Я легко вытащил с корнями куст и отбросил его в сторону, потом торопливо стал выбрасывать из ямки песок. Вот моя рука задела за что-то твердое, показались сухие ветки, какие-то корни… Я начал выдергивать их и понял, что это настил… Мы были над колодцем, прикрытым настилом и засыпанным песком!
Я уже не помнил ни об усталости, ни о реке, ни о басмачах. Лихорадочно раскидал песок, расчистил настил из корневищ саксаула… Разобрал - под ним оказался еще настил, плотно уложенные жердинки. И вот - застоявшийся воздух, запах сырости, в темном провале - звонкое шлепанье: кап, кап, кап, кап… О, какая это была музыка! Я смеялся, я орал в полный голос:
- Вода, Гавхар, вода! Ты слышишь? Иди, послушай! Капает!..
Гавхар склонилась над колодцем и жадно всматривалась в звенящую глубину.
- Как часто капает… Будто что-то живое там… Как же мы ее достанем? Наверное, здесь глубоко, да?
- Попробую спуститься.
Стенки колодца оказались плотными. После недолгих поисков я обнаружил углубления в них, куда можно было поставить ногу… Колодец был неглубокий, в полтора моих роста, и в полутьме на дне я увидел посудину, полную до краев: с наклонного желоба, спускавшегося от стены, в нее бежала по капле вода… Я осторожно поднял посудину: чугунный котелок. О, какая вкусная, какая холодная была в нем вода. Я мысленно благословил неведомого нашего спасителя, того, кто нашел источник и вырыл колодец… Второй глоток был еще слаще первого - каждая моя жилка отозвалась на него, исчезло мутное безразличие, голова стала ясной… Третьего глотка я не сделал - подал котелок наверх, Гавхар.
Она приняла котелок и тут же жадно стала пить… Я мучительно хотел глотнуть еще, но увидел, как дрожат ее руки, и жалость сдавила горло. Я отвернулся, не стал смотреть, как она пьет, и сказал только:
- Осторожнее. Не пролей…
Она поставила котелок на песок, передохнула и снова стала пить. Потом отдала воду мне.
И вот снова капли стучат о пустое дно котелка, а я поднялся из колодца к Гавхар и вижу наконец ее счастливую улыбку… Лицо бледное и осунувшееся, но в глазах - свет.
- Отдохнем здесь, Бекджан, хорошо? А быстро котелок наполнится?
- Быстро. Слышишь, как шлепает, - значит, на дне уже есть вода.
- Хорошо бы умыться, а, Бекджан?
- Потерпи, скоро будет тебе полный котелок.
- Я готова ждать без конца… никуда не уйду от воды! Как хорошо здесь, правда, Бекджан?
Пока мы умывались, пока снова наполнялся котелок, пока мы пили и снова и снова наслаждались ледяной колодезной водой, прошло время, и над пустыней сгустились сумерки, загорелись на фиолетовом бархате неба яркие близкие звезды. Посвежело, но песок еще отдавал тепло, и мы, перед тем как растянуться у колодца в блаженной истоме, разбрызгали на песчаном ложе несколько пригоршней воды.
Я смотрел на звезды и ни о чем не думал. Гавхар закрыла глаза и не шевелилась, лишь чуть заметно подымалась и опускалась в такт дыханию грудь…
Я чувствовал это в себе и догадывался, что и в Гавхар совершается то же: долгожданный покой, разлившийся по клеточкам и жилкам моего тела, коснулся и души. Теперь я мог вздохнуть свободно, наконец мы не бежали, а просто надо было хорошенько отдохнуть перед завтрашней дальней дорогой, собраться с силами и выйти во что бы то ни стало к реке. Если бы еще голод не мучил так… Но налитый водой желудок чуть притих, а о том, что будет завтра, я старался не думать… Хорошо было лежать в теплой тьме, не чувствовать своего тела - будто плывешь между звездами и землей…
Да, было хорошо, и я вспомнил ласковые теплые вечера в родном кишлаке, молочный свет луны, шелест речных струй.
