2
Сегодня Федотыч явно не в духе.
- Делайте поворот "все вдруг" на сто восемьдесят градусов. Музей закрыт. Ясно?
- Почему закрыт?
- На ремонт. Два месяца будет закрыт. Видишь, что понаделали? - Федотыч показывает рукой на лестницу.
Действительно, там в беспорядке стояли вытащенные из залов модели, картины в золоченых рамах и горы каких-то ящиков.
- Так вот, молодцы, приходите через два месяца. Будет все в порядке, - утешает нас сторож, видя, как мы огорчены.
- До свиданья, Василий Федотыч. Обязательно навестим.
Выходим на улицу.
- Пойдем, Гошка, на Неву, там корабли посмотрим, - предлагает Кокин.
- Пошли.
Заворачиваем за угол и вдоль Александровского сада идем к Неве. Против памятника Петру Первому я останавливаюсь:
- Вовка! Вот Петр молодец был! Он всех мальчиков на корабли брал. В морские школы насильно посылал. Помнишь, Аполлинаша рассказывала?
- И маленьких посылал?
- Маленьких не посылал, а нашего возраста посылал.
Выходим на Неву. Река еще покрыта льдом, но он уже слабый, пористый и местами черный. Протоптанная на ту сторону дорожка залита водой. Здесь уже никто не ходит. Опасно. Переходим мост и оказываемся на Васильевском острове. Это солнечная сторона. Свежий ветерок дует с моря, но здесь он кажется теплее. У стенки набережной стоят суда. Какие-то баркасы и катера, две ободранные серые шхуны "Краб" и "Марс", накренившиеся колесные пароходы и маленький старый транспорт "Правда". Они стоят здесь всю зиму, и мы уже знаем их. И какую необъяснимую притягивающую силу имеют они! Мы готовы смотреть на эти суда часами. Но что это? Впереди высится громадный черный корпус: незнакомого судна.
- Бежим! - командую я, и мы летим по набережной. Напротив Восемнадцатой линии стоит судно, какого мы еще никогда не видали. Черный высокий корпус. Такой высокий, что надо задирать голову, чтобы посмотреть на палубу. Белые надстройки в два ряда, много спасательных шлюпок. С левого борта спущен длинный парадный трап. Высокая труба с широкой красной полосой. На носу большими буквами написано "Трансбалт". На флагштоке - красный флаг.
- Вот это да! Громадина какая! Посмотреть бы его внутри! - восклицает Вовка.
- Не пустят, наверное. Это ведь настоящий пароход. Океанский. Плавает по всему свету. Видишь, сколько шлюпок? - объясняю я с видом знатока. - Спасательные.
- А это не пассажирский?
- Ну, сказал тоже. Стрел-то сколько! Федотыч говорил, что на пассажирских стрел не бывает. Вот бы поплавать на таком! Наняться матросом и уйти в рейс. - Вдруг волна фантазии подхватывает меня. - Слушай, Вовка, а что, если я попробую наняться на этот пароход?
- Кто ж тебя возьмет? А школа? А мама? Ты ведь и не матрос еще, - скептически замечает Кокин.
- Кем угодно наймусь. Мама отпустит. А в школу вернусь. Поплаваю и вернусь.
- Не пустит тебя мать. И не думай.
- Вот поспорим, что пустит. Я ей все объясню.
- Не пустит. Ну давай поспорим. Что, слабо? Давай! - Кокин сбрасывает рукавицу и сует мне руку. Отступать поздно. Спорим. Своей левой рукой Кокин разнимает. - Только смотри не зажиль! - заключает Вовка.
А картины одна заманчивее другой уже проносятся в моей голове. Вот "Трансбалт" уходит в море. Я стою на баке, а Кокин с набережной машет мне рукой…
Довольно мечтать.
- Я думаю, надо узнать, набирают ли на "Трансбалт" матросов, - приступаю я к выполнению намеченного плана.
- Пойдешь на пароход? - восхищенно спрашивает Кокин.
На пароход идти страшно.
- Нет, не пойду. Лучше подождем, когда кто-нибудь выйдет оттуда, тогда и спросим.
Вовка разочарован:
- А может быть, никто и не выйдет. Так и будем стоять, как дураки, до вечера?
- Выйдет. Обязательно выйдет.
