Хозяином машины, в которой ехали Стольниковы, был молодой инженер из облводхоза Купавин Юрий Сергеевич. В районе Куван-Дарьи недавно работал исследовательский отряд по обводнению пустыни и пришел к выводу, что пуск воды по старому руслу реки мало даст для развития животноводства. Обводнены будут не земли, а сыпучие пески; отряд предложил прокладывать магистральный канал в глубь сухих степей, в сторону от Куван-Дарьи.
Доводы были за и против. Начальник облводхоза поручил Купавину, окончившему в прошлом году московский вуз и занимавшему должность главного инженера, проехать по Куван-Дарье с тем, чтобы в облводхозе составилось единое твердое мнение по этому вопросу. Купавин поехал. Узнав о том, что его путь совпадает с путем экспедиции профессора Стольникова, он присоединился к ней и услужливо предложил свою машину профессору и его дочери.
- Отряд выполнил свою работу, - говорил он дорогой Стольникову, - дал рекомендации и отбыл в Алма-Ату. А нам здесь надо работать, строить, орошать. Нам отвечать за все это и за последствия.
Стольников, сидевший на переднем сидении рядом с шофером, молча кивал головой, то ли соглашаясь, то ли от тряской езды по барханам.
- Я смело берусь за то или иное дело только в том случае, если сам твердо уверен в его целесообразности, - продолжал Купавин, обращаясь уже к Лине, сидевшей рядом с ним. - Только так.
Лина посмотрела на него с любопытством.
- Юрий Сергеевич, сколько вам лет? - неожиданно спросила она.
Купавин смутился. По лицу его - сухому, с двумя капризными морщинами, опускающимися от углов рта, - можно было дать не меньше тридцати. Глаза его были прикрыты темными очками. Юрий Сергеевич быстро поборол легкое смущение, снял очки, посмотрел на Лину прищуренными карими глазами с золотистой пыльцой на ресницах, улыбнулся.
- Двадцать семь.
- О! - воскликнула она. - Я предсказываю вам большое будущее. Правда, папа? Юрий Сергеевич будет выдающимся гидростроителем. Или что-то в этом роде, но непременно выдающимся. Молодой специалист с высшим образованием, знает дело на практике, глубоко вникает в него, не полагаясь на авторитетную комиссию, - ведь это многое значит, о многом говорит.
- Да, - кивнул Стольников.
Такой разговор польстил молодому инженеру. Купавин сказал:
- Я не жалею, что попал в эту глушь. Здесь можно многое сделать, многого добиться, если не тратить время зря… А вот и ваш караван! - взглянул он через плечо шофера.
- Здесь будем ночевать, - сказал профессор.
Машины остановились. Рабочие спрыгивали с грузовиков, сбрасывали тюки, развертывали палатки. Началась та веселая суета, которая сопровождает обосновывание жилища, даже временного. Весело было-от того, что все чувствовали себя здоровыми, жара спала, моторы машин в дороге не капризничали, в кузовах грузовиков был большой запас продуктов и скоро будет ужин.
Солнце спускалось за мглистый горизонт, прохлада усилилась. Между барханами легли голубоватые тени, и вся пустыня, раскинувшаяся на запад, стала похожей на океан с вспененными гребнями волн и так застывший.
Стольников наблюдал, как устанавливали для него палатку, изредка подавал советы рабочим, которые были новичками в этом деле.
Купавин, имея "газик", не заботился о жилье. Он не отходил от Лины, рассказывая что-то веселое, - она смеялась.
У Алибека на сердце было тоскливо. Не потому, что он завидовал этому бойкому молодому человеку в темных очках, которого даже профессор называл по имени-отчеству - Юрием Сергеевичем, - Алибек не осмелился бы подойти к Лине, чтобы поговорить, и старался не думать о ней. Он чувствовал себя одиноким в этой шумной, оживленной компании.
Алибек приготовил для себя постель - сдвинул тюки так, чтобы на них можно было лежать, но спать ему не хотелось.
