- Прозвище... Журналистом работал, там разные стишки...
- Ясно.
- А вообще он сплавщик леса с Ангары, плотник шестого разряда.
- Тоже сгодится! - радостно воскликнул Джеламан. - Особенно сплавщик: это же они, эти сплавщики, по бревнам с баграми акробатничают.
- Он еще рассказывал, что и на одном бревне может спускаться по раме.
- Сгодится, сгодится, поставим его гак ловить при выборке, при замете - на буй. За выходом ваеров будет смотреть. Тут бабочек ловить не моги. Ну, а этот Женя или, как Полковник назвал его, "бугай"?
- Это мастер спорта по тяжелой атлетике. Но в рыбацком деле ни бум-бум.
- Этого - невод таскать. При выгрузке на каплер поставим. Тоже ничего. - Джеламан задумался; я обратил внимание на выражение его лица: оно было мечтательное, улыбчивое... просветленное.
- Все прекрасно. То, что и надо нам. А вообще на палубе у тебя будет один помощник, это Казя Базя, - продолжал Джеламан. - Он и плотник, и слесарь, механик. Само собою - рыбак. И штурман. Кстати, заочную мореходку заканчивает, судно можешь спокойно ему доверять. Ну, доброй вахты, чиф!
- Доброй ночи, командир!.. Не подозревал я, что Казя Базя такой кадр...
- О-о, - уже с трапа крикнул Джеламан, - еще не то узнаешь! Этот человек прошел через ад. - Джеламан захлопнул за собой дверь в кубрик.
Я остался в рубке один.
Море было тихое, воздух по-осеннему чистый и по-осеннему холодновато-резкий. Мерцали звезды. В рубке полумрак, лишь светился компасный диск да мерцал зеленый глазок рации. Сейнер на курсе лежал хорошо, только вполоборота приходилось двигать рулевое колесо, четко - Маркович с новым дедом постарались - стучали клапаны двигателя, шуршала пена у борта. За кормою тянулся молочный, играющий фосфорическими искорками след...
Сколько же я раз собирался бросить рыбу? И бросал... уходил на самые современные теплоходы, где двухкомнатная каюта с ванной, ковровые дорожки, мягкая мебель. Блеск и уют. На вахту выходишь в легкой рубашке, в легких брюках, в тапочках иногда. На мостике тоже чистота и блеск.
Один год ходил вторым штурманом в южные моря на научно-исследовательском судне, мы изучали подводную гряду вулканов, что идет от Алеутских островов в Южное полушарие, в Индийский океан... Дурманящий, густой и мечтательный воздух тропиков, мерцание Южного Креста и Канопуса... И мне в этом совершенстве мореходной роскоши и уюта, в этих чарах южных широт так стало скучно, ну прямо невыносимо, смертельно, что ли... до физической боли сердца. По ночам стал сниться такой вот, поцарапанный льдами и побитый штормами сейнер с кучами рыбы и всяких снастей на палубе, пропахший рыбой до самого гвоздя, бородатые парни в пудовых сапогах из воловьей кожи, в свитерах и ватных штанах, облепленных чешуей. Ко всему прочему у меня начались насморки и мигрени, пропал аппетит. Еще бы чуть - и от тоски-кручины нажил бы несварение желудка или несворачивание крови. Конца рейса ждал как счастья.
Эх, рыба ты рыба, и кто же тебя выдумал?
III
Пришли к месту лова ночью, вахта на мостике была моя, в машине - Марковича. Мы не стали никого будить, сами оснастили ваер с якорем - на больших глубинах, где якорной цепи не хватает, мы якорь крепим к ваеру, а ваер тысячу метров. Стали на якорь.
Прежде чем сунуть под подушку Джеламана будильник, поставленный на пять часов, мы с Марковичем забрались в полковничье хозяйство, "баба-яга" - так мы называем плиту, самостийно модернизированную всякими электромоторчиками для подачи топлива и воздуха, краниками и шлангами, - там горела еще. Организовали чай.
- Мне кажется, что рыбу мы возьмем, - сказал Маркович.
- И у меня такое же предчувствие.
- Я часто вот этим компасом, - Маркович дотронулся до левой стороны груди, - отгадываю, что меня ждет в будущем.