Проходит полчаса. На палубе парохода видны люди, но по трапу, как назло, никто не спускается. Солнце скрылось за облаками, стало холодно. Ветер подул сильнее. Носы наши покраснели, и под ними появилась предательская мокрота.
- Вот что, Гошка! Пошли домой. Ничего у тебя не выйдет. Я замерз, - не выдерживает Кокин. Но мне трудно расстаться с мечтой.
- Еще немножко постоим, Вова, - умоляю я. - Сейчас, наверное, кто-нибудь сойдет.
- Ну ладно, еще десять минут подождем.
Наконец мы видим, как на площадке трапа появляется человек и, держась за поручни, быстро сбегает вниз.
Он в черном бушлате с блестящими медными пуговицами, в широком клеше и кепке. Настоящий моряк! Ну, была не была! Вовка выжидательно смотрит на меня. Трусить нельзя! Набираюсь смелости, иду к трапу и, когда моряк сходит на набережную, спрашиваю:
- Дяденька, можно вас спросить? Скажите, вам матросы нужны?
- Матросы? Нужны. А что тебе?
- Да хочу к вам на "Трансбалт" поступить. Примут меня? Как вы думаете?
- Тебя? - матрос оглядывает меня с ног до головы и широко улыбается. - Примут. Ты только нос утри, а то некрасиво матросу с таким носом.
Шутка меня ободряет.
- Нет, дяденька, я ведь серьезно, а вы смеетесь. Я все умею делать.
- И я серьезно. Обязательно тебя возьмут.
- А у кого спросить?
- У капитана, конечно.
- Когда же его можно увидеть?
- Капитана сегодня нет на судне. Ты приходи в понедельник. Понял?
- Понял. Спасибо, дяденька. До свиданья.
Матрос прощается со мной и переходит улицу. Я еще не в силах осознать свое счастье. В понедельник я уже буду настоящим моряком!
- Ну, Кокин, - наконец придя в себя, торжественно говорю я, - слышал? Все. В понедельник последний раз в школу!
Кокин, пораженный моей смелостью, молчит. Ему завидно и тоже хочется идти на "Трансбалт", но он не решается. Наконец Вовка выдавливает:
- Еще, может быть, мать тебя не пустит.
Это его последняя надежда. Я не отвечаю и тоже думаю о том, как отнесется к моему решению мама. Мы идем молча. Каждый занят своими мыслями. К дому подходим, когда начинает смеркаться.
- Пока, Вовка! - протягиваю я руку.
- Пока, Гошка. Значит, в понедельник в школу зайдешь попрощаться?
- Зайду обязательно.
Я вижу, как его фигурка скрывается за углом Лермонтовского. Да… жалко. Был у меня товарищ, но вот приходится расставаться. Вдвоем-то лучше было бы на "Трансбалте"… Дел остается много. Футбольную команду хотели создать. Не удастся теперь отквитать голы семьдесят первой школе. Они нам здорово набили прошлым летом. Придется отложить. Маму покидать все же тяжело! Вероятно, она разрыдается, когда услышит эту новость. Особенно когда будем прощаться. Надо попросить ее, чтобы она не приходила на набережную провожать меня. Чего доброго, тогда я сам разревусь. Скажут: ну и матроса взяли! Нет, этого допускать нельзя.
Вхожу в квартиру. Мама уже дома. Сидит за столом и что-то пишет. С чего бы начать разговор, чтобы она сразу не испугалась? Начну, пожалуй, с хозяйственных дел.
- Мамочка, - говорю я, - ты извини, что я печку сегодня не затопил. Не успел. В музей с Вовкой ходили.
- Ничего. Я ее сама вытопила, - отвечает мама, не поднимая глаз от работы. - Ну что, интересно в музее было? Что Федотыч рассказывал нового? Есть, наверное, хочешь? Возьми, там в алюминиевой сковородке картошка жареная.
- Музей закрылся на ремонт. Мы по Неве гуляли. - Наступает молчание. Мама продолжает писать. Я набираюсь мужества и дрожащим от волнения голосом говорю: - Мама, мне нужно с тобой серьезно поговорить.
- Что-нибудь случилось, родной? - смотрит на меня мама, улавливая в моем голосе какие-то необычные нотки.
- Нет, ничего не случилось. Ты не расстраивайся. Все в порядке. Только… только в понедельник я ухожу работать на корабль, - выпаливаю я.