Жакуп сходил с брезентовым ведром к Сыр-Дарье, принес воды и налил два чайника - один большой, другой поменьше. Потом спустился в сухое русло, наломал саксаула, разжег костер и повесил над ним чайники.
В пустыне сумерки коротки, ночь наступает быстро. Пока вода закипела, сумерки сгустились и на темно-синем небе проступили звезды.
Жакуп снял чайники, бросил остатки саксаула в огонь, потом взял большой чайник и понес к профессорской палатке.
Перед входом в палатку был разостлан брезент. Стольников, его сотрудники, Лина и Купавин уселись на брезенте в кружок, поджав ноги. Когда Жакуп поставил чайник, Лина весело объявила:
- Я буду за хозяйку, - и схватилась тонкой рукой за дужку чайника. - Какой тяжелый!
Ей сразу же услужливо помог Купавин. Началось чаепитие.
Вернулся Жакуп и пригласил Алибека ужинать. Вдвоем, в стороне от всех, они пили чай молча, говорить им было не о чем. Потом Алибек снова забрался на тюки и стал смотреть в сторону профессорской палатки.
Там был разложен небольшой костер, чтобы отгонять комаров, налетевших из камышовой поймы. При его свете видны были только лица сидевших на брезенте людей. Седые волосы Стольникова стали медными и слились с цветом лица. Огонь словно позолотил пушистые волосы Лины, а лицо, ярко освещенное с одной стороны и затененное с другой, будто похудело, но было очень подвижным, с переменчивым выражением - яркая улыбка сменялась сумрачной скукой. У Купавина блестели гладко зачесанные волосы, белел большой острый нос, на чуть впалых щеках постоянно держались тени, как бы ни повертывался он перед пламенем костра. Трое сотрудников сидели спинами к Алибеку, и лиц их он не видел, но одного знал - тот, что сидел ближе к Стольникову, толстый, с небольшой лысиной, был Григорий Петрович.
Разговор шел о редких находках при раскопках. Его начал Григорий Петрович, упомянув об Аму-Дарьинском кладе. Об этом кладе Алибек знал из истории: он был найден в конце прошлого века где-то между Самаркандом и Кундузом и состоял из большого количества золотых вещей и монет.
- Я видел некоторые вещи из этого клада в музее, - неторопливо мягким голосом рассказывал Григорий Петрович. - Типичные памятники греко-бактрийской эпохи. Интересна бляха, сплошь золотая, по всей вероятности, принадлежность пояса очень знатного воина. Как раз изображения на этой бляхе и помогли установить, что клад оставлен древними среднеазиатскими кочевниками - саками.
- Только-то? - Юрий Сергеевич покачал головой. - О Тутанхамоне мы мало знаем из истории, да он нам и не интересен. Но тонны золота, взятые англичанами в гробнице этого фараона, - не пустяк. Вам, Николай Викентьевич, случалось находить клады?
- Случалось, - неохотно ответил Стольников, палкой саксаула он ворошил не слишком ярко горевший костер. - Не такие, правда, богатые, но находили. - Николай Викентьевич поднял голову и, блестя очками, посмотрел на Купавина. - Мы не ставим себе целью искать клады; для нас иная стекляшка-бусинка ценнее слитка золота. Но и золотые монеты дают многое науке. Археология должна ответить на четыре вопроса: что произошло, где произошло, когда и почему. На вопрос "когда" вернее всего ответят монеты - по времени их чеканки. Я уверен, что и возле Куван-Дарьи мы найдем клад.
Алибек, чутко ловивший каждое слово, подумал: "Уж не знает ли профессор о существовании сокровищ Джунаид-хана?"
У Стольникова спросили, на чем основана такая уверенность. Он ответил:
- Здесь в древние времена пролегал большой торговый путь. Значит, местные жители вступали в торговые отношения с проезжими людьми и, конечно, богатели благодаря этому.
- Желаю удачи, - с серьезным видом произнес Юрий Сергеевич и, повернувшись к Лине, что-то тихо сказал; она, не отвечая, скучающе смотрела на огонь.
