В начале восемнадцатого века, когда женщины, сидя дома, занимались рукоделием, а мужчины бороздили моря в поисках приключений и богатства, две необычные девушки - дочь богатого торговца Нэнси Кингтон и ее служанка Минерва Шарп - попадают на корабль, над которым развевается черный флаг. Превратности судьбы привели их в ряды флибустьеров, и они, облаченные в мужское платье, проявляют чудеса отваги, завоевывая уважение даже среди самых отъявленных пиратов.
Содержание:
ПРЕДИСЛОВИЕ 1
ЧАСТЬ I - ДОЧЬ БРИСТОЛЬСКОГО НЕГОЦИАНТА 1
ЧАСТЬ II - МОЙ ТЕМНОГЛАЗЫЙ МОРЯК 7
ЧАСТЬ III - ПРИВЕТ, ВЕСТ-ИНДИЯ! 15
ЧАСТЬ IV - СРЕДИ ИЗГОЕВ 26
ЧАСТЬ V - ДЕРЗКИЕ И ОТВАЖНЫЕ 31
ЧАСТЬ VI - ВЛАСТЕЛИНЫ МОРСКИХ ПРОСТОРОВ 52
ЧАСТЬ VII - ВСЕ ЗОЛОТО МИРА 59
ЧАСТЬ VIII - ДЕМОНИЧЕСКИЙ ЖЕНИХ 65
ЧАСТЬ IX - "ОБЪЯВЛЯЮ ВАС МУЖЕМ И ЖЕНОЙ…" 72
ПОСЛЕСЛОВИЕ 74
Примечания 74
Селия Рис
Пираты
ПРЕДИСЛОВИЕ
Я взялась за перо по многим причинам.
И прежде всего потому, что эти записи помогают мне справиться с тоской. Мне кажется, что, пережив заново все злоключения, выпавшие на нашу с Минервой долю, я смогу заглушить боль утраты. К тому же долгое морское путешествие всегда утомительно, и мне необходимо найти занятие, более подобающее моему нынешнему положению, когда я избавилась от пистолетов и тесака и сменила штаны на платье.
Я хочу поведать вам историю своей жизни. Точнее говоря, своей и Минервы. Закончив повествование, я собираюсь отослать мои записи в Лондон, мистеру Даниелю Дефо, который, как я слышала, весьма интересуется свидетельствами тех, кто когда-либо ступал на пиратскую стезю.
Если кому-то мой рассказ покажется неправдоподобным, в духе современных романов, могу заверить сомневающихся в том, что это вовсе не вымысел. Наши приключения не нуждаются в приукрашивании. Более того, я намеренно опускаю некоторые детали, чтобы не шокировать читателей. Вы и без того прочтете о многом таком, странном и ужасном одновременно, что порой просто не укладывается в человеческом сознании. Но я умоляю вас отложить окончательное суждение до тех пор, пока вы не перевернете последнюю страницу и не узнаете обо всех обстоятельствах, заставивших нас ступить на грешный путь и стать отъявленными пиратами.
1725
ПОДЛИННАЯ ИСТОРИЯ
ПРИКЛЮЧЕНИЙ МИНЕРВЫ ШАРП И НЭНСИ КИНГТОН,
ЖЕНЩИН-ПИРАТОВ
ЧАСТЬ I
ДОЧЬ БРИСТОЛЬСКОГО НЕГОЦИАНТА
1
С детства меня манили дальние страны, и долгие годы я мечтала уйти в море на одном из судов моего отца. Однажды серым летним утром 1722 года моя заветная мечта наконец осуществилась, хотя и не совсем так, как мне это представлялось.
Я отплыла из бристольского порта на борту "Салли-Энн". Флаг на мачте был приспущен, на рукавах всех членов экипажа чернели траурные повязки. Рассвет выдался холодным и пасмурным. Резкий порыв ветра обдал дождем наши лица. Матросы, нахмурив брови, с тревогой уставились в небо на гонимые ветром облака, но то был всего лишь шквал - последний отголосок шторма, унесшего жизнь моего отца и круто изменившего мою собственную.
