ГЛАВА ДВАДЦАТЬ СЕДЬМАЯ
В бою у Евстратовки под Демьяном Маншиным убило коня: он вдруг подломил обе передние ноги, ткнулся мордой в землю. Демьян с размаху полетел через его холку, больно обо что-то ударился (не иначе, под снегом оказался камень) и потерял сознание.
Очнулся Демьян скоро, сгоряча вскочил на ноги, собираясь что-то предпринять - ловить ли нового коня (вон их сколько носится без всадников), бежать ли на красных врукопашную. Но в следующее мгновение понял, что ничего делать больше не придется: от полка их и след простыл, а по полю разъезжали какие-то верховые, склоняясь над убитыми и внимательно вглядываясь в их лица. Поодаль стоял высокий, с красными крестами фургон о двух лошадях, возле него суетились незнакомые Маншину люди, слышались чьи-то голоса, стоны.
Маншина заметили; трое конных (среди них один был в кожанке и черной кубанке с красным верхом) неторопливо поскакали к нему, и Демьян судорожно цапнул с земли обрез, передернул затвор.
- Брось оружие! - властно крикнул всадник в кожанке и выстрелил в воздух. - Кому говорю?!
Демьян, секунду поколебавшись, отшвырнул обрез, затравленно оглянулся. Бежать было бессмысленно, на ровном снежном поле его хорошо видно, а овраги далеко; оставалось одно - поднять руки, что он и сделал. Стоял так, шмыгая кровоточащим носом, без малахая, в бабьей поношенной дохе. Вид у него в этой заячьей дохе был нелепым и смешным: полы не доставали до колен, зато по ширине она вмещала двоих таких, как Демьян. Обернувшись дохой, Маншин перепоясал себя веревкой; веревка, понятное дело, портила вид, но хорошо держала тяжелый обрез, его можно было удобно выхватывать, не выпадет и на скаку. В бою Демьян палил без особого старания, попадал ли в красноармейцев, нет ли - одному богу известно, но старался не отставать от эскадронного командира Ваньки Поскотина, оравшего что-то грозное и скакавшего чуть впереди Демьяна - обрез в его руках дергался, изрыгал огонь и смерть.
Поначалу они всей конницей успешно теснили красных, внезапно ударив с хутора Колбинского, потом красноармейцев стало гораздо больше, подоспела им откуда-то выручка, конницу Григория Назарука они расстреливали теперь из винтовок и пулеметов. Скоро тряхнули землю и орудийные взрывы. Упал справа Ванька Поскотин - корчился на земле, схватившись за сразу намокший кровью живот; конь, высоко задирая тонкие в белых чулках ноги, перепрыгнул через него, понесся в сторону; упал еще один калитвянин, с Чупаховки, кажись, сынок Кунахова, кулака. Потом закричали несколько голосов: "Назарука убило-о-о…" Но к Григорию, повисшему на коне, никто не подскакал, не перекинул на свое седло, не потащил коня в поводу - и Григорий брошенным кулем сполз на землю…
Вокруг палили из винтовок и обрезов, махали клинками, матерились, падая на избитую, смешанную со снегом и кровью землю. Стоял над полем боя стон, солнца не стало видно, морозный день померк. Теперь вблизи Демьян видел лишь оскаленные лошадиные морды, перекошенные в дикой злобе лица людей, взблескивающие жала клинков, сползающие с седел окровавленные, согнутые тела… Конь под Демьяном слушался плохо: боялся гнедой и выстрелов, и испуганного ржания других лошадей, и криков. Конь ему достался нестроевой, пахали, видно, на нем или воду возили; в бою гнедой совсем задурил, шарахался из стороны в сторону, и Демьян еще в самом начале сражения едва не вылетел из седла: подпруга как назло ослабла, елозила по конскому животу, тут уж не до прицельного боя, пали́ куда придется. Когда упал Ванька Поскотин, эскадрон сам собою поворотил назад, понукать и сдерживать его было некому, не нашлось такого смельчака; повернул и Маншин, но в это время зататакал пулемет, и коня под ним не стало.
Конные подъехали; настороженно, не опуская наганов, смотрели на Демьяна. Старший, в кубанке, сказал:
- Посмотри-ка, Макарчук, в штаны он еще один обрез не засунул?