- Не в этом будет наша удача, - усмехнулся Стольников. - Повторяю, главная наша цель - не кладоискательство.
Потом заговорили о другом. Купавин, заметив, что Лина совершенно не интересуется кладами, повернул разговор по иному направлению. Он, вероятно, был на что-то обижен, потому что говорил очень резко. По его словам, наука не оправдывает тех огромных средств, которые тратит на нее государство, она оторвана от конкретных задач строительства в стране, не оказывает большой помощи практике.
Григорий Петрович, слушая его, расхохотался. Юрий Сергеевич взмахнул руками, тряхнул головой, прямые волосы его рассыпались и сползли на висок.
- Меня волнует вопрос: а не слишком ли дорого обходятся нам бесконечные опыты, кормление мышей и прочее? Я буду говорить прямо, хотя вам, знаю, это не понравится.
"Как он режет! - почти с завистью подумал Алибек, вслушиваясь в горячую речь Купавина и наблюдая за его порывистыми движениями. - А ведь он кое в чем неправ. Но с какой смелостью и уверенностью все это он говорит!"
Стольников заметил с нескрываемой укоризной:
- Нельзя так узко мыслить, Юрий Сергеевич.
Купавин не побоялся схватиться с профессором, - а может, ему и хотелось поспорить с ним.
- Что значит узко мыслить! - подхватил он слова Стольникова. - Разумно, экономно расходовать средства на благо человечества - разве это ограниченность в мыслях? Да, я утверждаю и нигде не побоюсь сказать это, что мы массу средств тратим впустую, без пользы для народа. Создали обсерватории, научные центры, изучаем, есть ли пресловутые каналы на Марсе или нет, есть ли там растительность или нет? А скажите, какое конкретно это имеет значение для жизни человека на земле?
- Для жизни одного человека, только его жизни, - никакого, - сухо ответил Стольников. - А для всего человечества, для будущих поколений…
- Тоже никакого, - решительно черкнул перед собой ладонью Юрий Сергеевич. - Марс - планета, где жизнь уже исчезла, переселиться на нее и жить там люди Земли не могут.
- Не горячитесь, молодой человек, - в голосе профессора чувствовалось раздражение, но, как видно, инженер, не обращал на это внимания. - То-то и важно, что Марс много старше Земли. Изучая закономерности жизни на Марсе, мы можем предопределить, что будет с Землей через многие тысячи, десятки тысяч лет, а это очень важно для человечества.
- Вряд ли это стоит тех средств, что тратятся на изучение довольно отдаленного предмета. Да что говорить о Марсе! Ведь ученые, занимаясь, так сказать, земными проблемами, порой увлекаются совершеннейшими пустяками. Вот пример, - продолжал Купавин и показал в сторону Куван-Дарьи. - Я приехал сюда с целью пустить воду в пустыню. Пусть здесь растет хорошая трава, пусть размножаются стада. Вы знаете, какая конкретная польза от этого. А я, извините, уважаемый Николай Викентьевич, еще точно не знаю, какая польза будет людям от того, что вы раскопаете какой-то курган, найдете кости и черепки когда то обожженной посуды.
Тут на Юрия Сергеевича, не выдержав, накинулись сразу все сотрудники профессора, да так яростно, что, казалось, дело вот-вот дойдет до личных оскорблений. Стольников, откинувшись и опираясь руками о землю, громко расхохотался. Дина, тоже смеясь, кричала: "Милиция!" Но Юрий Сергеевич не сдавался, не отступал, - он отбивался и нападал.
Странным казался этот громкий спор среди пустыни ночью и неизвестно, чем бы он кончился, если бы к костру не подошел молчаливый Жакуп с кольцом волосяной веревки в руках. Он распустил ее и молча, как делал все, стал укладывать ее вокруг профессорской палатки, следя, чтобы аркан плотно прилегал к земле. Спор был забыт, все с удивлением и интересом наблюдали за действиями старика.
- Что он делает? - не выдержал Купавин.
- Он, кажется, измеряет окружность палатки, - высказала предположение Лина.
