Я припомнил, что нечто подобное произошло со мной зимой 1950 года. В то время я плавал в северной части Атлантического океана на грузовом пароходе "Америкен мерчент". На обратном пути из Европы в Нью-Йорк, начиная с Больших отмелей, была штормовая погода. Непрерывно дул ураганный ветер. На расстоянии пятидесяти миль от нас в дрейфе лежали два огромных океанских лайнера, "Куин Мери" и "Америка", державшие курс на восток. Всю ночь, пока мы лежали в дрейфе, радио не работало из-за повреждения антенны. На следующее утро мне и еще одному матросу было приказано взобраться наверх и посмотреть, нельзя ли починить антенну. Подниматься на верхушку мачты в такой ветер, когда судно отчаянно раскачивалось, было весьма рискованно. Ветром чуть не сорвало с нас одежду. Обломок антенны с висящим на его конце изолятором ударил меня по голове. Я не сомневаюсь, что после такого удара потерял бы сознание, если бы не видел внизу палубу и не понимал, что падение грозит мне гибелью. Поэтому я продолжал судорожно цепляться, пока наконец мне не удалось спуститься вниз. Кровь струилась у меня по лицу. Только через два месяца зажила рана.
Мысль плыть к острову Флинт завладела мною, и мне было трудно от нее отделаться. Вооружившись электрическим фонариком, я направился в каюту взглянуть на карту. Да, если я буду придерживаться выбранного мною курса, то плот вскоре окажется вблизи острова. Воображение рисовало мне качающиеся на ветру пальмы и белый пляж.
Я открыл лоцию и прочел:
"Остров Флинт окружен крутыми коралловыми рифами, выступающими из воды при отливе и разбросанными на протяжении ста ярдов от острова, за исключением северной оконечности, где рифы отступают на девятьсот ярдов, и южной оконечности, где они отстоят от острова на пятьсот ярдов.
Остров необитаем.
Только в хорошую погоду и при благоприятном ветре можно найти место стоянки, да и это не безопасно".
В лоции также говорилось, что остров длиной около двух с половиной миль и шириной около тысячи ярдов.
Глава XXVI. Остров Флинт
Позади плота плыло большое облако. Оно медленно расползалось и наконец затянуло все небо. Это облако принесло с собой слабый ветер. Слева налетел шквал, но он захватил только носовую часть плота. Затем ветер стих. Стало жарко и душно. Бушевавший справа от меня шквал все еще двигался, но и он начал терять силу. Наступил мертвый штиль. Паруса повисли на мачтах, потом вздрогнули и стали наполняться ветром, но вскоре ветер окончательно их покинул, и они беспомощно обвисли.
Плот развернулся и стал медленно двигаться на восток. Никоторое время я наблюдал за ним, потом убрал бизань, развернул плот и снова поставил его на правильный курс. Вскоре стало проясняться и повеяло легкой прохладой. Немного спустя подул бриз. Позади плота образовалась черная туча, довольно быстро надвигавшаяся на меня.
По моим расчетам я должен был находиться на расстоянии ста с чем-то миль от острова Флинт. Плот шел хорошим ходом, и я решил пристать к острову, если это окажется возможным.
Пока я вычислял широту, ветер улегся. Над моей головой неподвижно стояли облака, похожие на величественные беломраморные монументы, - типичные штилевые облака.
Частенько бывала такая погода. Иногда налетал слабый ветер, подгонявший плот. Огненный шар солнца поднимался над океаном. Ни малейшего утреннего бриза. Паруса хлопали и бились о мачту. В такую погоду необходимо вооружиться терпением. Наступил полнейший штиль, по океану пробегала лишь легкая зыбь, и я свободно шагал по палубе, ни за что не держась.
