- Да какой там в жинки, Иван Михайлович? - сказал он как можно равнодушнее. - Ну, явилась, рассказала… Нехай побудет у меня при штабе, раз Советской властью обижена, раз мужа у нее чека порешила.
- А не гадюку ли приголубив, Богдан? - Сашка Конотопцев, заложив длинные руки в карманы новеньких, сдернутых с продотрядовца галифе, расхаживал по горнице, и лисья его, поросшая светлым волосом мордочка подозрительно и начальственно морщилась от важной этой мысли. - Ты с такими делами не шуткуй. Кусай тогда локоть. Они, образованные, чего хочешь наплетут.
- Ты - разведка, ты и проверь ее, - отбился полушуткой Пархатый, жалея в душе, что привез сюда Вереникину, - гнул бы свою линию там, дома: ну, раз зашел, не получилось, другой… Пригрозил бы, или духо́в каких принес… - А чего бы ей голову в петлю совать? - подал он окрепший новой мыслью голос. - Молодая, не жила еще.
- О-о, ты их не знаешь! - Безручко колыхнулся большим и тяжелым телом. - Идейные - это, брат, страшные люди! Ты вот что, Александр Егорыч, - он глянул на Конотопцева. - Ты пригляди все ж за ней, попытай . А я тож гляну. У меня на коммунистов нюх як у собаки, аж в животе свербить начинает. Гляну только и сразу скажу: комиссарша это, к стенке ее, заразу!
Катя между тем сидела в передней части дома в прежней позе, нога на ногу, курила. Она напряженно прислушивалась к голосам за толстой, дубовой видно, дверью, но понять ничего не могла, слышалось только неясное: бу-бу-бу… Она, конечно, понимала, что речь там идет о ней, что несколько высокопоставленных бандитов решают ее судьбу. Что они предпримут? Выматерят Пархатого и велят ей убираться на все четыре стороны? Или бросят по подозрению в какой-нибудь погреб, станут издеваться? Да, но у них нет пока никакого повода к этому, она же ни в чем не проявила себя, нет, кажется, оснований сомневаться в ее рассказе о муже, о ее намерении пробраться в Ростов, к родственникам, и там продолжать борьбу против большевиков. Каким образом они могут уличить ее в неискренности?
Да, все это правильно теоретически, а вдруг им придет в голову какая-нибудь неожиданная мысль, они зададут ей вопрос, на который у нее нет отпета?! Что тогда?
Из боковухи, тихонько скрипнув дверью, вышла беленькая, с потухшим взглядом серых глаз девушка, и Катя невольно подалась вперед - Лида?! Девушка прошла мимо, уронив беззвучное почти "здравствуйте", и тотчас поднялся и вышел вслед за нею Стругов.
- Кто это? - как можно равнодушнее спросила Катя у Опрышко, и Кондрат наморщил в трудной думе узкий лоб: отвечать или нет?
- Гм… Жинка это Ивана Сергеича. Кажуть, нынче свадьба будет. Бачь, сколько людей зъихалось.
- Говоришь, жена его? А свадьба только сегодня? Как это?
Опрышко снова подумал, поскреб бороду.
- Да ото ж… начальство само решае. Наше дило телячье.
- Вот и плохо, - не удержалась Катя, а потом поспешно прикусила губу: скажет еще охранник… Но Кондрат никакого значения ее словам не придал, ничто не изменилось в его дремучем, заросшем бородой лице. - Долго держать меня здесь будешь? - спросила Катя минуту спустя, хорошо понимая, что от этого бородатого идола ничего не зависит, но понимая и то, что должна уже что-то предпринять - пассивное ожидание не в ее пользу.
Да, за плотно закрытыми дверями решают, как быть с нею, подробно расспрашивают Пархатого о ее появлении, строят разные догадки; догадки эти могут быть близки к истине - не с кретинами же она имеет дело! Среди повстанцев есть люди образованные, неглупые, Карпунин предупреждал ее об этом… Нет, не стоит больше ждать, брать инициативу надо в свои руки при любых обстоятельствах - так учил ее Василий Миронович.
Катя решительно встала, шагнула к двери, рывком распахнула ее - к ней повернулись удивленные головы штабных, а за спиной растерянно и молча сопел Опрышко.
- Господа! - сказала она обиженным и немного капризным тоном. - Не кажется ли вам, что неприлично держать даму в прихожей? Что семеро даже очень занятых мужчин могут и должны оказать внимание одной даме.