- Ты сколько лет на морях?
- Лет тридцать.
- И небось в северных.
- Да... больше в них. Хотя и на юге рыбачил.
- Вообще говоря, Иосиф Маркович, я не верю ни предчувствиям, ни гаданиям или там какой телепатии. Но что-то есть... Лет десять назад работал я старпомом у одного старого капитана. Над многими явлениями жизни он заставил меня задуматься. Вот хоть предчувствия, предвидения... - И я рассказал о Федоре Егоровиче Улевском, простоявшем на мостике тридцать три года только капитаном. Плавал он в основном в северных морях.
Случаи, приключившиеся с нами, заставили меня поколебаться в своем неверии. Первое - это вот то большое несчастье: из пятидесяти сейнеров, находившихся на промысле, которых застиг тайфун, три погибло, - о котором писалось много в печати и по радио передавались соболезнования семьям погибших. За два дня до этого происшествия привезли мы рыбу в Пахау, у комбината емкостей нету, обработчики валятся от усталости, рыбой забито все. Директор комбината предложил нам самим заняться обработкой. Мы объединились еще с двумя сейнерами, соорудили временные брезентовые чаны, сами выгружали рыбу, сами таскали лед, соль, сами солили. Федор Егорович присматривается к команде одного из этих сейнеров и говорит: "Беда с ними приключится, большая беда..." И точно...
Другой случай, не менее любопытный. Выходим мы из бухты Лавровой под вечер. Погодка - лучше не придумаешь, только с океана идет мертвая зыбь, этакие стеклянные холмы. Они медленные и важные и совсем не страшные для моряков. Сейнер веду я, Егорович должен отдыхать - у нас с ним сутки были распределены: от восьми утра до восьми вечера он крутит рулевую баранку, а остальные двенадцать часов, на которые выпадала ночь, я вахтю, как и положено молодому. Ну вот, вахта-то моя, а он не уходит с мостика. "Егорович, - говорю я ему, - да иди отдыхай". - "Неладное у нас что-то будет". - "Да ты чего? - удивился я. - Море-то? Ни тумана, ни ветра... Что может случиться?" Но он не уходит. И через какое-то время, когда поравнялись со скалами, что торчат посредине входа в бухту, у нас заглох двигатель... с каждой зыбью подкидывает к скалам, а глубина там сразу до ста метров. И никто не успевает на помощь... У самых утесов, ну в нескольких метрах нас спасли.
А болезнь своих детей, болезнь жены или о каких домашних неполадках он знал без всяких писем.
- И небось суеверный был? - засмеялся Маркович. - Понедельники там... или, уходя из дома, забыл что?
- Понедельники у нас выходными были.
- Такой же и наш Джеламан, хоть и молодой... вот увидишь.
- А мне, Маркович, не хочется верить в эту всю чушь. Возможно, совпадение какое, игра случая.
- Положим, и я не верю, - прихлебывая чай, задумчиво говорил Иосиф Маркович, - но тут что-то есть. Видимо, интуиция.
- Интуиция?
- Да, интуиция. Память сердца. Ведь разум многое забывает; потом, он хитрый, всякому явлению найдет оправдание, а сердце никогда ничего не забывает, ничего не оправдывает. Оно само анализирует явления жизни, само делает выводы и подсказывает человеку. Вопреки, казалось бы, разуму и логике. Так как-то... Ну, а как же еще? Колдовства-то не бывает?
- Колдовства не бывает.
- Вот хоть Джеламан в этом смысле "дикарь", у него тоже понедельники черными днями считаются... или начнешь радоваться, когда рыба не в трюме еще... расстраивается как ребенок. Ну вот. Он твердо убежден, что нас в этом году заколдовал кто-то. А на самом деле все очень просто; кроме него самого и Кази Бази, никто рыбачить и не умел и не хотел. Проходная публика была, а не рыбаки, из тех, кто за длинным рублем гонится. Потом раза два случай подшутил... вот он и... Но рыбак он... впрочем, сам увидишь. Ну, я пойду, скоро уж вставать.