Дневные наблюдения показали, что плот находится на 150°00′ западной долготы, в ста восьми милях от острова Флинт. Весь день держался довольно устойчивый ветер, но с заходом солнца он ослабел, и я снова оказался в штиле. Над плотом нависли облака; казалось, они затаили дыхание в ожидании ветра. Все вокруг затихло. Когда стемнело, снова поднялся ветер, ежеминутно менявший направление. Луна действовала на меня как-то успокаивающе. Затем ветер сделался устойчивым. Плот сразу же прибавил ходу. Ветер дул всю ночь, не затихая. Я все время размышлял: разумно ли в такую неустойчивую погоду приближаться к острову Флинт?
Я уже больше недели не ел мяса. Вчера я заметил дельфинов, резвящихся вокруг плота. Отрезав кусок от остатка дельфиньей туши, я насадил его на крючок. Однако дельфин только дотронулся до приманки, но не схватил ее. На рассвете я снова принялся за ловлю. Раз двадцать я напрасно забрасывал леску, наконец дельфин клюнул. Это был небольшой молодой самец, но нам с Микки хватило еды на целый день.
Кое-что перепало и на долю Икки.
Микки последнее время очень скудно питалась, но покорялась судьбе и была счастлива. Она требовала только немного ласки, доброго слова и любила сидеть около меня ночью, когда мы плыли вперед по темному простору океана. Мне кажется, за последний месяц кошка не выпила и чашки воды. Икки пил довольно много, так как питался сухими зернами. Если бы его кормили плодами мангрового дерева, апельсинами и бананами, он и не взглянул бы на воду. Мои маленькие компаньоны чувствовали себя превосходно. Сегодня Икки снова взобрался на верхушку мачты. Он ворчливо спрашивал меня, где находится Перу, вернется ли он когда-нибудь туда, или, может быть, я сошел с ума и решил плавать всю жизнь. Попугай наблюдал за стаей птиц, занимавшихся ловлей рыбы к югу от плота; их белые крылья сияли на солнце, они кружились над океаном, ныряли и снова взмывали вверх.
Я впервые видел птиц с тех пор, как обогнул Маркизские острова. Должно быть, они прилетели с острова Флинт, где, наверное, настоящий птичий рай. Мне захотелось сойти на берег и побродить среди морских птиц, побеседовать с ними, посмотреть, как они сидят на гнездах или отдыхают после полетов над океаном.
Возможно, это будет похоже на встречу в матросском доме.
"Алло, ребята, кто я такой, по-вашему? Держу пари, что вы никогда раньше не видели меня! И где, черт возьми, вы околачивались всю жизнь? Здесь растили детей, не так ли? А ты, там, где твой старик? Пусть для разнообразия он постережет яички, пока ты полетаешь кругом и освежишься. Не бойся его, мир изменился. Как погода в этих краях? Надеюсь, что проблема квартирной платы здесь не существует? А ты, хорошенькая маленькая пичужка, бьюсь об заклад - ты летаешь, словно мечта. Я вижу, у тебя довольно свирепые соседи. Обрати внимание на этих фрегатов, все они жестокие ребята, не правда ли? Достаточно посмотреть на их клювы. А что это за странная птица вон там? Держу пари, это батлер. А ты… ты не что иное, как пушок из белых брызг и облаков, не так ли? Песок раскален, ветер почти затих и облака дремлют, а ленивый прибой шумит на рифах… Вы выбрали себе хорошее местечко, но я продолжаю свой путь…"
День клонился к вечеру. Появились белые барашки. Все кругом потемнело. Надо немедленно убирать паруса.
Когда рея была уже наполовину спущена, она стала раскачиваться, конец ее зацепился за стойку мачты, и упавший на ванты парус стал рваться. Два плохих разрыва, один из них - поперек паруса… Наконец я освободил рею и, спустив ее, привязал к мачте. Этот шквал принес довольно много ветра, но, когда я поднял кливер и бизань, ветер снова ослабел. По небу медленно плыли разорванные облака зловещего вида. Солнце опускалось, озаряя океан багрово-красным светом.
Это было 17 сентября. Запись в судовом журнале так определяла мое положение: "Полдень. 21-58-10 - гражданское время по Гринвичу; высота солнца 76°38′; 10°57′ южной широты и 151°13′ западной долготы".
