И это случилось со мной, с человеком, хорошо знавшим море и его законы! На море человек существует лишь до тех пор, пока у него есть вода. Это было мне известно с юношеских лет. Быть может, какое-нибудь судно пройдет мимо? Нет! Я плыл в стороне от морских дорог и должен был искать другой выход из создавшегося положения.
В полдень я вычислил широту, а после полудня полностью определил свое положение: 5°31′ южной широты и 114°10′ западной долготы. Прошло полтора месяца со дня отплытия из Кальяо.
Снова настала ночь, и звезды мирно смотрели на меня с высоты. Дул легкий устойчивый бриз, "Семь сестричек" в тишине неслись над пучиной; они плыли так спокойно, словно на борту ничего не случилось.
Нужно было найти выход. Я немного успокоился и начал обдумывать создавшееся положение. Плот был в полной исправности.
- Я доберусь до цели и совершу это путешествие! - без конца повторял я вслух, как это делают люди, долго прожившие в одиночестве.
У меня оставалось около девяти галлонов воды. В течение дня я занимался вычислениями: тридцать шесть кварт, в каждой по две с половиной кружки. Всего девяносто кружек воды. Я предполагал, что пробуду в пути дней двести, и захватил четыреста кварт воды. Теперь, после того как я провел в океане сорок пять дней, у меня оставалось девяносто кружек. Но мало ли что может замедлить мое продвижение! В шторм я могу потерять паруса и такелаж, со мной может стрястись еще какая-нибудь беда. Может быть, мне следует взять курс на Маркизские острова?
Конечно, я мог выжать немного воды из пойманных рыб, но по временам рыбы исчезали на несколько дней. В этих широтах в настоящее время года нельзя рассчитывать на дожди.
Для того чтобы пополнить свои запасы дождевой водой, мне следовало перебраться в штилевую полосу экватора, лежащую к северу от него, на значительном расстоянии от района действия юго-восточных пассатов, но об этом мне и думать не хотелось.
Я потерял также и свои аварийные продовольственные пайки. Они тоже хранились на бревнах под палубным настилом в другой части плота, и упаковка подверглась разъедающему действию соленой воды. Мне оставалось только выбросить за борт весь свой аварийный запас. Это Тедди настояла на том, чтобы я захватил с собой аварийные пайки, которые выручили бы меня в случае, если бы мучные продукты заплесневели и испортились под действием морского воздуха. Она привела и другой довод, говоря, что эти пайки я могу использовать как подарки туземцам, если мне придется высадиться на каком-нибудь атолле.
Теперь на протяжении трех месяцев мне предстоит довольствоваться одной кружкой воды в день. Достаточно ли мне будет такого количества воды? Смогу ли я выжить на такой порции, трудясь двадцать четыре часа в сутки и проводя большую часть времени под палящим солнцем?
Я постараюсь пить воду медленно, капля за каплей, извлекая из нее все, что в ней есть полезного. Но мне потребуется больше воды! И внезапно пришел ответ. Соленая вода! Я буду пить соленую воду!
Да, так оно и есть: я буду пить понемногу морскую воду, чтобы сохранить свои запасы пресной. Еще будучи юношей, я почему-то всегда мог пить морскую воду. Возможно, я употреблял в пище очень мало соли, и это тоже до известной степени объясняло мою способность пить соленую воду. Я буду выпивать одну - две чашки океанской воды в день. Мне и раньше приходилось это делать, когда я плавал матросом на различных судах. Частенько я выпивал чашку морской воды, чтобы улучшить пищеварение. Бывалые моряки знают, что морская вода действует как лекарство.
Еще недавно, четыре года назад, плавая на танкере, совершавшем рейсы в порт Ля Круз, я выпивал по одной чашке соленой воды в день. Мне приходилось это делать потому, что газы, выделявшиеся из сырой нефти, нарушали пищеварение, и мне помогала морская вода. Потом я пил соленую воду, когда вместе с Тедди совершал плавание из Вест-Индии, а также у берегов Флориды и Багамских островов. Тедди, бывало, морщилась, наблюдая за моим лицом, пока я опорожнял кружку морской воды, но мое лицо оставалось спокойным. Мне так и не удалось уговорить ее попробовать выпить хоть чашку, хотя она и соглашалась, что морская вода полезна для человека.
Взяв жестяную кружку и убедившись, что поблизости нет акул, я зачерпнул океанской воды и медленно выпил до дна. Я не испытывал ни малейшей тошноты и даже не поморщился.