Маркович спустился в кубрик. А я не пошел спать, все торчал на мостике. Как же я, оказывается, соскучился по работе вот этой... Налил еще кружку чая, смотрел на темное ночное море. Потом выбрался на самый верхний, ходовой мостик - красота и ужас прознобили меня: вокруг черное и поблескивающее под неяркой луной беспредельное море - видно, конца этому морю нет - под темным, беззвездным и тоже беспредельным небом. На небе только две маленькие-маленькие звездочки, да злой и холоднющий ветер гонит полосы барашек от горизонта. Морозно... Сейнер кланяется барашкам, клюет носом и в этом величии мрачной беспредельности и бесконечности моря и неба словно маленький клопик...
IV
Утром вышли на палубу. Она покрыта хрустящей пленочкой, в ватервейсах лед потолще, на железе игольчатый иней, а ветер холодный до огненности. Неуютно и холодно... и солнце какое-то красное и холодное.
Подняли первый трал, в нем центнеров пятнадцать "боцманских слез". Улов, конечно, замечательный, да и рыба чистая, без всякого прилова, даже без водорослей, но вот что с нею делать?
- Вот это "каменица"! - восторгался Полковник; ребята засмеялись: "каменушку" переделал на "каменицу". - Да вы не смейтесь, красивая жа!
Но смех был недолгим. Сам Джеламан, обойдя вокруг вороха рыбы - она так и лежала кучей, даже по палубе не растекалась, что со всякой рыбой бывает, - присел на борт, стащил шапку за одно ухо и печально улыбнулся.
- А ведь красавица, - сказал дед и тоже взял рыбину. Рассматривал, нюхал зачем-то. - Красавица, черт, хоть влюбляйся...
- Одни-и-и страдания-а от той любви... - пропел Казя Базя и стал готовить трюм.
- Правда, что страдания, - сказал Джеламан. - Ну что с нею делать? В трюм? А выгружать как? Она же слипнется своими каменистыми спинами да брюхами, не раздерешь...
Кожа у камбалы-каменушки покрыта мельчайшими - правда, два ряда, что идут от головы до хвоста, один по спинке, а другой по брюшку, довольно крупные, - даже мельче песчинок, кристалликами. Наподобие крупного наждака. Ногами двигать при сортировке ее нельзя: сапоги сразу протираются.
- А что мы можем взять на палубу? - еще грустнее сказал дед. - Тридцать центнеров? Но ведь это пустяки.
- Это пустяк...
- Это не работа...
Все молчали. Покидать ее в трюм - дело не долгое, и трюм при таких уловах заполнить недолго, но вот как выгружать? Да и можно ли выгрузить из трюма?
- Если бы немного было примеси промысловой, чтоб она хоть чуть скользила. А то ведь и сачок не всунешь, и от палубы не отдерешь, - сокрушался дед. - Если бы...
- "Если бы, если" - пустые слова.
- Командир! - Дед стал серьезным. Он могучим исполином стоял перед кучей рыбы. Желваки на скулах ходили, руки в бока, ноги широко расставлены. Смотрел не на рыбу, а будто мимо, хоть больше вроде и смотреть некуда, будто не видел рыбу. - Я предлагаю, командир, смайнать ее в трюм.
- Ва-банк?
- Ва-банк!
- А потом?
- Будем посмотреть.
- А кто думает по-другому? - спросил Джеламан. Он тоже смотрел на рыбу и тоже будто не видел ее.
Все молчали.
- Так кто что мне скажет? - опять спросил Джеламан.
Все молчали.
- Ва-банк! - И Джеламан полез на свою вышку крутить очередной замет.
Следующее траление было еще богаче, центнеров двадцать подняли и прямо из невода вывалили ее в трюм. Джеламан на этом месте поставил веху и тралил вокруг нее - траления шли одно богаче другого. К обеду и трюм был забит, и на палубе она не вмещалась уже... Работали с какой-то отчаянной решимостью: "Пропадать так пропадать, снявши голову, по волосам..."
Весь переход на сдачу Джеламан сидел на борту - руки его были всунуты в рукава шубы - и был мрачный. Впрочем, все были мрачные, кроме Полковника...
Когда пришли в Анапку и пришвартовались к причалу рыбокомбината, приемщица как глянула на эти горы рыбы на палубе да еще подошла к трюму, только и всплеснула руками. Потом посмотрела на нас:
- Что же вы с нею будете делать? Ведь никто по стольку еще не привозил. Ну привозили по тридцать, даже по сорок центнеров, а вы набухали... поумираете.