- Куда? На какой корабль? Что это ты еще придумал?
- Нет, нет, мамочка, не придумал. Это правда.
- Не волнуйся. Расскажи все по порядку.
Когда я заканчиваю свой рассказ о том, что произошло сегодня у борта "Трансбалта", и жду, что вот сейчас мама заплачет, в карих умных маминых глазах загораются искорки ласкового юмора. Но лицо ее серьезно.
- Гоша, а тебе не кажется, что тебя могут не принять на этот пароход? Ведь мало ли кто что скажет! Во-первых, я думаю, что в матросы берут взрослых, а не мальчиков.
- Нет, мама. Ведь есть еще юнги. Федотыч рассказывал. И потом, этот же моряк с "Трансбалта" видел меня. Сказал, что обязательно примут. У них уже такие есть, - сочиняю я для большей убедительности.
- Ну хорошо. Допустим, что тебя возьмут. А как же школа? Или ты так и думаешь остаться матросом на всю жизнь?
- Я, мамочка, недолго поплаваю. Год-два, не больше. А потом вернусь в школу. Отпусти меня, пожалуйста! Я не могу жить без моря!
- Видишь, Гоша, если ты окончательно решил плавать, то иди. Я тебя не задерживаю.
Я поражен спокойствием, с каким мама произносит эти слова. Ведь она отпускает своего сына навстречу опасностям! Мне даже немного неприятно, что мама не всплакнула. Хотя бы немножечко!
- Но я считаю все же, - продолжает мама, - что ты идешь по неправильному пути. Тебе двенадцать лет. Жизнь вся еще впереди. Сначала надо кончить школу, хотя бы семь классов, а потом уже выбирать себе профессию. Когда ты станешь больше, кругозор у тебя будет шире. Может быть, к тому времени ты захочешь стать не моряком, а кем-нибудь другим. Подумай об этом, мальчик.
- Нет, мамочка, я никогда не изменю своего решения.
- Смотри. Не могу сказать, чтобы я была очень рада этому. Что ж делать! Попробуй поживи самостоятельно, - серьезно заканчивает мама и принимается за свою прерванную работу.
Только-то и всего! Ни слез, ни уговоров остаться дома, ни приказания бросить всю затею. Бедная мама, она, наверное, не представляет, в какую жизнь уходит ее сын. Штормы, ураганы…
Я иду в кухню, разогреваю себе на примусе картошку и роняю слезу. Мне становится жаль себя. Подумать только, завтра я буду в последний раз обедать дома. Эх, жизнь матросская!..
Ночью я сплю неспокойно. Мне снится большой корабль, я стою на мостике и отдаю какие-то приказания. Но голоса моего не слышно. Откуда-то появляется Федотыч с мамой. Они указывают на меня пальцами и смеются. Мне хочется им объяснить что-то, но вдруг все исчезает…
В понедельник я встаю очень рано. Даже раньше, чем мама. Последний день дома! Тихонько выдвигаю ящик комода и достаю свою флотскую форменку и черные выходные брюки. На пароход нужно прийти в полной форме. Может быть, капитан предложит мне раздеться. До зеркального блеска чищу свои ботинки. Скоро встает и мама. Я с грустью смотрю на нее. А она - ничего. Держится бодро. Не подает виду, что страдает. Как ни в чем не бывало готовит чай, режет хлеб, шутит.
Когда мы прощаемся с ней на углу Десятой Роты (она идет налево, а я - прямо), мама спрашивает:
- Надеюсь, ты еще придешь домой сегодня?
- Конечно, мамочка. Обязательно приду. Мне же вещи взять нужно. - При упоминании о вещах какой-то комок подступает к моему горлу.
В школе все по-прежнему. Даже тетя Поля, нянечка с вешалки, так же, как всегда, ворчит на меня за то, что не вытер ноги о половик. Эх, если бы она знала!
В классе пустовато. Я пришел рано. Кокина еще нет. Несколько девочек шепчутся в углу. Барыкин, Житков и Музиль решают на доске задачу. На меня никто не обращает внимания. Что, если им сейчас рассказать? Не поверят. Лучше подождать до конца уроков. Тогда можно будет не торопясь все рассказать ребятам. Я молча сажусь за парту и углубляюсь в учебник географии. Наконец приходит Кокин. Я делаю ему знак молчать. Он понимающе кивает головой.