Итак, выход из положения был найден. Мой организм усвоит морскую воду, в этом я был уверен. Мне вспомнился дикий скот, живший из поколения в поколение на Галапагосских и других безводных островах. Бродя целый день по раскаленным скалам, эти животные нуждались в большом количестве воды и пили прямо из моря. Я знал также, что на некоторых полинезийских островах туземцы употребляют только солоноватую воду, так как пресной у них нет.
И все же я не находил оправдания своей беспечности. Вероятно, мои керосинки и запасы керосина в бидонах постигнет та же участь, что и банки с водой. В свое время я не позаботился обо всем этом и теперь в любой момент могу остаться без огня. Тогда мне придется питаться сырой рыбой. Я знал, что справлюсь и с этим, но все же было бы куда приятнее видеть перед собой на тарелке румяные, поджаренные ломтики дельфиньего филе, чем есть его сырым, запивая соленой водой. Единственно, что меня утешало, это мысль, что условия моего путешествия действительно приближаются к жизни человека, потерпевшего кораблекрушение.
Усталый, я лежал на доске у штурвала, прислонившись к компасу. Сосни малость. Все будет хорошо…
Во сне я испытывал странное чувство, будто кто-то хозяйничает на плоту и управляет им. У меня и раньше возникало такое ощущение. По временам мне казалось, что это Тедди или кто-то из моих близких, быть может, мать или сестра… Когда я стал приходить в себя, это впечатление усилилось. Наконец я очнулся и увидел, что надо мной нависли черные тучи. Темные громады волн поднимались со всех сторон.
Только тут я осознал, что оторван от мира людей, что я один-одинешенек среди беспредельного океана. Я нахожусь как бы в гигантской одиночной камере, освещенной солнцем, а по ночам - несчетными свечами звезд. Я узник Вселенной. Быть может, все люди вымерли и я остался один во всем мире. Нет, я не хотел бы так жить, даже если бы жизнь моя продлилась тысячу лет!
Мне приходилось так много работать, что нередко я впадал в полное изнеможение. Вдобавок плот все время покачивало, и было трудно сохранять равновесие. Дни шли за днями. Сколько времени находился я в плавании - недели, месяцы? Календарь давал точный ответ на этот вопрос, но цифры утратили для меня всякое значение. Каждый день на рассвете я заводил часы и зачеркивал в календаре еще один день, причем делал это исключительно в навигационных целях. В моей памяти не сохранялось почти никаких впечатлений. Я смутно вспоминал о своем заболевании и жил как бы в пустоте. Я даже не заглядывал в карты, да в этом и не было прямой надобности, так как свой курс прокладывал на миллиметровой бумаге. Мне было необходимо сберегать каждую унцию энергии, чтобы управлять плотом.
Итак, я продвигался со скоростью от шестидесяти до девяноста с лишним миль в сутки. Я боролся за каждый дюйм пространства и готов был вытерпеть любое испытание, лишь бы идти неуклонно вперед!
После того как я миновал Галапагосские острова, меня уже не беспокоило, что лежит на выбранном мною курсе, ибо мне предстояло преодолеть тысячи миль открытого пространства. Помня наизусть все широты и меридианы, я знал, что нахожусь на расстоянии ста пятидесяти миль к северу от Маркизских островов. Я решил держаться подальше от них. Эти острова высокими утесами поднимаются из океана. Они грозили гибелью моему плоту. Там нет закрытых бухт, где можно найти убежище в случае непогоды.
Вообще я не хотел приближаться ни к каким островам до тех пор, пока не достигну цели. Отсчитывая один за другим меридианы, я плыл, постепенно уменьшая отклонение на запад.
Каждый день передо мной вставали все новые задачи и трудности. Все время нужно было по-новому управлять парусами, штурвалом и по-разному ставить кили, в зависимости от изменения ветра и зыби.
Пока я сидел и мечтал, странствуя мыслью по Вселенной, океан вокруг меня резко изменился. Луна заходила. Моя золотая планета, горевшая тусклым огнем, повисла над горизонтом. Океан словно был изрезан глубокими долинами. Озаренные лунным светом, они казались неподвижными и напоминали ландшафт Аляски. У меня было такое чувство, будто я когда-то раньше видел эти долины и шагал по ним.
Сильная зыбь, видимо, была вызвана поворотом ветра к югу.
Небо начало сереть. Сегодня для меня значительный день - я проведу его на соленой воде. Пройдя на нос к левой стойке мачты, я стал на колени и погрузил свою белую эмалированную кружку в океан. Наполнив кружку до краев, я поднял ее к светлеющему небу.
- В тебе сила и благо. Ты дашь мне жизнь. Я смело тебя пью!
С этими словами я поднес кружку к губам.