- Тетенька, приглашаю тебя на свои похороны, - сказал дед.
- Ой, дяденька, дяденька!
Начали выгружать. С палубой, конечно, разделались, хоть и долго пришлось поднатуживаться, но вот подошел трюм. Как ее оттуда? Не то чтобы каплер, сачок не всунешь в эту слипшуюся массу рыбьих тел. Начали выкидывать вручную, по одной, две рыбины - сколько захватишь. Не одни бы сутки нам пришлось мучиться, но тут главную роль сыграл Полковник.
- Ну и уляглась, - ворчал он, таская рыбины за хвосты, - как сено в силосной яме.
- Ты из деревни?
- А откель жа? Дак мы сначала слоями яё отдирали. Граблями подцепишь, да как завернешь...
- Кого же вы заворачивали? - спросил дед.
- Да силос, кого ж?
Дед перестал работать, поднял бровь. Потом хлопнул Полковника по плечу, от чего тот сразу присел до лежачего положения.
- Да ты чего? Да я тебе чего? - возмущался, поднимаясь, Полковник. - Чи я тебе враг какой...
- Не враг, а друг, - сказал дед. - А может, и герой. - И повернулся ко всем нам: - А что, если, други мои, нам послушаться Полковника: достать вилы - и вилами ее... Или какие-нибудь грабли. Чтобы хоть поддевать ее.
- Граблями ящче лучше, - причитал Полковник.
Джеламан задумался. Мы тоже приостановили работу.
- Граблями как завернешь... - продолжал ворчать Полковник.
- Ну что ж, - сказал Джеламан. - Но можем порвать ее, повредить...
- А деревянными граблями, осторожно, - продолжал дед. - Даже если какую и порвем, ну пойдет вторым сортом, так ведь не совсем же пропадет.
- А это тоже еда, - буркнул Казя Базя.
- Что за еда? - не понял дед.
- Рыба, говорю, и второго сорта тоже еда для людей.
Через какое-то время Женя с Есениным принесли из поселка по охапке вил и граблей - ну совершенно другая работа пошла. Что же касается поврежденной, чего боялся Джеламан, то она, конечно, была, но совсем пустяки: у этой "каменицы", как окрестил ее Полковник, и специально-то не так просто пробить ее наждачную кожу.
И когда у нас стало получаться - как же вспыхнуло радостью настроение! Женя сломал сразу двое вил подряд, ведь силищу свою не знает - как подденет! Казя Базя соорудил ему вилы с железной - из железной трубы - ручкой. И самые здоровые - Женя, дед, Есенин, Казя Базя, эти "бугаи", как называл их Полковник, - напрягаясь до треска в спинах, с треском заворачивали рыбу граблями или вилами и, как охапки сена, кидали в каплер. Ну, а тут уже все просто...
- Осторожнее, братки, осторожнее, - хлопотал Джеламан, - не рвите, не рвите, чтоб второго сорта не было!
- Все нормально, командир.
- Ну и Полковник!
- Голь на выдумки хитра.
Выгружали ее всю ночь. И наутро сразу же на лов. Настроение у всех такое было, будто каждый вот-вот взлетит. На переходе и невод готовили к замету, и палубу с трюмом к работе. Не успели как следует приготовить все, как уже возле вехи очутились, где Джеламан застолбил самое большое скопление рыбы, - и сразу в замет.
К вечеру этого же дня - рыба шла еще лучше, чем накануне, - мы были опять у причала рыбокомбината, загруженные так, что один нос нашей "Четверки" - МРС-4304 из моря торчит. И опять вилами ее да граблями... Приемщица удивленно качала головой и шептала что-то, будто "одержимые... бешеные... не человеки, дьяволы", и испещряла свой блокнот палочками да кружочками: это обозначения у нее там разных центнеров да тонн. Джеламан же, орудуя в трюме самыми большими вилами, хрипел:
- Давай, парни, давай! Пока вся армада флота подскочит, мы пару грузов выхватим!
А утром Джеламан снова торчал на своей вышке - верхнем мостике - и крутил замет.
