота сковывала движения. Почти одновременно с Коробовым, который лез с другой стороны, я вступил на площадку салинга. Большинство ребят было уже около нас. Где-то внизу осторожно взбиралось несколько практикантов. Среди них был и Сахотин.
- Страшно? - спросил Коробов.
- А тебе?
- Немного…
- Здесь привычка нужна, ведь опасно все-таки.
- Да, морское дело не игрушки, - согласился Коробов.
Мы спустились. Боцман похвалил самых быстрых, дал наставления отстающим, как легче забраться на мачту. После этого он распределил нас по реям и дал команду:
- По реям разбежаться!
Мы разбежались к концам реи и снова спустились вниз.
- Теперь будем ставить паруса, - сказал Ваня.
Вместе с нами полезли на мачту и кадровые матросы. Начали расшнуровывать парус. На левом ноке реи, где работал Сахотин, у нижнего угла паруса отдалась какая-то снасть.
Протянув Сахотину конец троса, один из матросов сказал:
- На, закрепи.
Сахотин долго возился, наконец привязал. Матрос посмотрел на узел и насмешливо произнес:
- Что накрутил? Здесь же брамшкотовый нужен. Не пойдет; сделай правильно.
- Да я, знаете, забыл… давно уже проходили узлы, - оправдывался Сахотин.
На нашем участке все шло благополучно. Мы, правда, провозились около сорока минут, но паруса были поставлены. Ветер трепал незакрепленные края парусов, оставленных на просушку.
Парусные учения были закончены, и мы, возбужденные, вспотевшие и усталые, собрались внизу около своей мачты.
После обеда и двухчасового отдыха нас послали на бак заниматься такелажными работами. Получив инструменты и раздевшись до пояса, мы принялись выполнять порученные задания.
Работали, сидя прямо на палубе.
- Что же ты, Герман, "бабий" узел завязал? Ты же у нас "Сюркуф - гроза морей", тебе не подобает, - съязвил Роман, продергивая прядь на своем тросе.
- Как будто бы ты никогда ничего не забывал! Юлий Цезарь! - огрызнулся Сахотин.
- Его на Невском так научили, - хихикнул Рубан.
- А сам ты с ним разве не гулял, что ли? - резко спросил Коробов.
Рубан покраснел и замолчал.
- Да что вы привязались? Подумаешь - узел! Ерунда какая, - старался замять разговор Сахотин.
- А что тогда не ерунда? - вспылил Коробов. - Ежедневные прогулки по Невскому, хвастовство перед товарищами, презрительное отношение к учебе? А море, наша морская специальность для тебя тоже ерунда?
- Не преувеличивай, пожалуйста. Я этого не говорил, - защищался Сахотин.
И вдруг я почувствовал все его ничтожество; внешний блеск, морские словечки, модная матросская одежда, - как все это ненужно, глупо и пошло! Неужели он на самом деле ничего не знает? Не только в классе, но и на практике? Нет, не может быть.
В работе прошел весь день. Вечером я разыскал Виктора, приятеля Сахотина, и спросил:
- Скажи, ты Сахотина хорошо знаешь?
- Кто его не знает из херсонцев! Все знают. Личность известная.
- Учились вместе?
- Учились один год. Потом его за неуспеваемость выгнали со второго курса. Он перешел в Одесский техникум. Там проучился год, и оттуда выгнали. Теперь надо ожидать, что и от вас выгонят.
- Да, учится он неважно. Но, знаешь, может быть, он практик, плавал много, поэтому ему учиться труднее, чем нам? - ухватился я за последнюю надежду.
- Кто плавал много? Сахотин? Никогда он не плавал, кроме как у своего дядюшки на пароходе пассажиром. Между Одессой и Батумом.
- Он рассказывал…
- Он много и нам рассказывал. Враль и любитель пустить пыль в глаза. Но действует только на слабонервных, - засмеялся Виктор.
Для меня это был удар. Это я оказался слабонервным! Роман прав. И как я не разглядел сразу этого парня? Такой тип влиял на меня! Нечего сказать.
- Ну ладно, спасибо. Я пойду.
- За что спасибо-то? За информацию? Да ты не думай, что это что-нибудь личное, нет. Ты любого спроси.
3
Дня через два приехали архангельцы. Теперь все были в сборе. В этот же день вечером мы устроили организационное собрание. Председателем выбрали Костю Пантелеева, секретарем - Коробова. На собрание пришел и парторг - старший помощник капитана. Первое слово предоставили ему.