Ее неожиданное появление, тон, каким были сказаны эти слова, заметно оскорбленный взгляд темно-карих глаз произвели на штабных неотразимое впечатление. Первым вскочил и подбежал к Вереникиной Нутряков; склонив прилизанную голову, забыто щелкнул каблуками стоптанных сапог - эх, когда-то он был первым у дам в офицерских собраниях!..
- Просим извинить, уважаемая… э-э…
- Екатерина Кузьминична, - уронила Катя снисходительное.
- Екатерина Кузьминишна, сами понимаете… э-э… время военное, обстановка и все такое прочее вынудили нас некоторое время посвятить небольшому совещанию… - Нутряков помахал в воздухе рукой. - Такая неожиданная гостья в наших забытых богом краях… Прошу вас сюда, проходите. И разрешите представить вам офицеров: командир Повстанческой дивизии… э-э… генерал Иван Сергеевич Колесников.
- Очень приятно, - Катя с улыбкой подала руку.
- Просто командир, без генерала, - хмуро ответил на ее рукопожатие Колесников.
- Это Митрофан Васильевич Безручко, - продолжал Нутряков, подводя Катю к тяжело поднявшемуся со стула человеку. - Начальник политотдела.
Безручко протянул руку, хмыкнул что-то неразборчивое.
- Это… - повернулся было Нутряков к Сашке Конотопцеву, собираясь представлять того в звании штабс-капитана, но Сашка опередил его, резко шагнул к Вереникиной.
- Попрошу документы. Настоящие!
Катя спокойно открыла сумочку, протянула листок с отметками Наумовича.
- Вот, пожалуйста, настоящие.
Конотопцев сунул мордочку в бумагу, словно нюхал ее, с трудом читал большой прямоугольный штамп: "РСФСР… Павловское… уездное… полит… бюро… по борьбе с контр… с контр-ре-волю-цией… спе-ку-ля-ци-ей… са-бо-та-жем…"
- Саботаж - это чего? - спросил он Вереникину.
- Ну… это когда работу срывают где-нибудь на заводе или фабрике… Вообще, противодействие.
- Ага… - Конотопцев продолжал чтение: - "…са-бо-та-жем и преступлением по дол-жнос-ти и пр.". А "пр." - это чего?
- Это значит прочее, тому подобное, Конотопцев! - не выдержал Нутряков. - Такие вещи надо знать начальнику дивизионной разведки.
Сашка поднял голову, смерил Нутрякова презрительным взглядом, собираясь, видно, ответить, но сдержался.
Подпись под бумагой неразборчивая. "На-у…" Как дальше?
- Наумович, - дернула Катя плечом. - Он у них в Павловске чека возглавляет. И, между прочим, господа офицеры, когда я приходила к нему делать отметки, всегда предлагал сесть.
- А мы и лягти можем предложить, это у нас просто, - заржал Марко Гончаров.
- Помолчи! - одернул его Колесников, пододвинул Кате стул. - Сидайтэ, Кузьминишна.
Бумага с отметками Наумовича пошла по рукам. Безручко, покачивая сапогом, глянул на Катино удостоверение мельком, подержал лишь перед глазами.
- А возьмем да и проверим в Павловске, - сказал он с ехидной улыбкой, и жирные толстые его усы угрожающе шевельнулись. - А? У нас там свой человек есть, прямо в чека. И вдруг ты не та, за кого себя выдаешь? Тогда что?.. Жарко будет, Кузьминишна. Глянь, сколько нас, мужиков. А ты одна.
- Что вы себе позволяете?! - крикнула Катя. - А еще начальник политотдела. Постыдились бы говорить такое женщине. Ваше, разумеется, право проверить меня. Но форма, господа офицеры, форма! В любом случае вы обязаны проявлять приличие. А потом я говорила и говорю: делать мне в вашей Калитве нечего. Меня, собственно, попросил господин… Пархатый помочь повстанцам. - Она повернулась к согласно мотающему головой Богдану. - Он мне так и сказал: подмогни нам, Катерина Кузьминишна, заодно и за мужа красным отомстишь. - Катя перевела дух, замечая, что слушают ее со вниманием. - Вот за мужа я и буду мстить, любыми доступными мне способами и средствами. И прошу вас, господа, дать мне оружие, стрелять я умею. К красным большевикам у меня свои, давние счеты!
Она заплакала, выхватила из сумочки платок, отвернулась к стене.
На плечо Кати легла рука Нутрякова.
- Успокойтесь, Екатерина Кузьминична, - сказал он. - И не обижайтесь на нас. Сами понимаете…
- Да я понимаю, понимаю! - обиженно выкрикнула Катя, поворачивая к нему мокрое от слез лицо. - Но и вы тоже должны понимать и верить. Иначе ваше… иначе наше общее дело просто рухнет. Мы уже прошляпили революцию, проиграли гражданскую войну, отдали власть в руки большевиков, а сами вынуждены жить и бороться полулегально, скитаться, прятаться в родной своей России - у себя дома! Господа! Как это можно?! Как вы допустили такое?! Объясните мне!