Глава XVIII. Чары пения
Когда палящее солнце висело над океаном, на носу возле мачты всегда можно было укрыться в тени большого паруса, посидеть в прохладном местечке. В такие дни это было любимое убежище Микки. Там, на краю палубы, сидел и я, погрузив босые ноги в самую синюю и чистую воду в мире.
Большие дельфины, вожаки стаи, укрывавшейся под плотом, плыли на расстоянии десяти футов от меня. Время от времени их золотые хвостовые плавники сверкали на солнце. Я захотел помассировать себе ноги, так как мускулы их постоянно находились в напряжении. Схватившись рукой за веревку, я нагнулся вперед и прямо под собой увидел на глубине нескольких футов длинную темную тень. Акула, должно быть, пряталась в темноте под плотом. Может быть, у нее и не было дурных намерений, хотя я склонен в этом сомневаться. Так или иначе, я быстрым движением убрал ноги.
Был прекрасный день, дул сильный свежий ветер, вызывавший умеренное волнение. Гонимые пассатами, у меня над головой проносились белые облака. Они были для меня как бы мостом между океаном и бесконечным пространством. Я любовался ими и без них был бы подавлен созерцанием вечного неба.
После своей болезни, несмотря на все трудности и изнурительную работу, я прибавил в весе и считал, что нахожусь в хорошей форме. Я испытывал глубокий душевный мир, который так трудно обрести в большом городе, и жалел, что рядом со мной не было жены. Она должна была вместе со мной черпать живительные силы, которые излучали солнце и океан, и наслаждаться покоем, царствующим в этом уединении. Я чувствовал себя эгоистом, так как мне не с кем было разделить свою радость.
Казалось, Икки тоже находился в чудесном настроении. Обычно он на рассвете издавал пронзительный вопль, да на вечерней заре у него вырывался какой-то зловещий крик. Но по временам он разражался такой странной какофонией звуков, что можно было подумать, что у меня на плоту весело крякает почтенное семейство уток. Иногда мне думалось, что Икки некоторое время жил в какой-то разнузданной семье. Судя по его выкрикам, в этой семье верховодила весьма сварливая хозяйка, которая швыряла в мужа мисками, когда он возвращался домой пьяным, и осыпала его отборной испанской бранью, а в это время окружавшие ее ребятишки ревели, хохотали и распевали песни. Малютка Икки изображал все это семейство, не требуя внимания или аплодисментов. Порой мне прямо не верилось, что птица способна так мастерски воспроизводить подобные сцены. Икки был бесподобным артистом.
Иногда я обвязывал лапку попугая веревкой и выпускал его из клетки. Очутившись на свободе, он взбирался вверх по канату на снасти и сидел там, хлопая обрубками крыльев, глазея на океан и, без сомнения, мечтая о зеленых лесах и о далеких, увенчанных снегами вершинах Сиерр. Стоило мне зазеваться, как он перекусывал веревку и начинал странствовать по плоту. Я боялся, что в один прекрасный день Микки доберется до попугая. Однако я был уверен, что Икки не сдастся без боя и пустит в ход клюв и когти. Но все же победа наверняка осталась бы за Микки, которая была сильней и проворней.
После болезни я стал по временам мучительно ощущать свое одиночество. Чего-то недоставало мне, и я уже не был счастлив, как прежде. Каждое утро я с восторгом встречал рассвет и весь день любовался красотами окружающего мира. Но порой становилось тоскливо на душе.
И вот однажды я запел и сразу же понял, что все мое существо жаждало песни. Какую радость доставило мне это открытие! Теперь я был уверен, что преодолел последнее препятствие на своем пути. Теперь я встречу все напасти песней. Я вспомнил, что и раньше, бывало, пел, когда жил в одиночестве в различных частях света. Но никогда пение еще не действовало на меня так сильно, как сейчас. Когда я боролся с канатами или раскачивался высоко на вантах, распутывая снасти и ставя паруса, я во все горло начинал распевать какую-нибудь старинную матросскую песню, давно позабытую и теперь вновь пришедшую на память. Я бросал в этой песне вызов ветрам и стихиям. Пение облегчало мне работу.
Не поможет ли песня и другим людям, плывущим в одиночестве по морям? Конечно, тут дело было не в достоинствах моего голоса, ибо, должен признаться, я пел не лучше Икки.
Да, люди боятся одиночества. Для большинства людей в Соединенных Штатах, в Эквадоре и Перу было совершенно непонятно, почему я отправляюсь в плавание один, и предприятие мое представлялось им крайне неразумным. Многие считали, что одиночество приведет меня к сумасшествию. Служащие военно-морской базы в Кальяо, хорошие, испытанные моряки, постоянно задавали мне вопрос: "Solo, senor?"