Профессор сказал:
- Здесь водятся змеи.
Старик ушел. Возник разговор о змеях. Все боязливо посматривали по сторонам.
- Почему змеи не могут переползти тонкую волосяную веревку? - задал вопрос Юрий Сергеевич. - Как объяснит это явление ученый мир?
Ученый мир молчал. Григорий Петрович сказал:
- Я, кажется, буду спать в кабине автомашины.
Другие сотрудники пожалели, что у них нет волосяного аркана.
Лина сказала, посмотрев в темноту ночи:
- У Майн-Рида я читала, что охотники, ложась спать, тоже окружают себя волосяной веревкой. Интересно…
- Никто не объяснил этого явления! - воскликнул Юрий Сергеевич. - А простые люди дошли практикой… Вот вам и наука.
Но вступать в спор с ним никто не хотел. Стольников, пожелав всем спокойной ночи, ушел в палатку, за ним - Лина. Григорий Петрович, сладко зевнув, махнул рукой и пошел к своей палатке. Юрий Сергеевич забрался в "газик". Но уснуть он не мог, потому что лежать можно было только поджав к подбородку колени. Он вышел и долго бродил по лагерю. Увидел спящего Жакупа. Старик, засыпав костер сухим песком, который хорошо прогревался от горячей золы, лежал, как на печке, и сладко похрапывал. Ощупав теплый песок, Купавин прилег рядом и сразу уснул.
Цветок пустыни
Кругом было тихо, в палатке безопасно, под одеялом тепло, но несмотря на позднее время сон не шел к Лине. Впервые в жизни она ночевала не дома, спала не в кровати, а прямо на земле, прикрытой рыжим войлоком. Впервые в жизни она попала в пустыню, оказалась среди многих незнакомых людей. Ей пока нравилось все - и тряская езда в машине, и жаркое солнце, и пыль, и чаи на свежем воздухе; не понравился только спор, очень ожесточенный, бесполезный, ненужный. Она заметила, что и отцу этот спор не нравился.
- Папа, ты спишь? - тихо окликнула она отца.
- Нет еще…
- Ты думаешь, что Юрий Сергеевич не прав?
- Он сам точно не знает, в чем он прав. Под конец я заметил, что ему просто нравится спорить с нами, и все. И не стоило так кричать всем нам и зря сотрясать спокойный воздух пустыни.
- Здесь мне очень нравится.
- Пока мы еще не в пустыне, а на краю ее. Завтра доберемся до места. Меня беспокоит - найдем ли там воду?
- Вы будете копать колодец?
- Разумеется.
- А если не будет воды?
- Должна быть. Пока не найдем, придется возить воду из Сыр-Дарьи.
- Это далеко?
- Километров тридцать-сорок. Используем для этого верблюдов.
- Папа, разреши мне завтра ехать на верблюде?
- Пожалуйста. Только пожалеешь потом. На машинах мы через два часа будем на месте, а тебе придется ехать под зноем, на ветру, в пыли целый день. Но я не возражаю. Привыкай ко всему. Только не вздумай ехать в этой безрукавке - сгоришь.
- Узнает мама, что я езжу в пустыне на верблюде - ужаснется…
- Ради этого не стоит ехать.
- Узнает, что мы спим на земле, а рядом змеи, - с ума сойдет.
- Да, с ними шутить нельзя. Я как-то забыл о них… Хорошо, что Жакуп с нами.
- Он, кажется, очень хороший. Но почему, папа, он предупредителен только к тебе, а с другими даже не разговаривает?
- Может быть, потому, что я однажды оказал ему помощь…
- Расскажи, папа.
- Когда-нибудь в другой раз. Уже поздно, спи. Если ты и впрямь хочешь ехать с Жакупом, надо хорошо отдохнуть. Караван выйдет очень рано. Просыпайся и сама иди к Жакупу, меня не беспокой. Скажи старику, что я разрешил. Он тебя напоит чаем, и вообще - если с ним, я не буду беспокоиться. Только не вздумай расспрашивать его о том, какую услугу оказал ему твой отец. Он ни слова не скажет и еще обидится. Жакуп считает оскорбительным для себя разговор ради того, чтобы удовлетворить чье-то любопытство.