Штабные хмурились, прятали глаза.
- Мы им за вашего мужика отомстим, Кузьминишна, - мрачно пообещал Безручко. - Вот побачите.
Катя вздохнула.
- Спасибо, господа. И прошу простить меня, что не сдержала своих чувств, - она смущенно приводила себя в порядок. - У самой надежда вспыхнула: в Тамбове Александр Степанович народ поднял, здесь - вы, на Дону тоже неспокойно, Украина во главе с батькой Махно бунтует… Не все еще потеряно, господа! Большевики не так уж сильны, как это представляют. И потом… - голос Кати зазвенел. - Крестьянское восстание требует не только толковых военных спецов, - она повела рукой на внимательно слушающих ее штабных, - но - и это главное! - четкой идейной платформы, связей, поддержки. Сколько уже на Руси захлебнулось восстаний! Вспомните историю…
- Да поддержка, Кузьминишна, у нас есть, - похвастался Безручко и протянул руку к Колесникову. - Дай-ка письмо, Иван Сергеевич.
Катя глянула на письмо Антонова, обрадованно улыбнулась.
- Ну вот, видите. Господа, поздравляю вас!.. Как к вам дошло это письмо? Когда вы его получили?
- Ну, когда… - Безручко замялся с ухмылкой, потрогал усы. - На днях вот и получили. Почта вона работае не сказать, щоб дуже исправно… - Начальник политотдела кашлянул в тугой мясистый кулак. - Ты вот что, Кузьминишна. Не величай нас господами. Яки мы там "господа"? Усю жизнь крестьянствовали, землю пахали. Ну, в армии ще служили…
"Врешь, жирный боров, тебе приятно, что я тебя "господином" называю, - думала Катя. - И Колесникову, "генералу", тоже приятно, и сам ты тут в полковниках ходишь, не меньше".
- Ну не "товарищами" же вас называть! - засмеялась она, и на веселый ее искренний смех поплыли в ответных ухмылках физиономии штабных. - Я так привыкла: господа, господа… Ну ладно, что-нибудь придумаем.
Катя продолжала говорить на эту тему, ощущая неясную тревогу в душе: все это время сидевший в глубине горницы человек в офицерском френче не произнес ни слова и будто бы не слышал ничего. Бесстрастное его, хорошо выбритое лицо казалось сонным - полуприкрытые веки, опущенная голова, эта холеная белая рука на коленке… Полное равнодушие к происходящему, ни малейшего интереса, только свои, какие-то очень важные мысли… Кто это? И почему при нем говорят с ней, можно сказать, и допрашивают? Могли бы делать это где-нибудь и в другом месте…
Человек вдруг поднялся - он оказался большого роста, широким в плечах, статным; полуприкрытым (так, наверное, от природы или болезни) у него было только одно, левое веко, правый же глаз смотрел сурово, требовательно.
- Дайте-ка ваш мандат, - протянул он руку, взял у Кати бумагу, прочитал. Сердце ее учащенно, тревожно билось.
- Документ подлинный, - сказал он ровно, даже равнодушно. - Во всяком случае и имя этого Наумовича, и его печать на бумагах я уже встречал… Да-с, приходилось. Ну что ж, Екатерина Кузьминична, рад вас приветствовать. Позвольте представиться: Борис Каллистратович! - Он склонил голову, щелкнул каблуками. - В некотором роде ваш будущий опекун. Имейте это в виду.
- Опекун так опекун, - легко сказала Катя. - Мне приятно это слышать.
- Я понял, что вы, уважаемая, имели какое-то отношение к партии социал-революционеров?
- Отчего же имела, Борис Каллистратович?! - удивилась Катя. - Просто по семейным обстоятельствам я вынуждена была поменять место жительства, смерть моего мужа… А в партии я и по сей день.
- Как вы считаете, сможем ли мы взять власть у большевиков мирным путем, реформами, лозунгами, интенсивной политической работой в массах?.. - перебил он ее.
- Чушь! - резко сказала Катя. - Только вооруженная борьба, террор и репрессии на местах! Большевики власть без боя не отдадут, мне это совершенно ясно. И время для борьбы самое подходящее, особенно здесь, в центре России. И глупо было бы упустить возможность…
Борис Каллистратович переглянулся с Колесниковым.