Через три дня парни почти валились от усталости и бессонницы, потому что три часа перехода тратились на починку невода и приготовление судна к работе. Но у нас было уже полтысячи центнеров. Конечно же, о наших уловах стало известно сразу, никто не верил, что "боцманские слезы" можно брать в таком количестве. И плавбаза подошла, кинула якорь возле самой вешки, сдача стала теперь рядом, сон и отдых...
- Парни, - хрипловато говорил Джеламан; выглядел он симпатично: глаза ввалились и от бессонницы покраснели, щеки покрылись нежным пушком, а скулы обострились и потвердели, - дня через три подвалит сюда весь флот. Думаю, что никто не верит, что мы именно "семейное счастье" берем по стольку центнеров; подумают, берем промысловую, поэтому весь флот летит сюда как на пожар. А когда подвалит вся армия, со сдачей уже не будет раздолья, будут очереди, ждать придется. Да и... на весь флот граблей и вил в Анапке не найдется, сдачи будут медленнее. Поэтому кровь из носа - за три дня мы должны взять еще полтыщи! Навалимся, братки, пока мы одни на промысле, покажем настоящий класс...
И мы наваливались... показывали класс...
А база рядом... сон... сон... А Джеламан как одержимый прыгал прямо со своей вышки на кучу рыбы, трепещущую на палубе, хватал вилы и шуровал ее в трюм.
- Давай, братки, давай!
После сдачи подзывал Полковника:
- Веху видишь?
- Палку с флажком?
- Да.
- А че ж...
- Рули. - А сам доставал свой "талисман" и кидался к неводу. Чинил да налаживал невод.
- Еще заметик, братки!
V
Я не знаю, сколько человек может продержаться без сна, мы продержались восемь дней, если не считать те десять - пятнадцать минут, когда сейнер идет с тралением, - парни приваливались, где кого застал момент окончания выметки невода, и забывались на эти несколько минут... Хуже пришлось самому Джеламану, потому что эти минуты для него самого, как для капитана, самые главные - он же рыбу ловит, следит, как невод идет. Словом, мы не видели, когда он спал; он колотил себя по голове и цедил из термоса крепчайший чай. А вот страдал - не удивительно ли? - больше всех нас самый сильный физически - Женя. Он будто бы поседел за эти дни - вообще-то это соль отложилась на волосах и бородке, - потемнел лицом, глаза ввалились. Впрочем, все мы выглядели не лучше, только терпеливо переносили эту гонку, нам ведь не привыкать.
В первые дни этой гонки Женя, кстати, подтрунивал над всеми нами, особенно на выгрузке - Женя ведь своими вилами с железной ручкой центнеровыми "навильниками" выкидывал из трюма рыбу, - что, мол, мы мало захватываем своими вилами или не можем подвинуть тонный ящик с рыбой. Дед с Есениным тоже сдали; дед похудел немного, а Есенин каждую свободную минуту присаживался где-нибудь. Маркович особо помногу не брал на свои вилы, но всегда оказывался на самых авральных местах, всегда "под рукою" у Джеламана. А вот Казя Базя таким же и остался, только покрикивал на всех:
- А ну навались, мухобои!.. Одни страдания-а-а от той любви...
Да, собственно, в последние дни он один и занимался подготовкой невода к замету, по мелочам ремонтировал его - то наплав заменит, то дырочку зашьет.
Сам Джеламан с каждым днем - ну, это что-то непонятное! - после каждой сдачи, после каждого подъема становился неистовее:
- Давай, братки, давай!
И мы, стиснув зубы, брели на площадку и готовили невод к выметке, потом снова вилы или грабли... И откуда брались силы? Ведь думаешь, еще пару часиков продержусь на ногах, вот до конца выгрузки, и потом упаду и забуду про все. Но кончалась выгрузка, начиналась подготовка судна к работе, не успели вымыть трюм и починить невод, уже работа - летит в море со свистом невод, а через двадцать минут он уже ловит рыбу... Потом невод надо вытаскивать, рыбы целые кучи на палубе, ее надо в трюм... Ну, а раз поймали, ее же надо сдать... А тут Джеламан как дьявол прыгает с мостика, хватает вилы:
- Давай, братки, давай!