Мой отец разбогател, торгуя сахаром и рабами. Он владел плантациями сахарного тростника на Ямайке, и именно туда направлялось наше судно. Братья не объяснили мне, почему и зачем, сказали только, что такова предсмертная воля отца. Мне тогда не исполнилось и шестнадцати, поэтому со мной даже не сочли нужным посоветоваться. Они всегда считали меня глупой девчонкой, хотя это вовсе не так. Уже тогда я прекрасно понимала, что доверять им ни в коем случае нельзя. И время показало, что я была права: они продали меня - продали так же хладнокровно, как и любого чернокожего невольника с побережья Гвинеи.
Я не знала, суждено ли мне когда-нибудь вновь увидеть мой родной Бристоль, но я не плакала и не провожала взглядом удалявшийся берег, как это делали другие, - кто в надежде хоть мельком еще раз увидеть на прощанье жену, а кто, устремив взор на громаду собора Св. Марии и шепча молитву покровительнице мореплавателей: "Дева Мария, Звезда Морская, обереги нас и ниспошли нам свое благословение".
Мой возлюбленный находился в море, отец был похоронен, и его тело, обреченное превратиться в прах, покоилось в гробу под сводами церкви, откуда он всегда провожал свои суда, выходившие из гавани. Быть может, в тот момент его беспокойный дух взирал на меня с небес, сожалея о содеянном и мучаясь от сознания, что мертвые бессильны повлиять на судьбу живых. Но даже если он и находился незримо где-то рядом, я совсем не ощущала его присутствия. Я чувствовала только, что идет дождь, что мои волосы намокли и потемнели от влаги, что дождь струйками стекает по щекам и капает с подбородка. Казалось, само небо оплакивает мою участь. Отчаяние, будто промокший плащ, охватило меня.
Мы уже покинули гавань и теперь направлялись к выходу в открытое море по узкому извилистому проливу, змеящемуся меж угрюмых утесов, чьи вершины упирались в нависшие над ними низкие темно-фиолетовые тучи. Гребцы на буксирных шлюпках усердно налегали на весла, но "Салли-Энн" продвигалась вперед очень медленно. Возвышавшиеся с обеих сторон скалы, казалось, готовы были сомкнуться и раздавить нас, словно корабль Ясона и аргонавтов. Лоцман, выкрикивая команды буксирам, выводил "Салли-Энн" из устья Эйвона , направляя ее к Бристольскому заливу.
Помню мрачные заболоченные берега реки и виселицу, установленную низко над водой, на которой покачивалось в железной клетке вымазанное дегтем и в кандалах тело какого-то осужденного матроса - в назидание командам проходящих мимо кораблей . Мне бы следовало тогда обратить на нее больше внимания, но я уже видела виселицы прежде, поэтому не придала ей особенного значения.
Выведя нас в море, буксирные шлюпки повернули назад. Пассажиры уже давно поспешили укрыться от непогоды в своих каютах, и на палубе остались только матросы и офицеры, занятые выполнением своих обязанностей. Проходя мимо, они отводили глаза, но ни один из них не попросил меня отойти в сторонку или покинуть палубу. Они оставили меня наедине с моим горем из уважения к моей утрате - смерти отца. Так я думала тогда. Но в портовых кабаках и трактирах слухи распространяются молниеносно, и вполне возможно, что им уже тогда было известно намного больше, чем мне.
Прозвучавшая команда ставить паруса заставила экипаж трудиться с удвоенной энергией. Но вот наконец огромные полотнища развернулись на мачтах, и судно устремилось вперед, то и дело меняя галс , поскольку ветер дул боковой и встречный. Воды залива, красно-бурые от глинозема, принесенного полноводным Северном , встретили нас крупной зыбью, возникшей при столкновении течения реки с начинающимся приливом. "Салли-Энн" немилосердно качало, и я изо всех сил вцепилась в поручни побелевшими от напряжения пальцами.