- Золотые слова, Екатерина Кузьминична! Именно об этом мы и говорили… Впрочем, ладно. Всему свое время. Отложим деловые разговоры на потом. Кажется, сегодня предстоит небольшое веселье, а, господа?
- Та ждут командиры, ждут, - многозначительно произнес Безручко, показывая глазами на закрытую дверь…
ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ
К тому времени съехались на Новую Мельницу командиры всех полков - Стреляев, Руденко, Пархатый, Назарук и Игнатенко.
Полковых командиров забавлял в передней части избы Митрофан Безручко. Посмеиваясь в усы, хитро посверкивая маленькими, заплывшими глазками, он рассказывал очередную байку:
- Вот, значит, пытают у зажиточного крестьянина: "Ну, як ты живешь при Советской власти, Мыкола?" А он и отвечает: "Як картоха". "Это как же понимать?" "А так и понимай, - отвечае, - если за зиму не съедят, то весной все одно посадють".
- Га-га-га…
- Охо-хо-хо… едрит твою в кочергу! В яблочко попав!
- Ну, политотдел! Ну, Митроха! - разноголосо, хлопая себя по бедрам, восторженно сплевывая, ржали разномастно одетые полковые, а Ванька Стреляев - молодой, прыщавый, с диковатым взглядом глубоко запавших глаз - тот даже присел от удовольствия, так ему понравился анекдот.
- А у меня в полку тоже хлопцы рассказывали… - сунулся в круг Григорий Назарук. - Вроде еще при старом режиме було…
- Посторонись! - начальственно прокричал выглянувший из горницы Нутряков: Опрышко со Струговым тащили в горницу вкусно пахнущие чугунки; суетился тут же и Сетряков.
- Сетряков! - строго позвал Безручко, заговорщицки подмигивая полковым.
- Я! - тут же отозвался дед и подбежал к голове политотдела, вытянулся. - Слухаю, Митрофан Васильевич.
- Ну, як ты с бабкой своей, не помирився, дед?
Сетряков почесал голову, виновато шмыгнул носом.
- Та ни-и… Не получается пока.
- А что ж она говорит? Какие до тэбэ претензии?
- Да вот служить к вам пошел, она и бесится.
- Ты, наверно, плохо кохаешь ее, - встрял в разговор Григорий Назарук. - Бабка ще молодая у тебя.
- Да яка там молода! - махнул рукой дед. - Песок вже с одного миста посыпався.
- Га-га-га… Охо-хо-хо… - снова заржали полковые.
- Потеху-то свою не потерял, Сетряков? - под продолжавшийся смех спросил Сашка Конотопцев. - Может, потому и злится твоя Матрена, а?
"Сопляк, а туда же… - с обидой думал Сетряков. - Да и остальные - шо я им, Ивашка-дурачок?"
Он отошел, издали косясь на полковых, ругаясь себе под нос.
Те погоготали еще над одним анекдотом, нетерпеливо поглядывая на ординарцев - скоро там, нет? Несло из горницы жареным, дразнило животы.
- А чего все-таки затевается, Митрофан Васильевич? - спрашивал Ванька Стреляев, поддергивая тяжелую кобуру с маузером, - он ничего не знал про планы штабных.
- Колесников наш женится, чего! - с укоризной отвечал Безручко. - Не сказали тебе, что ли?.. Вот голова два уха. Подарок бы какой командиру дивизии привез.
- Женится?! Тьфу ты черт!.. Ну ладно, я часы ему подарю, - он выхватил откуда-то из штанов длинную цепочку. - На прошлой неделе с комиссара одного сдернул… - Подержал часы на ладони, щелкнул крышечкой - жалко расставаться, по всему было видно.
- Проходите к столу, командиры! - подал наконец долгожданную команду Нутряков, и полковые потянулись один за другим в горницу, гомоня и переругиваясь, расселись вместе со штабными за длинным, уставленным закусками столом, торопливо и неохотно крестясь при этом в угол горницы, на серебряно поблескивающий там образ.
Со стаканом самогонки поднялся Митрофан Безручко.
- Ну шо, браты, - прогудел он, любовно оглядывая притихшее бородатое в основном воинство. - Сегодня не грех нам и посидеть за этим столом. Я думаю, надо нам пропустить по стаканчику горилки за нашего командира. Слава твоя, Иван Сергеевич, и до Москвы докатится, вот побачишь! За Колесникова!
- За атамана!
- За Ивана Сергеевича, браты!
Колесников не улыбался, мотал лишь как конь головой - благодарил; ткнул своим стаканом в Лидии, велел глазами - пей! Скользнул взглядом по Вереникиной - чем занята гостья?