Он рассказал, что кроме повседневной учебы на борту "Товарища" кипит общественная жизнь, развиваются самодеятельность, спорт, устраиваются экскурсии в портах, куда заходит "Товарищ". Для еще более успешного проведения этих мероприятий нам надо было выбрать бюро. Провели выборы. Секретарем единогласно был утвержден Костя Пантелеев. Коробова выдвинули на культмассовую работу.
Встал Чубренок и сказал:
- Предлагаю Микешина в спортивный сектор.
- Отводов нет? - спросил председатель.
- Нет! Нет!
- Тогда перейдем к голосованию.
- Стойте, - неожиданно встал я. - Участвовать в спортивных соревнованиях буду, а вот в бюро заседать не хочу. Этим делом пусть занимается кто-нибудь другой.
- Все? - спросил меня Пантелеев.
- Все.
- Послушай, Микешин, ведь тебя коллектив выдвигает, оказывает доверие, а ты…
- При чем тут коллектив? Это мое личное дело. Не нравится мне работа в бюро.
- Ну, раз так - проголосуем за самоотвод. Других предложений не будет? - обратился к ребятам председатель.
Других предложений не было. Все единогласно и, как мне показалось, отчужденно проголосовали "за". Садясь на свое место, я заметил, что старпом смотрит на меня. Обычно веселый и приветливый, сейчас его взгляд выражал удивление и недовольство.
- "Наверное, после собрания выговаривать будет за отказ от работы", - подумал я.
Но старпом ничего не сказал. Вместо меня выбрали Романа. Собрание закончилось. Я пошел в кубрик. Роман остался вместе с другими членами бюро в столовой…
- Не спишь еще? - услышал я тихий голос. Около моей койки стоял Роман. - Напрасно ты от коллектива откалываешься. Ребята про тебя говорили, что ты фасонишь здорово.
- Я не откалываюсь, а просто не хочу работать в бюро. Административная работа. Пусть тот, кто нырять не умеет, заседает в бюро.
- Ну, как знаешь…
Роман замолчал и стал раздеваться. Я чувствовал, что он не согласен и осуждает меня. Разговор продолжать не хотелось, и я промолчал.
С этого дня наши отношения с Романом ухудшились. Зато Милейковский стал проявлять больше внимания ко мне. Он постоянно советовался со мной, восхищался моим стилем в плавании, просил, чтобы я его научил быстро взбираться на мачту. Все это льстило моему самолюбию.
4
Прошло десять дней с момента нашего приезда на "Товарищ".
Парусные учения, плавание, изучение такелажа, судовые работы, вахты у трапа сменялись прогулками по городу, чтением и походами в кино. Ремонт заканчивался. Все опоздавшие прибыли, и "Товарищ" готовился к выходу в море.
На рассвете четвертого июня объявили аврал. У борта дымили два буксира, которые должны были вывести парусник в Черное море через Керченский пролив.
Вся кадровая команда "Товарища" и наши три вахты находились на палубе. Настроение у всех было приподнятое, торжественное. Боцманы и вахты стояли у своих мачт. Только один Адамыч важно расхаживал по палубе, заложив руки за спину, и ожидал команды. Наконец на мостике появился капитан. Он сказал что-то старпому, и тот в рупор закричал:
- Пошел шпиль!
- Первая вахта на шпиль - якорь выбирать! - фальцетом скомандовал Адамыч и во главе первой вахты побежал на бак.
Якорь на "Товадище" весил почти четыре тонны. Каната было отдано много. Выбирали его около трех с половиной часов. Одна вахта сменяла другую.
Адамыч часто перевешивался через борт и смотрел, не покажется ли якорь в прозрачной воде.
Вдруг он крикнул:
- Встал якорь!
Через пятнадцать минут якорь показался на поверхности воды.
- Чист якорь! - передал на мостик Адамыч.
Буксиры натянули давно поданные концы, и "Товарищ" стал медленно двигаться. С набережной нам махали платками и руками.
У мыса Такиль буксиры ушли. Они отсалютовали нам тремя длинными гудками, развернулись и побежали обратно в порт.
"Товарищ" остался один, тихонько покачиваясь на легкой морской зыби.
И вот раздалась долгожданная команда:
- Все наверх! Паруса ставить!
Не напрасно мучил нас боцман Ваня, ежедневно гоняя на самый верх мачты, заставляя по нескольку раз разбегаться по реям, ставить и убирать паруса.