- Ну что, Гошка, мама отпустила? - шепчет он, усаживаясь со мной.
- Отпустила. Ты пока молчи. Потом скажем.
- Врешь! Неужели отпустила?
- Вот увидишь. Зачем я тебе врать буду?
Бесконечно долго тянутся уроки. Я ничего не слушаю. Хорошо, что меня сегодня не вызывают. Все мысли заняты "Трансбалтом". Думаю о том, как лучше обратиться к капитану: "дяденька" или "товарищ капитан"? И что сказать? Вот так, пожалуй, будет хорошо: "Товарищ капитан, я слышал, что вам нужны матросы. Я люблю море. Возьмите меня. Родители меня отпустили". Скажу что-нибудь в этом роде.
Наконец кончается последний урок. Все собирают книги. Я выхожу на середину класса.
- Ребята! До свиданья. Мы не скоро увидимся, - объявляю я и жду, какое впечатление произведет мое сообщение. Пока слабое. Только Саша Михалев спрашивает:
- Что, уезжаешь куда?
- Нет, не уезжаю, а плавать ухожу на пароходе. Матросом.
- Матросом? На пароходе? Врешь! - недоверчиво смотрит на меня Михалев.
Теперь нас обступают ребята.
- Это ты, может быть, врешь! Вот спроси Кокина, он знает.
- Правда это, ребята, - подтверждает Вовка. - В субботу сам слышал, как его один моряк приглашал работать на "Трансбалт".
- А как же дома, отпустили тебя?
- Отпускают. Я ведь без моря жить не могу.
- Странно, как это ты двенадцать лет прожил?! - язвит вечный задирала Журкин. - Фасонишь?
- Ничего не фасоню! Слушай вот, - и я важно, со всеми подробностями, рассказываю о том, что произошло со мной в субботу на набережной. Ребята слушают, затаив дыхание.
- Счастливый! - вздыхает Галочка Тузова, когда я кончаю свой рассказ. - Во всех-то ты странах побываешь.
- Э-э! Да, может, тебя и не возьмут еще. Тоже мне матрос, - не унимается Журкин.
- Много ты понимаешь. Не возьмут! И вообще, чего ты пристал? По шее захотел? - сержусь я.
- Мальчики, мальчики, оставьте! Не ссорьтесь. Такой день! Надолго ведь расстаетесь, - успокаивает нас Катя Ярочкина.
- А чего он фасонит?
- А ты не приставай. Ну ладно, ребята. До свиданья! Не забывайте. Мне надо идти, а то опоздаю.
Я прощаюсь со всеми; и мы шумно сбегаем с лестницы.
С Вовкой у меня особый разговор. Как обычно, мы доходим до Восьмой Роты и останавливаемся.
- Вова… Может быть, ты тоже в матросы пойдешь? Примут, наверное, и двоих, - с надеждой говорю я.
- Примут-то примут, да батька не пустит. Я ему уже об этом намекал. И о тебе рассказывал. Он сказал, что драть тебя некому. Не пустит. А тайком я не хочу.
- Тайком, конечно, нельзя. Ну, Вовка, прощай! Пиши. Зайдешь к моей маме, возьми мои альбомы с марками и маленькие шахматы. Отдаю их тебе. На память.
Вовка молчит. Его не радуют мои подарки. Товарищи расстаются! Увидятся ли?
- Прощай, Гошка!
- Прощай, Вовка!
Мы быстро расходимся в разные стороны. Пройдя несколько, шагов, я оборачиваюсь и машу рукой. Вовка стоит и смотрит мне вслед.
3
Пока я иду на набережную к "Трансбалту", мысли о маме и школе не дают мне покоя.
"Нехорошо получилось, - думаю я, - мама остается одна, ей будет очень скучно жить. Кто теперь сварит ей обед, когда она усталая придет из школы? Придется ей и дрова колоть самой".
Я останавливаюсь у моста. На той стороне виден "Трансбалт". Еще не поздно вернуться обратно…
"Нет! Это невозможно! - Я решительно двигаюсь дальше. - Всем нахвастался, попрощался! А маме буду часто писать. Деньги посылать. Может быть, "Трансбалт" и не так скоро уйдет в рейс. Книги с собой возьму на пароход, чтобы не отстать от ребят. Не возвращаться же мне через два года снова в пятый класс! Плохо, что с Аполлинашей не попрощался".