В прежнее время на Аляске людей, на которых дурно действовало одиночество, каждую весну насильно увозили из уединенных мест. А между тем это были люди железного здоровья, которые переносили невероятные трудности, роясь в мерзлой земле в поисках золота. Это были много повидавшие на своем веку ветераны золотых приисков Австралии, Новой Гвинеи, Калифорнии и Южной Америки.
Мне припомнился один вечер в горах Аляски. Я пришел к бревенчатой хижине золотоискателя, стоявшей на берегу реки Хилей, надеясь там переночевать и отдохнуть, чтобы с новыми cилами двинуться дальше. Но вот в дверях появился мужчина с полуседой бородой и устремил на меня пристальный взгляд. Вид у него был совсем одичалый. Меня обступили со всех сторон лайки, обнюхивая и злобно рыча.
- Ты что-то не по нраву пришелся моим собакам, - проворчал он. - Какого дьявола люди приходят сюда мне докучать! Проваливай! Держи путь на факторию. - И резким движением руки он указал в сторону долины. - До нее не больше пятнадцати миль. А мне все равно нечем тебя кормить.
И он захлопнул дверь у меня под носом. Взвалив на спину свою ношу, я отправился по тропе, все время чувствуя себя на мушке его винтовки калибра 30–30. Я слышал, как, захлопывая дверь, он буркнул:
- Будьте все вы прокляты!
На фактории мне сказали, что ближайшей весной золотоискателя увезут из этих мест.
- Вы еще дешево отделались от него. Он наверняка выстрелил бы в вас, если бы вы ударили одну из его собак. Да, его заберут отсюда весной. И здесь он не один такой.
Во Французской Гвиане я встречал каторжников, переживших одиночное заключение. Они были приговорены на сроки от одного года до четырех лет. Редко кто из них выходил в здравом уме. В камерах тюрьмы на острове Сен-Жозеф заключенные могли хотя бы слышать шаги часового, расхаживавшего по тюремной галерее, слышать его голос и даже видеть его; могли слышать стоны людей в других камерах или прислушиваться к условному перестукиванию через стены. Хотя они страдали, но все же не считали себя совсем отрезанными от мира людей. Те же, которые сидели в строгом заточении, сходили с ума.
Ужас овладевает человеком, который затерян в бескрайном водном пространстве. В прошлую войну многие моряки в одиночестве носились по океану в шлюпке или на плоту после того, как их товарищи погибли от ран или голода. Мне пришлось плавать с такими матросами, и я знал, что с ними произошло. Мы так и говорили про них: "Помешались на плоту".
Ночь уже прошла. Я сидел у штурвала и ел свой завтрак, состоявший из сырой печенки только что пойманного мною двадцатипятифунтового дельфина и из куска его филе в полфунта весом. Печенку и филе я вымочил в лимонном соке. Не слишком аппетитная еда!
В это утро океан вокруг плота так и кишел акулами, но дельфинов не было видно. Летучая рыба упала на палубу, и, насадив ее на крючок, я забросил леску в воду. Наживка была мгновенно схвачена дельфином, который пронесся под водой, как белая стрела. За дельфином устремилась чуть ли не дюжина акул. Я легко вытащил дельфина из воды. Но, очутившись на палубе, он стал неистово биться, стараясь уйти обратно в воду.
Пока я свежевал дельфина и мыл палубу, Микки тихонько сидела, отвернувшись от меня. Затем она приблизилась, чтобы получить свою долю.
Услышав вой ветра и заглянув за бизань, я увидел длинную черную пелену туч - признак приближающегося шквала, который находился еще примерно в полумиле от плота. Чем больше ветра, тем скорее идет плот! Я приветствовал шквалы, помогавшие мне определить надвигавшуюся полосу ураганов.
Вчера я пересек 116-й меридиан. Запись в вахтенном журнале гласила: "8 августа, 14 часов 51'20" по восточно-стандартному времени; высота солнца 68°10′5"; 5°29′ южной широты и 116°14′ западной долготы. Пройдено за день 62 мили. Легкий ветер".
Знаменитый путь, по которому в течение столетий проходили парусники, державшие курс на север от мыса Горн в Сиэтль, Ванкувер, Портланд или Сан-Франциско, - эти знаменитые в былые дни порты, лежащие между 120-м и 125-м меридианами.
Когда-то, еще мальчишкой, я плавал на борту гордого парусника, оставлявшего за собой пенный след в течении Гумбольдта и летевшего под пассатом с поставленными бом-брамселями и лиселями, и теперь мне виделось это судно, словно гигантский призрак на фоне облаков.