Усилившийся дождь скрыл из виду отдалившиеся берега и стер саму линию горизонта, отчего море и небо слились, став одинаково свинцового цвета. Я потеряла возможность ориентироваться и не могла понять, в какую сторону движется наше судно Качка продолжалась. Я впервые в жизни оказалась в открытом море и еще не успела приспособиться, поэтому с большим трудом удерживалась на ногах, когда "Салли-Энн" как-то бочком, по-утиному, переваливалась с волны на волну. Вдруг я поскользнулась на мокрой палубе и чуть не упала, но мой брат Джозеф вовремя подхватил меня сзади и помог сохранить равновесие.
- Вот что, Нэнси, ступай вниз, - сказал он. - У команды и без тебя достаточно хлопот. Не хватало, чтобы тебя смыло за борт!
Он проводил меня на нижнюю палубу, добродушно улыбаясь и демонстрируя искреннюю братскую заботу. Теперь я понимаю, что он вовсе не кривил душой - ведь его собственное будущее зависело от меня.
Джозеф довел меня до каюты и передал на попечение стюарду Эйбу Рейнольдсу. Старина Эйб помог мне снять насквозь промокший плащ и огорченно покачал головой, обнаружив, что и платье тоже вымокло до нитки. Как и моя горничная Сьюзен, Эйб считал, что в сырости корень всех болезней. Он заставил меня закутаться в одеяло и принес с камбуза большую кружку горячего бульона. Однако от одного его вида и запаха меня чуть не вывернуло наизнанку.
- Уверена, что это вкусно, но… - Я едва успела схватить ведро.
- Вы неприменно должны выпить это, мисс, иначе простудитесь, - укоризненным тоном, в точности как Сьюзен, сказал он, когда я попросила его унести прочь злополучный бульон.
Но было уже поздно. Меня лихорадило. Эйб настоял, чтобы я срочно переоделась в сухое и легла в постель. Он обложил мои ступни нагретыми кирпичами и накрыл сверху еще одним одеялом, но даже эти обычно действенные меры не смогли унять ни дрожи, ни периодически повторявшихся приступов тошноты. Никогда в жизни я не чувствовала себя такой больной и беспомощной и пребывала в полной уверенности, что умираю.
- Поначалу все так думают, мисс, - сказал он с ухмылкой. Его передние зубы были давно съедены цингой, а почерневшие клыки торчали по обе стороны образовавшейся щели, словно бивни моржа. - Вскорости вам полегчает, уж вы мне поверьте. Полежите покамест, а я попозже еще загляну.
Я лежала, закрыв глаза, и думала о том, что не бывать мне моряком, как мечталось в детстве. Впрочем, Эйб оказался прав: приступы морской болезни прекратились, но появилась ужасная слабость и апатия.
Говорят, что те, кто отправился в море, либо устремляются только вперед, либо оглядываются назад. Я смутно представляла себе, что ожидает меня впереди, поэтому мне ничего не оставалось, кроме как мысленно вернуться в прошлое и размышлять о своей жизни.
2
Я выросла в сугубо мужском окружении. Матушка моя умерла на следующий же день после моего рождения. Мой отец, всем сердцем любивший жену, не смог жить в Бристоле без нее. Сдав новорожденную дочь на попечение кормилице и разослав старших сыновей по родственникам, он с первым же судном отправился на Ямайку, где провел больше года, залечивая душевные раны.
Вернулся отец с Робертом, который стал вести наше хозяйство - готовил еду, прислуживал за столом, встречал и провожал гостей. Других слуг в доме не было, если не считать Натана, мальчика на побегушках, на которого были также возложены обязанности истопника. Стиркой занималась приходившая раз в неделю прачка, все же прочие работы по хозяйству исполняли Роберт и Натан. Отец не терпел женскую прислугу, считая всех служанок бездельницами и сплетницами, которые только и умеют что лясы точить да зазря есть хозяйский хлеб.