По мосту, разбрызгивая подтаявший снег, быстро едет мальчишка на финских санях. Я снисходительно смотрю на него.
Это уже пройденный для меня этап.
"Кому кататься, а кому и в плаванье идти. Мама такой молодец! Отпустила меня плавать. Поняла, что море для меня - все".
Дохожу до "Трансбалта". Поднимаюсь по трапу и вдруг слышу откуда-то сверху:
- Эй, молодец! Слезай вниз! Нельзя на пароход заходить! - Это кричит мне вахтенный, перегнувшись через фальшборт.
- Мне капитана нужно.
- Чего? Капитана? Зачем он тебе?
Я уже добрался до главной палубы.
- По личному делу, - смело отвечаю я.
- Ишь, какой деловой, - смеется вахтенный и открывает дверь в белую надстройку. - Марья Гавриловна, - кричит он, - тут пацан какой-то к Михаил Константинычу пришел! Проводи его.
В дверях появляется толстая женщина с белой наколкой на волосах и в белом кружевном переднике.
- Ну пойдем, мальчик.
И мы входим внутрь судна. Длинный, залитый электрическим светом коридор. С одной стороны гладкая и белая, как фарфор, стена, с другой - множество дверей. Над каждой табличка. Я успеваю прочитать: "Старший механик", "2-й механик". Потом мы поднимаемся по трапу наверх. Опять коридор, опять наверх… Везде двери, двери… Наконец женщина останавливается перед красивой полированной дверью с медной блестящей ручкой.
- Вот здесь капитан. Постучи, - говорит она и уходит. Я остаюсь один.
Волнение охватывает меня. Наконец решаюсь и тихонько стучу в дверь. Никакого ответа. Я перевожу дыхание и стучу сильнее.
- Войдите, - слышу я приглушенный голос и открываю дверь. Первое, что бросается мне в глаза, - большая клетка. Там в кольце раскачивается разноцветный попугай. Потом я замечаю на полу мягкий ковер, большой письменный стол и пустое деревянное кресло перед ним. Капитана я увидел спустя несколько секунд. Он стоял в углу своей большой каюты и в упор смотрел на меня острыми, черными, слегка прищуренными глазами. У него темное от загара морщинистое лицо. Седая, расчесанная на две стороны борода закрывает грудь. На рукавах блестят золотые нашивки.
- Чем могу служить, молодой человек? - говорит он.
Внезапно я вижу себя в зеркале. Передо мной стоит худенький, невысокий мальчик в ярко начищенных ботинках и в сером неуклюжем ватном пальто. Это все терпимо, но шапка! Бантик развязался, и теплые уши висят, как у породистой охотничьей собаки. Это обстоятельство окончательно смущает меня. Вид явно не морской.
- Так в чем же все-таки дело? - спрашивает капитан и делает шаг по направлению ко мне. Все заготовленные заранее фразы вылетают из моей головы.
- Товарищ капитан! Возьмите меня к себе на пароход. Хоть кем-нибудь! Мне сказали, что вам матросы нужны, - прошу я умоляющим голосом.
Вероятно, капитан не ожидал такой просьбы! Он зажимает бороду в кулак, оглядывает меня с ног до головы и садится в кресло:
- Ах, вот что… В таком случае прошу раздеваться.
"Ага! Я так и знал", - мелькает у меня.
В первую очередь я стягиваю с себя злополучную шапку, потом снимаю пальто и стою, не зная, куда их деть.
- Клади вот сюда, - указывает хозяин на кожаный диван, привинченный к стене. - Давай познакомимся. Логачев Михаил Константинович. Капитан "Трансбалта", - и протягивает мне руку.
- Микешин Гоша, - смущенно представляюсь я.
- Очень приятно. Теперь садись и поговорим.
Сажусь на стул против Михаила Константиновича. На столе я замечаю фотографию курносого, светлоголового мальчика. Капитан ловит мой взгляд и объясняет:
- Внук. Иван Логачев. Твоего возраста… Итак, Гоша, придется тебя огорчить. Набор матросов у меня уже закончился. Это - первое. Потом, должен тебе честно признаться, ты молод для этой должности.
Капитан закуривает. Я сижу и смотрю на ковер. Значит, не берут! Мечта рушится…
- Возьмите, товарищ капитан! Очень прошу. Возьмите!