У нас с Гавхар были любимые местечки, и там можно было сидеть и молчать и слушать реку, ветер, ночь, а из кишлака доносились женские голоса - матери сзывали ребятишек по домам, и в их крики вплеталось далекое блеяние овец и еще ближние звуки - стрекот сверчков, концерты лягушек, крик запоздавшей птицы…
И рождалось сладкое и тревожное ожидание наступающего дня, - казалось, он несет загадочное и волнующее, что-то случится радостное, он не пройдет просто так, он откроет неведомое… Наверное, это и было счастье…
Наутро я забывал о вечерних мечтах, и день пролетал, как обычно, в ребячьих заботах, радостях, играх, ссорах, учебе… А потом снова приходил вечер, и воздух наполнялся ожиданием таинственного, и снова я ждал, чтобы скорее наступило завтра…
- Бекджан, о чем ты думаешь?
- Вспомнил наш кишлак… Как мы там быстро находили реку…
- Да… А я думала о Москве - будем жить там долго-предолго, пять лет… Будем ходить по улицам, где жил Пушкин… Я полюбила его стихи, знаешь… "Я вам пишу, чего же боле, что я могу еще сказать…" Они у меня здесь, - Гавхар тронула рукой грудь…
- А я люблю "Капитанскую дочку"…
- И тебе нравится Маша Миронова?
- Очень… Как она любит Гринева! И сама красивая - у нас дома была книжка с рисунками… Наверное, и в жизни была красивая… А больше всего нравится то место, где Гринев ее из неволи освобождает… Он - герой!
- А по-моему, герой - это Пугачев! Настоящий большевик.
- Разве тогда были большевики?
- Конечно! Они были всегда, только их называли иначе… Но как Гринев освобождает Машу - мне тоже нравится… Если бы у нас все было как у них, правда?
- Так и будет…
Гавхар снова надолго умолкла, смотрела широко открытыми глазами в небо и улыбалась. О чем она думала, куда залетели ее мечты? Что-то было сейчас в ней такое, что я побоялся спугнуть мысли, осветившие улыбкой ее лицо…
Наконец она посмотрела на меня.
- Ты была где-то далеко?
- Я думала о тебе… о нас.
Она приподнялась на локте, склонилась надо мной, лицо ее приблизилось к моему лицу, и я увидел ее глаза - в них был вопрос, и тревожное ожидание, и сомнение, и… свет, вот что было в них.
И я захотел, чтобы ее глаза стали еще ближе, я обнял ее и прижал к себе, и она обняла меня…
Вот так, под звездами пустыни, где стенами были стороны света, а крышей - небо, тропинки нашей любви слились в одну…
Потом Гавхар сладко спала, свернувшись калачиком, а я смотрел на нее, и радость в моей душе мешалась со страхом - я не был готов получить то, что отдала мне Гавхар, и близость наша не принесла мне покоя - я и влюблен был, и счастлив, и одновременно встревожен и испуган…
Что нас ждет? И до чего же беззащитны мы перед пустыней! И хоть огромно чувство, распирающее мою грудь, - как мала и беспомощна наша любовь перед песчаной бескрайностью, перед сотней злых ее сил, что обрушатся на нас с рассветом, - палящее солнце, голод, басмачи… и выйдем ли мы завтра к реке… и если нет, то посчастливится ли нам еще набрести на колодец? И сколько раз обманет нас, увлечет в сторону от реки коварный мираж?
Когда же началась эта дорога, что завела меня сюда, где ступил я на нее? Ах, если бы вернуть все к тому счастливому времени детства, к той счастливой жизни в кишлаке! Если бы не было всех этих потрясений, жили бы мои родители, и мы с Гавхар были бы счастливы в тихой, мирной жизни, в нашем доме с садом… Но нет, нет нашего дома - и не только горячие версты песка отделяют меня от него… Ведь дом отобран, имущество конфисковано, я нищий… Кто прав, где правда? У Гавхар она есть, своя правда, я знаю, но одна ли она у нас, или моя правда должна быть иной? И не ее ли правда завела нас сюда, в пустыню?
И снова я смотрел на спящую Гавхар, и тревога уходила, волна радости смывала сомнения…
Я долго не мог заснуть…
IX
Первое, что я увидел утром, - Гавхар, сидит рядом на песке, смотрит на меня, улыбается.
- Долго же ты спишь, смотри, солнце уже поднялось! А я рано проснулась, испугалась - где это я? Потом тебя увидела… - Она покраснела и опустила глаза.