Я решил не высаживаться на острове Флинт. Погода была слишком неустойчива, и я предпочел плыть дальше, держась в стороне от него. Я намеревался пройти южнее острова, но ветер изменил направление, затем почти совсем стих. В девять часов вечера плот шел под кливером и бизанью, и я немного беспокоился относительно курса. Наконец я спустил и эти паруса, решив пройти мимо острова Флинт в дневное время. Если мои вычисления были правильными, плот находился в тридцати двух милях от острова. Я знал, что за ночь плот снесет лишь на несколько миль.
Достав из каюты швейные принадлежности, я направился к мачте. Я захватил с собой компасный фонарь и повесил его рядом с разодранным парусом. Но фонарь давал слишком мало света, и мне пришлось воспользоваться и электрическим фонариком, который я ухитрился зажать под мышкой. Фонарик все время соскальзывал вниз и освещал все, что угодно, только не шов, но я упорно водворял его на место. На море стояла сильная зыбь, и несколько раз, углубившись в работу, я падал с ящика, служившего мне сиденьем.
Шил я весьма усердно, однако из-за скверного освещения дело подвигалось медленно. Дважды начинался дождик, смочивший палубу. Плот изрядно покачивало, так как он не нес парусов, которые уменьшают качку. Время от времени набегала волна, смачивая мне ноги и парус. Иногда из облаков выглядывала луна. Наконец от напряжения у меня закружилась голова. Плот стал сильно раскачиваться. Из-за качки я пришил брюки к парусу и несколько раз загнал иголку в палец.
Наконец под утро работа была закончена. Я отдыхал, пока не рассвело, потом поднял парус. Когда солнце стало вставать, подул легкий ветер, и я лег на новый курс, намереваясь пройти севернее острова Флинт. Ветер был устойчив.
Остров Флинт я увидел около десяти часов утра. Маленькая белая птичка быстро пролетела над плотом по направлению к югу; я взял бинокль и взобрался на мачту. Остров виднелся слева. Спустившись на палубу, я сразу же повернул плот на один румб, чтобы держаться подальше от острова. Ветер дул в южном направлении, и это позволяло мне пройти севернее островка.
А что, если пристать к берегу?..
Я снова взобрался на верхушку мачты. День был туманный, но все же я увидел, что остров лесистый. Деревья зеленой стеной подступали к белым прибрежным пескам.
Я приготовил якорь, уложив на палубу длинными шлагами якорный трос, чтобы он легко разматывался. Плот проделал пять с половиной тысяч миль, и вот передо мною первая земля!
Немного погодя я повернул назад. Я попытаюсь проплыть вблизи острова и, быть может, высажусь на берег.
Плот находился с подветренной стороны, и я решил рискнуть. Я приближался к острову, пристально разглядывая его в бинокль и в то же время управляя плотом.
Рифы отчетливо виднелись в направлении вест-норд-вест: из воды выступали острые утесы, вокруг которых пенились буруны. Чтобы бросить якорь, мне нужно будет перебраться по ту сторону рифов.
Я подходил все ближе и ближе. Вскоре я услышал шум прибоя и увидел, как позади рифа кипит на отмели вода. Здесь может оказаться течение, которое понесет меня прямо на рифы. Паруса были не слишком наполнены ветром, и требовалась большая осторожность. Было пасмурно.
"Не безумствуй, Бил, не вздумай приставать! Ты уже насладился видом земли. Позабудь о ней - ты должен взять курс на Самоа!"
До свидания, остров Флинт, одинокий, как братская могила. Я еще раз оглянулся. Остров тонул в вечерней мгле. Я помахал рукой, как если бы стоял на берегу и смотрел вслед уплывающему плоту.
Ветер крепчал. Я сидел на корме, предаваясь мечтам. Я уже позабыл об острове Флинт и, повернув к юго-западу, лег на новый курс. Следующая земля будет Самоа, до нее немного более тысячи ста миль.
Глава XXVII. Ослеп
Плот покачивался на зыби, грот неистово бился о мачту. Вот уже несколько часов, как я штилевал.