Лина спала крепко, как может спать здоровый человек на вольном воздухе, не обремененный никакими заботами, и чуть не проспала.
Жакуп поднялся еще до солнца. Разбудил Алибека. Вдвоем они начали вьючить верблюдов. Жакуп, наконец, счел нужным спросить кое о чем своего спутника.
- Ты чей?
- Джетымов. Из Сыр-Дарьинского района, аул Биркуль.
Старик склонил голову, задумался.
- Твоего отца звать Джетым?
- Нет, я рос без отца и долго не знал его.
- У тебя не было родственников, чтобы усыновить?
- Не знаю… Говорят, они не хотели…
- Как же звали твоего отца?
- Абукаир.
Старик быстро взглянул на Алибека, и его узкие глаза вдруг расширились, брови приподнялись, отчего на лбу удвоилось количество морщин. Он, казалось, был страшно удивлен, но не сказал ни слова, отвернулся и занялся тюками, однако руки плохо слушались его, дрожали…
Алибек не заметил ничего, занятый своим делом. Да и что могло значить для Жакупа имя "Абукаир"?
В это время из палатки выскочила Лина. Она бежала, придерживая левой рукой широкополую шляпу, а правой застегивая пуговицы короткой, до талии, куртки.
- Дядя Жакуп, голубчик, - кричала девушка, - я с вами поеду, мне отец разрешил.
Жакуп уже хотел было садиться на переднего верблюда; он посмотрел на Лину, как ей показалось, недружелюбно и не обмолвился ни словом в ответ.
- Мне отец разрешил, - повторила она.
Жакуп подошел к предпоследнему верблюду, заставил его опуститься на землю, поправил вьюки так, что между горбами можно было сидеть как в кресле, свесив ноги на одну сторону. Лина села. Жакуп отрывисто произнес какое-то слово, и верблюд медленно поднялся.
- О, как высоко! - весело воскликнула девушка. Алибек, наблюдая за ней, и радовался тому, что Лина поедет с ними, и досадовал: она не обратила на него никакого внимания.
- С добрым утром… Лина, - поприветствовал он девушку.
- Доброе утро, Алибек! Как хорошо!
Караван медленно двинулся берегом Куван-Дарьи.
Утро только началось. Солнце еще не взошло, но восток уже пылал ярко, алел морем тюльпанов, и все небо просветлело. Подул прохладный ветерок, он освежающе бодрил, и ничто пока не напоминало о скором наступлении утомительной изнуряющей жары. Внизу, в сухом русле, заросли саксаульника были покрыты дымчатым полумраком. От кустов джиды, редко разбросанных по берегу русла, тянулся сладковатый запах. Песок не резал глаза, как в полдень, сухой сверкающей белизной, он лежал внизу мягко-желтый, слегка затушеванный синим сумраком.
Лине было весело, она болтала ногами, улыбалась сама себе. Ей вспомнились ахи и вздохи матери, провожавшей ее в дорогу и наказывавшей отцу не отпускать от себя дочь ни на шаг, и это казалось смешным. Лина была довольна, что выскользнула из-под удручающей опеки матери и очутилась на просторе и свободе. В Москве она не могла сделать лишнего шага. Институт в часы занятий, квартира, изредка театр и кино вместе с матерью или с подругой из соседней квартиры, вместе с отцом купание в бассейне - вот все, что она знала, видела, чем жила до сих пор.
Мать при всяком удобном случае говорила о благоразумии, о том, что позволительно и что непозволительно, причем оказывалось, что почти все непозволительно - даже пройти по улице вдвоем с однокурсником или потанцевать на студенческом вечере, - и постоянно напоминала, что она дочь профессора и, значит, должна быть какой-то особенной девушкой… Но какой - мать, кажется, сама плохо понимала.
Сейчас мать была далеко, и Лина чувствовала себя свободной, а это уже само по себе счастье.