- Доберемся сегодня до реки?
- Обязательно!..
… Я спустился в колодец, подал Гавхар котелок, мы напились и ополоснули лица. Потом я поставил котелок под желоб и растянулся на песке: ноги не держали меня - все-таки вторые сутки ничего во рту не было…
- Ты… не хочешь идти?
- Подождем, пока котелок наполнится, возьмем с собой.
- Как же можно? А если еще кто-нибудь, как мы, придет к колодцу - они ведь не смогут даже напиться! Не во что будет набрать воды! Не мы принесли сюда котелок, не нам его и забирать! Надо его оставить, Бекджан… А мы дотерпим… река должна быть где-то близко!
- Ладно, дотерпим… - Я невесело усмехнулся: вот они, две разные правды, ее и моя… Попробуй соедини их в одну!
Я закрыл колодец настилом, воткнул сверху давешний кустик, чтобы заметно было издали: здесь вода, - и мы тронулись дальше.
Мы одолели гряду барханов - впереди замаячила цепочка холмов. Добрались до холмов, вскарабкались наверх - впереди, куда ни достанет глаз, песок и снова барханы…
А за ними - опять холмы?
Я понял, что так будет повторяться без конца, что мы заблудились окончательно, и без сил повалился на песок.
Гавхар, не сказав ни слова, опустилась рядом со мной. Сколько времени я пролежал так - не скажу, кажется, я забылся каким-то тревожным полусном. Но и закрыв глаза, я видел только желтую бескрайность…
Когда я пришел в себя, Гавхар начала ободрять меня: она глядела на меня с жалостью, говорила, что мы идем правильно, что мы не можем заблудиться, говорила, что нельзя оставаться на месте, надо идти… Она хотела помочь мне подняться…
А я, казалось, не в силах был пошевельнуть рукой, я будто растекся по песку, меня не было - и я не знал уже, хочу ли я встать, хочу ли я идти - или только лежать и не двигаться… И то, что Гавхар пыталась заставить меня подняться, было насилием и раздражало, и глухая злоба рождалась в груди…
Когда же я усилием воли стряхнул с себя оцепенение, стыд залил мне краской щеки: что ж это я? Гавхар, женщина - сильнее меня? Она может идти, а я - нет? Разве ей не труднее?
Превозмогая слабость, я поднялся и сделал первые нетвердые шаги. Меня тянуло лечь, я чувствовал дурноту, но я заставлял себя считать шаги и шел вперед…
И снова был песок, барханы, холмы, снова песок, барханы, холмы, и снова, и снова… Гребни барханов сверкали под солнцем, и нам несколько раз казалось, что это наконец лента реки… Но реки не было, и где она, мы не знали. Может быть, мы уходим от нее? Хоть колодец-то наш мы сможем отыскать? Ведь без воды в пустыне конец один…
Стоило ли бежать от дяди, чтобы плутать несколько дней по пустыне и погибнуть мученической смертью от жажды?
Солнце замерло в зените, я ослеп и оглох от света, от жары, от песка, голод и жажда мучили меня, и наконец я почувствовал, что даже одежда, даже сапоги - непосильный для меня груз. Я повалился на песок - решил стянуть сапоги и идти дальше босиком, как шла Гавхар. Мне почему-то стало казаться, будто ей оттого легче шагать, что она идет босиком, - в этом все дело, это самое важное…
Я попробовал стащить сапог - но он, и без того тесный, не желал слезать с распухшей ноги. Гавхар старалась помочь мне, но ничего у нее не получалось, и это почему-то ужасно злило меня, - будто она во всем была виновата и нарочно не желала помочь, - чтобы и дальше ей идти было легче, чем мне.
Наверное, сознание мое помутилось. Но в этом полубреду у меня вдруг хватило сил грубо оттолкнуть ее и вскочить в злобе на ноги.
- Бекджан, что ты? - она испуганно расширила глаза.
- Что, что Бекджан! Что ты еще можешь мне сказать? Опять - идем к реке? Опять - до нее совсем немного, да? Дойдем, как же! Не видишь, что ли, - подохнем мы тут! Птицы глаза выклюют!..