Хотелось бы мне знать, что сейчас переживает Тедди. Ведь она, наверное, предполагает, что я приближаюсь к заветной цели. Она должна это чувствовать!
За время плавания гроту крепко досталось, он не раз разрывался в клочья, и теперь мне приходилось обращаться с ним весьма осторожно. Я не знал, какие ветры еще ожидают меня впереди, и решил с максимальной скоростью двигаться на юг, пока парус еще в удовлетворительном состоянии. Если же грот выйдет из строя, я пройду последний этап своего пути под кливером и бизанью.
Меня снова стали беспокоить глаза, хотя теперь я носил защитные очки. Несколько раз в день я промывал глаза морской водой. Это очень мне помогало, но все же боль не прекращалась.
Сегодня я решил проверить перевязи бревен, посмотреть, не пострадали ли они от долгого пребывания в воде. Нью-йоркский фабрикант считал, что его канаты выдержат самое большее шесть месяцев плавания. Бревна уже почти полгода находятся в воде, но перевязи в полной исправности. Канаты по-прежнему крепки, как стальные тросы, и квадратные узлы невозможно развязать. Если бы хоть одна из перевязей ослабла, бревна разошлись бы. Я внимательно проверил все перевязи от носа до кормы и убедился, что плот так же прочен, как в день постройки. Но, если с ним что-нибудь приключится, я всегда смогу пересесть в шлюпку и продолжать плавание.
Опять штиль. Последний раз ветер дул 26 сентября, и в тот день плот прошел шестьдесят пять миль. С тех пор плот проходил в среднем около тридцати пяти миль в день. Вчера, 2 октября, я приблизился к крохотному необитаемому островку Суворова, лежащему на 13°15′ южной широты и 163°05′ западной долготы.
Когда я обогнул остров Суворова, мои глаза совсем сдали. Я спустил и закрепил паруса, потом улегся в каюте и плотно закрыл дверь, чтобы в нее не проникал свет. Несколько дней мне придется провести в темноте, и зрение мое восстановится. Я не беспокоился за плот, так как впереди не было ни одного острова.
На палубе все надежно закреплено. Время от времени я окунал полотенце в стоявший около меня таз и прикладывал его к глазам и голове. В каюте я был защищен от солнца, которое в это время года стояло высоко и невыносимо палило. Вчера высота солнца достигала восьмидесяти с лишним градусов. Последний переход был самым тяжелым. Я оказался в тисках штиля; день и ночь хлопали паруса, как бы выпрашивая ветра, и у меня было такое чувство, будто меня бичуют. Я уже много раз чинил парус, но все же надеялся, что он выдержит. Да, этот парус доставит меня в Самоа. Но, если плот собьется с курса, я попытаюсь попасть на острова Тонга или Фиджи, лежащие в шестистах или семистах милях дальше Самоа, к юго-западу.
Уже два дня болел Икки. Итак, мы оба выбыли из строя. Два дня назад, ночью, с носа раздался ужасающий вопль. Я бросился туда и увидел, что Микки до половины протиснулась в клетку и собирается растерзать беднягу попугая на клочки. Кошка умудрилась как-то освободиться от привязи. Я успел спасти попугая. У него была вывихнута лапка; Микки исцарапала его, искусала и вырвала несколько перьев. На следующий день я увидел, что он висит в клетке, уцепившись клювом за прутья, чтобы не стоять на поврежденной лапке. Попугай напоминал акробата, затянутого в зеленое трико и висящего на зубах под куполом цирка. Я отворил дверцу клетки, чтобы дать ему насладиться свободой. Когда я вернулся на нос, то Икки лежал, припав к палубе.
Придя снова на нос, я не обнаружил там попугая. Я принялся его искать, но Икки нигде не было видно. Быть может, произошло самоубийство? Или, может быть, Микки…
Микки спала под лебедкой или притворялась спящей. Я разбудил кошку. "Нет, - отвечала она, - я не съела попугая. Мясо этой птицы слишком жестко для меня". Раскрыв пасть кошки, я осмотрел зубы, но не заметил остатков мяса.