Роберт хорошо обо мне заботился. Он кормил меня, одевал, купал, причесывал и наряжал, когда мы всей семьей отправлялись на воскресную службу в собор Св. Марии. Сам он, будучи другого вероисповедания, каждое воскресенье ходил к заутрене и обедне в баптистскую церковь в Броудмиде. Тамошняя община с радостью приветствовала нового прихожанина, невзирая на цвет его кожи.
- Господу все равно, каков ты с виду, - любил повторять Роберт. - Главное, чтобы в сердце своем ты нес имя и слово Божье.
Он был неизменно добр и по-своему мудр. Поскольку никто больше не проявил заинтересованности в моем образовании, Роберт научил меня читать. Сидя за большим кухонным столом, мы с ним читали подряд все, что удавалось раздобыть: Библию, какие-то трактаты и проповеди, которые он иногда приносил с собой из церкви, а также листки с балладами и газеты, которые он время от времени покупал у уличных разносчиков. Научившись хорошо читать, я стала тайком пробираться в отцовскую библиотеку, потихоньку унося оттуда книгу за книгой. Так мы с Робертом познакомились с легендами и мифами Древней Греции и Древнего Рима. Но сильнее всего поражали мое воображение такие захватывающие книги, как "Американские буканьеры" Александра Эксквемелина или "Путешествие вокруг света" Уильяма Дампьера. Меня завораживали описания необыкновенных приключений и удивительных открытий. Вот какая жизнь мне по душе! Разве это не здорово?! И почему только Роберт не соглашался со мной? Роберт укоризненно качал головой, и его темные печальные глаза смотрели на меня с грустью и сожалением. Нет, такая жизнь не для меня. Во-первых, я девочка, во-вторых, все пираты безбожники и обречены вечно гореть в аду, а в-третьих, мне вовсе не следует читать подобные книги.
Я злилась и наперекор ему продолжала чтение, отвернувшись, чтобы скрыть наворачивавшиеся на глаза слезы обиды. Я не понимала тогда, что сам факт, что я родилась девочкой, и есть прискорбная помеха на пути к моей мечте. "Но ведь Роберт только слуга, - думала я про себя. - Откуда ему знать?"
Со временем, когда мне исполнилось семь или восемь лет, я оказалась, по сути, полновластной хозяйкой дома. Братья мои отправились в школу, жизнь каждого из них была предопределена с колыбели. Самый старший, Генри, должен был унаследовать торговое дело отца. Среднему брату, Джозефу, предстояло стать плантатором. Ну, а малыша Неда ожидала военная карьера в пехотном полку. Касательно меня никаких планов не строили по той простой причине, как правильно подметил Роберт, что я была девочкой. Порой у меня возникало впечатление, что родные сами не знают, что со мной делать. Для них я была чем-то вроде шаловливого щенка: иногда его ласкают, иногда ругают и наказывают, но чаще всего просто не замечают.
Наш дом стоял на улице, ведущей к докам и портовым пакгаузам. Это было старое, высокое и узкое каменное здание, зажатое между соседними строениями. Рядом с домом проходила мощеная дорога, по которой с раннего утра до поздней ночи громыхали повозки, телеги и фургоны. По сравнению с особняками других торговцев сахаром он выглядел маленьким и невзрачным. Стены потемнели от времени, ступеньки скрипели и прогибались, низкие потолки нависали прямо над головой, но отец упорно отказывался перебраться в другое место. Консерватор по натуре, он не любил перемен. Из окна своей спальни он видел мачты собственных судов и мог в считанные минуты добраться до конторы или какого-нибудь портового кабачка, где нередко заключал сделки. Так стоит ли удивляться тому, что отец не собирался никуда переезжать?