- Бекджан! - крикнула Гавхар - у меня зазвенело в ушах. - Замолчи! Ну что ты говоришь…
Она хотела подойти ко мне, но в сердце у меня не было ничего, кроме злобы, и злоба эта рвалась наружу:
- Сама замолчи! Ты, ты и твои оборванцы-большевики затащили меня сюда! Убить хотите? Чтобы змеи мою кровь повысосали?!
Кажется, я даже замахнулся на нее, и вдруг что-то обожгло мою щеку - затуманенное сознание послало вдогонку: тебя ударили по лицу, она ударила тебя…
Я схватил Гавхар за плечи и стал трясти, она что-то кричала мне в лицо, и в глазах ее я увидел вдруг жалость и страх, и очнулся, и протрезвел - господи, да что же я делаю! Ведь это Гавхар!
Она погладила меня по голове:
- Пойдем, Бекджан. Надо идти, нельзя останавливаться…
- Нет, нет! Надо вернуться, если мы хотим остаться в живых!..
- Вернуться?! Куда же?
- К колодцу…
- А оттуда? К твоему дяде, да, Бекджан?
- Он не даст нас в обиду, это лучше, чем сдохнуть в песках! Ты хочешь сойти здесь с ума? Хочешь достаться воронью на поживу?
- Бекджан… Ты… Ты предлагаешь мне вернуться к басмачам?.. Ты предлагаешь вернуться к ним, да?
Это было больнее, чем удар по лицу.
- Я скажу ему, что ты… что мы…
- Какой же ты низкий, Бекджан, - спокойно проговорила Гавхар. В глазах ее было презрение. - Что ж, иди к своему дяде! Торопись!..
Я резко встал и пошел.
Когда я сделал несколько шагов, услышал позади:
- Бекджан!
Я остановился, не в силах был ступить дальше. И не хотел обернуться. Потому что знал: если обернусь, снова последую за ней, как верный пес.
Сколько я так простоял - память моя не говорит ничего. Потом, когда я обернулся и хотел позвать ее, - увидел ее еле приметную фигурку уже далеко. Она взбиралась на бархан, измученная, но не сломленная. Я с тоской подумал, что она все же, наверно, дойдет, выйдет к реке. А я остался один среди песков…
Я побежал за ней, упал. Звал ее, я кричал ей что было сил. Она не обернулась. Мой голос был слаб, и не мне было одолеть безмолвие пустыни. Она меня не услышала.
Я с трудом поднялся, опустив голову, поплелся обратно - туда, где прошлой ночью убили Берды, где басмачи надругались над девушками… Чувства правоты не было в душе моей, я ненавидел себя…
X
Я шел обратно, и, чтобы примирить мою совесть со случившимся и меня с самим собою, сознание мое увело меня в прошлое, память услужливо рисовала милые сердцу картины: вот наш сад - в кишлаке Чалыш, он был из самых красивых и богатых. Ветки деревьев гнутся под тяжестью плодов, посреди сада - виноградник, кисти огромные - с локоть, "буаки" и "чарас", за виноградником - бахча… А там, где наш сад примыкал к саду моего дяди Али, - десять деревьев моей любимой айвы. Мама тоже любила айву, варила из нее варенье… Эх, мама, мама… Что она видела, что получила хорошего от жизни? А отец мой? Он что получил? Копил деньги к старости, хотел хоть последние годы прожить в довольстве, хотел дать мне образование, оставить дом. Во всем отказывал себе ради этого. И что же - все отобрали, все, что накопил трудом, а заодно и жизнь… И мамину - тоже… А что взамен? Что получил я от Лойко, от большевиков? Убогую комнатушку в доме старой Султанпаши? Что я видел?.. Разве я должен защищать эту власть?
Так утешала меня моя память, отыскивая и подбирая объяснения, почему я вправе был повернуть назад…
К вечеру я добрался до колодца, откуда мы с Гавхар двинулись утром. Бросился скорей к настилу, споткнулся, упал и с трудом поднялся на колени. И так и застыл: ужас сковал меня - прямо перед собой увидел я небольшую пеструю змею - она подняла голову над песком и не шевелилась, только стеклянно блестели глаза.