Я уже решил, что малютка Икки погиб. Но вдруг вижу, он сидит на самом носу с подветренной стороны, пристально наблюдая за океаном. Осторожно пробравшись по бревнам, я схватил попугая, чтобы он не вздумал полетать над океаном. Мне удалось сразу же поймать его и водворить в клетку. А через несколько минут он снова спокойно висел, уцепившись клювом за перекладину.
Я не слишком беспокоился о глазах. Такого результата следовало ожидать - ведь всю дорогу мне приходилось отчаянно напрягать зрение, - и я успокаивал себя: если даже я и ослепну, меня все равно в конце концов прибьет к какому-нибудь берегу. Мне вспомнился нью-йоркский врач, осматривавший меня после несчастного случая на пароходе "Америкен мерчент", когда меня ударило по голове изолятором антенны.
"Возможно, что вы ослепнете на оба глаза", - заявил он. Этот врач был серьезный, пессимистически настроенный человек.
"Ну что ж, - подумал я, стоически принимая этот удар, - значит, прощай мир красок и форм! Я сосредоточусь на слухе и осязании. Вокруг меня все распевают тысячи песней. Я буду жить новой жизнью. Жизнь гораздо богаче, чем я думал".
"Вы как будто довольны", - сказал врач.
"Да, доктор, - ответил я, - постараюсь видеть без глаз".
Мне казалось, что глаза не будут так болеть, если лицо станет обдувать ветер. Голова моя пылала. Я жаждал дуновения свежего ветра. Ветер, ветер, где ты? Надуй паруса, пусть они перестанут биться. Неси меня дальше! Эй вы, тучи, где же ветер?
Я вспомнил другие штили. Один из них - в Мексиканском заливе. В тот раз я возвращался в порт на шхуне, груженной выловленными на Кампечских отмелях красными морскими окунями. Ветер изменил нам, и мы штилевали до тех пор, пока в трюме не растаял весь лед и нам не пришлись выбросить за борт всю рыбу.
Сколько выпало на мою долю штилей близ берегов Техаса! И на суше много раз терпел я палящий зной. В доках Галвестона было так же жарко, как в любом порту Красного моря. Но мне было все нипочем. В те дни я был исполнен сознания собственной силы. Кажется, я мог бы выворачивать с корнями деревья.
А в Хьюстоне было еще жарче, чем в Галвестоне. Этот город, находящийся на расстоянии пятидесяти миль от моря, задумали превратить в глубокий морской порт. Вместе со шведами, финнами и закаленными людьми других национальностей я отправился рыть канал от моря к Хьюстону. Мы работали в грязи и тине, среди аллигаторов, заражались лихорадкой, и многие умирали. И вот наконец возник мировой порт, битком набитый пароходами и баржами, с пирсами, протянувшимися на целые мили, с величайшими в мире нефтеперерабатывающими установками и заводами.
Думал я и о Техас-сити, расположенном на другой стороне залива в семи милях от Галвестона. Это не был даже рыбацкий поселок, просто селение, где по зеленым улицам бродил скот, - кусок изобилующих москитами прерий. Когда Хьюстон стали обозначать на картах как порт, а Техас-сити перестал быть диким и малолюдным, я отправился искать работу на нефтяных промыслах. Техас остро нуждался в мускульной силе. Я работал на постройке нефтяных вышек, получая фантастическую заработную плату, но ломоть хлеба стоил доллар, если только было где его купить. Кругом свирепствовала нефтяная лихорадка. Техас прямо обезумел; всеобщее внимание было приковано к нефтяным фонтанам, и поднималась паника, когда скважина иссякала.
Лежа у себя в каюте в жаре и в темноте, я представлял себе, что нахожусь в Техасе. Да, были дни!..
Плот уже пересек 163-й меридиан. Мое плавание приближалось к концу. Тау, ближайший из островов Самоа, лежит на 169°28′ западной долготы, на расстоянии около четырехсот миль. Но мало ли что еще могло со мной приключиться! А сейчас я, слепой человек, дрейфовал по бескрайному океану.