По нескольку месяцев в году он проводил на Ямайке, занимаясь делами на плантациях сахарного тростника. Я понимала, что его долгие отлучки вызваны необходимостью - производство и торговля сахаром были основой благосостояния нашей семьи, - но всегда очень скучала по нему. Когда он возвращался, я бранила и распекала его не хуже сварливой жены, хотя он каждый раз привозил мне подарки. Да и что это были за подарки?! Ручная мартышка, которая вскоре издохла, и большой попугай, которого Нед научил ругаться. Но разве могут мертвая обезьянка и попугай-сквернослов заменить отца маленькой девочке? Когда мне становилось совсем грустно, я тайком прокрадывалась в комнату, такую же темную и тесную, как все остальные, которую в нашем доме называли библиотекой, забиралась с ногами в кожаное отцовское кресло и сворачивалась клубочком. Там было пыльно, душно и пахло застоявшимся табачным дымом, но мне нравился этот запах, потому что он напоминал об отце.
Но стоило ему вернуться, как библиотека превращалась в лучшее место в мире. Горели светильники, в камине пылал огонь, и меня окружали сотни диковин, привезенных из дальних странствий им самим или капитанами его судов. К потолку на проволоке было подвешено чучело маленького зеленого крокодила с растопыренными лапами и оскаленной пастью, полной острых белых зубов. Рядом с ним висело еще одно чучело какой-то странной шарообразной рыбины, сплошь покрытой шипами. А на полках вдоль стен теснились столь же экзотические предметы: резные африканские маски, слоновьи бивни, черепашьи панцири, отполированный кокосовый орех в серебряной чаше, розовая раковина причудливой формы, похожая на огромный кулак, и множество других заморских редкостей. В углу возвышался большой глобус, на потертой поверхности которого прослеживались пересекающиеся красные и черные линии, отмечающие маршруты наших судов. Они испещряли всю Атлантику: от Африки до Карибского моря и от Ямайки до Бристоля. Бывало, отец наугад раскручивал глобус, затем останавливал его и вел пальцем по одной из таких трасс, безошибочно называя ходившие по ней суда. Он гордился своей флотилией и точно помнил, кем и откуда был привезен каждый экспонат его обширной коллекции. Со временем я тоже изучила и запомнила их до такой степени, что они сделались для меня столь же привычной и неотъемлемой частью обстановки, как мебель или посуда.
Семейство отца владело бакалейной лавкой, но ему вовсе не хотелось заниматься столь скучным делом. Деятельный и предприимчивый по натуре и влекомый к тому же свойственным молодости духом авантюризма, он отправился в Вест-Индию. Я обожала истории о его молодости, и он с удовольствием их рассказывал. Я забиралась к нему на колени, склонив головку на его плечо и ощущая тепло его сильного тела, его сердце билось рядом с моим, и я, затаив дыхание, слушала воспоминания отца о том, как он стал пиратом и как в конце концов приобрел "Источник". Так называлась наша плантация на Ямайке. У нее имелась собственная торговая марка, на которой было изображено что-то напоминающее плакучую иву. Клеймо с этим знаком стояло буквально на всем, его вырезали даже над дверью нашего дома.
Помимо "Источника", отцу принадлежал также завод по очистке тростникового сахара и мелассы , на котором обрабатывалась продукция не только нашей, но и многих других плантаций, чьи хозяева доверили отцу ее переработку и сбыт. Живя в Бристоле, он большую часть времени проводил там и зачастую возвращался домой только поздно вечером.
Роберт научил меня читать, а письмо и счет я освоила в отцовской конторе. Тетрадками мне служили накладные, счета, судовые журналы и регистры. Помещение было маленьким, но теплым, с круглым окном, похожим на иллюминатор и выходившим на доки. Воздух был пропитан запахом кипящего сахарного сиропа. Он проникал повсюду, прилипал к волосам и одежде и, казалось, въелся в сами стены.