"Вот она, смерть… - промелькнуло у меня в голове. - От чего хотел уйти, к тому пришел… Видно, судьба… Это мне за Гавхар… Может быть, она умирает сейчас в песках…" Змея не шевелилась, но сама поза ее, напряженная, с поднятой головой, внушала мне такой страх, что я не смел дышать…
"Сейчас она бросится, - думал я, - примерится и… Куда она нацелилась?.."
Что делать? Может, мне самому броситься вперед, ударить ее ребром ладони по голове?.. Успею ли?.. Нет, конечно, змея быстрее…
Время шло, змея все не нападала, спину мою ломило от напряжения - сколько я так еще простою, полусогнувшись, на коленях?
И вдруг - я сначала подумал, что мне это чудится, - я услышал далекие голоса. Но я боялся отвести взгляд от змеи - она могла испугаться людей и броситься…
Холодный пот выступил у меня на лбу - я услышал, что голоса приближаются… Я так и не повернул головы, а змея не двинулась… Голоса смолкли, и вдруг - мне показалось, над самым моим ухом, - грохнул выстрел…
Я повалился без сознания, уткнулся лицом в песок.
Потом я почувствовал, что мне в рот льется вода… Я открыл глаза. Это Джапак поил меня из фляги. Рядом стояли два красноармейца. Я поднялся. Змея валялась на песке, голова ее была размозжена пулей…
- Что, змея напугала? - Джапак весело улыбался мне.
- Да старая она, яду уже нет… - заметил один из красноармейцев.
Меня напоили, дали лепешку, - а Джапак, пока я жевал, коротко объяснил, как они нашли меня. Оказывается, тогда, во время перестрелки, он сообразил, что басмачи осилят нас и захватят, и нырнул в воду, отплыл, и в суматохе его никто не заметил… Он видел, как басмачи схватили нас, как погнали в глубь пустыни… Берегом добрался до кишлака, что миновали мы незадолго до нападения, оттуда сразу же сообщили о басмачах в ближайший гарнизон… В погоню за бандой пошел кавалерийский эскадрон, утром их нашли. Часть банды была перебита, часть сдалась… Девушек и ребят из нашей группы успели спасти от верной гибели…
Тут только и обнаружилось, что мы с Гавхар бежали. Несколько конников были посланы искать нас. И вот - наконец нашли меня.
- А где Гавхар? - спросил Джапак.
Я не знал, что ответить. Джапак встревожился:
- Погибла?
- Нет… Она ушла…
- Ушла?! Куда? Как ты отпустил ее?!
- Она… пошла вперед… Я не мог… Я звал ее с собой…
Джапак молчал, и молчали оба красноармейца. Я не смел поднять голову.
- В какую сторону ушла? - изменившимся голосом спросил наконец Джапак. Я показал рукой направление.
Они, все трое, поднялись в седла, и Джапак бросил мне с высоты вниз:
- Трус несчастный! Увидишь ты теперь Москву!
Я не смел шевельнуться. Они ускакали.
И только тут я испугался. Ведь они отыщут Гавхар, и та расскажет им, куда я звал ее с собой!
Я поспешно поднялся и тронулся в путь. Объясняя, как меня искали, Джапак показал, в какой стороне река, и теперь я шел уверенно. Я спешил.
К ночи я добрался до Амударьи. Я хорошо умел плавать - вырос-то на берегу реки! - и легко достиг другого берега. Вдали мерцали огоньки селения. Я не боялся темноты - теперь она защищала меня, была моей заступницей… Только бы меня не нашли! Теперь я боялся встречи и со своими и с басмачами.
И вот - незнакомый кишлак. Я постучался в дверь крайнего дома. Отворила старуха. Я попросил воды и кусок лепешки. Она сжалилась надо мной:
- На тебе лица нет, сынок! Где ты так намучился? Зайди в дом, я накормлю тебя.
Но я уже боялся всего - мне казалось, что за мной по пятам гонятся красноармейцы с Джапаком во главе, и я продолжал бежать - только преследователи сменились: вместо басмачей меня теперь ловили, как я думал, красноармейцы…
Я побоялся войти в дом сердобольной старухи, тогда она принесла мне воды и круглый хорезмский хлеб, совсем свежий… Я жадно выпил воду и впился зубами в хлеб… Старуха смотрела на меня с жалостью. Но в меня словно бес вселился, я уже не мог остановиться и, поблагодарив добрую хозяйку, зашагал дальше…