Уверенно и быстро бежали мы по вантам, перегоняя друг друга и занимая свои места на реях. Ни суеты, ни шума, ни паники. Слышались только отрывистые указания кадровых матросов, работавших вместе с нами. Надо мной уже полощется верхний брамсель. Значит, его поставили. Скорее, скорее! Вот и наш парус падает вниз, и тотчас же невидимые руки с палубы выбирают шкоты, и он наполняется ветром. Теперь можно отдохнуть и осмотреться. Все мачты - в парусах.
Быстро поставили! Спускаюсь. Внизу довольный Ваня, посматривая на часы, говорит:
- Молодцы! Двадцать минут всего… Для практикантов это рекордное время.
Красивое зрелище представляет собой парусник, идущий в солнечный день под полными парусами по голубовато-зеленому морю! Сколько радужных красок, простора, воздуха!
С попутным легким ветром идет он на юг. Поскрипывают снасти, у бортов плещется море, белые крылья парусов шелестят над тобой, а солнце, щедрое южное солнце, поливает своими живительными лучами молодых моряков, превращая их из молочно-белых в шоколадных.
На многих судах пришлось мне поплавать впоследствии, но этого единственного плавания на настоящем парусном судне - четырехмачтовом барке - я не могу забыть до сих пор.
Ночь. Вахта. Лежишь на полубаке и смотришь в темное звездное небо. Над тобой необъятный купол Вселенной. Тихонько журчит вода у штевня. Иногда плеснет стайка дельфинов или крикнет спросонья чайка, ночующая на рее. Вспыхнет спичка, осветит товарища, и вот замелькали повсюду красные светлячки зажженных папирос. Всем сразу захотелось курить.
Изредка к нам подходит вахтенный помощник и тихо, чтобы не нарушить настроения (он тоже во власти чудесной ночи), говорит впередсмотрящему:
- Вперед смотреть! Обо всем докладывать, - и уходит на мостик.
И снова чуткий покой.
- Довольно спать, ребята, - раздается голос руководителя нашей вахты преподавателя Королькова. - Смотрите наверх, будем изучать звездное небо…
Мы рассаживаемся вокруг Глеба Андреевича, и он начинает показывать нам созвездия:
- Вот, смотрите… Видите созвездие, похожее на латинскую букву дубль-ве? Это Кассиопея. А вот ковш - это Большая Медведица. Проведите прямую линию вверх по его передней стенке, и вы упретесь в Полярную звезду. Видите?.. А вот Вега - одна из самых ярких звезд нашего полушария. Около нее еле заметный параллелограмм. По нему вы всегда ее легко отыщете.
Я смотрю на небо и думаю: "Дева - русалка, Скорпион - паук, созвездие Ориона - рыцарь с мечом, Пегас - летающий конь, Северный венец, Плеяды… Все знакомые с детства картинки из какой-то старинной книжки мифов. Теперь я должен хорошо уметь находить их среди миллионов звезд. По ним определяются в океане…"
…Стоишь на руле. Нас ставили на штурвал по двое: практикант в паре с кадровым матросом. Легко поворачиваешь рулевое колесо и смотришь на паруса. Нельзя выйти, из ветра, иначе беда - придется делать поворот. Только неопытный рулевой может допустить это.
Луна. Живая серебряная дорожка бежит по черной густой воде. И паруса в лунном свете кажутся серебряными, легкими. Не слышно шума машин, как это бывает на паровых судах. Только где-то постукивает плохо закрепленный шкот и однообразно, чуть слышно, тоненьким голосом поет ветер между снастями.
Впереди на мостике выделяется белая расплывчатая фигура вахтенного помощника.
Стоишь на руле и начинаешь фантазировать о "Летучем голландце", о пиратах, вспоминаешь знаменитых русских флотоводцев-парусников, плававших в этих местах, - Ушакова, Сенявина, Нахимова…
Хорошо в лунную ночь на борту парусника! Хорошо!
Бывало, к нам на бак приходил Адамыч, садился со своей кривой старенькой трубкой и начинал рассказывать всевозможные морские истории из своей жизни.
Адамыч! Незабываемая фигура! Вспоминая "Товарищ", нельзя не вспомнить Адамыча, - так нераздельно связаны они вместе. Никто из плававших со мной на "Товарище" не знал, когда он пришел на парусник. Плавал он и с капитаном Андреевым, и с Барминым, плавает теперь и с Эрнестом Ивановичем. Во всяком случае, о каком бы годе ни зашла речь, Адамыч всегда говорил:
- Да… в тот год мы на "Товарище"…