С низкорослого, беспокойно переступающего ногами коня, косящего на Демьяна диковатым фиолетовым глазом, легко спрыгнул на снег коренастый, сильный в плечах парень в красноармейской шинели, быстро обыскал Демьяна.
- Нету, кажись, ничего, Станислав Иванович, - доложил он. - Опусти руки-то, пугало. Бабью доху напялил, руку на власть поднял. Тьфу!.. Где доху-то взял?
Демьян открыл было рот, хотел объяснить: мол, по случаю купил, по дешевке, нехай и бабья, зато тепло в ней, но его не стали слушать. Человек в кожанке вплотную подъехал к нему, вгляделся.
- Ранен?
- Не… Упал я, зашибся. - Голос у Демьяна дрожал.
- Упал! - передразнил его Макарчук. - Задницу зашиб… Сидел бы себе дома!.. Нет, туда же, против власти выступать. - Он презрительно сплюнул.
- Ды-к… мы… Силком, стало быть.
- Силком! А голова у тебя для чего?
- Оставь его, Федор, - приказал человек в кожанке. - Допросим его, как положено. Давайте с Петром в хутор, а я вон к начальству пока заверну.
Верховые повели Демьяна к видневшемуся за бугром хутору, к тому самому, откуда калитвянская конница скрытно напала на красных; теперь же тут никакой конницы и в помине не было, Евстратовка вся занята множеством красноармейцев - это хорошо было видно даже отсюда, с поля. "Отвоевался! - тоскливо сжалось у Демьяна сердце. - Расстреляют красные, не иначе, допросят сейчас - и к стенке. Наслышены. Макарчук этот и глазом не моргнет".
Демьяну стало жалко себя, он заплакал, сморкался в кулак. Дороги перед собою почти не видел, да и не смотрел на нее: шел между конями, между круглыми их боками, глядя на снег, на копыта лошадей, слушая молодые и возбужденные голоса конвоирующих его всадников. Они еще не остыли от боя, говорили о слаженности действий красных полков, о том, что какой-то Качко поспел в самое время, иначе Белозерову пришлось бы туго. Жалко, что Колесников драпанул, среди убитых и раненых его, кажется, нет, надо будет потом походить еще по полю боя, хотя бы с этим вот "пугалом" - он наверняка знает главаря в лицо, видел…
"Убьют, убьют, - тягостно думал в это время Демьян. - За Колесникова, за доху эту, провались она. Станут теперь разбираться, тот, в кожанке, до всего дойдет, все прознает…"
- Чего слюни распустил? - крикнул сверху Макарчук. - Как грабить да убивать, смелый, а тут… ишь!
- Да не убивал я никого, хлопцы! - жалостливо выкрикнул Демьян. - И стрелять-то как следует не умею, в ваших и не попадал, поди. Палил, да и все.
- Палил… А чего, спрашивается, палил? Бросил бы дуру эту да с повинной. Глядишь, и простили бы… А теперь… Теперь сам понимаешь - трибунал. - Макарчук выразительно хлопнул рукоятью плети по голенищу сапога.
- Заставили меня, хлопцы! - Демьян схватился за стремя. - Гончаров у нас да Григорий Назарук был… Это ж не люди, хуже собак. У них не откажешься, у них разговор короткий.
- Нам тоже с тобой долго говорить нечего, - отрубил Макарчук, и сердце Демьяна ушло в живот.
- Контрреволюционный мятеж против законной власти, - сказал молчавший до сих пор второй верховой о узким, обветренным лицом и красными от бессонницы, видно, глазами. - Куда короче?
Вскоре они добрались до Колбинского, хутора из десятка, не больше, домов под толстыми соломенными крышами. У одного из них высился громадный голый тополь, возле него и остановились. Съезжались к хутору и другие конные, двигался мимо, в направлении на Терновку и Старую Калитву, хорошо вооруженный полк красных. Слышались вокруг уверенные молодые голоса командиров.
"Такая силища, какому там Колесникову сломить", - вывел для себя Демьян.
* * *
Наумович допрашивал Маншина вечером, при слабом свете керосиновой лампы. Сидели они с ним в горнице, при закрытых дверях, за которыми топтался, переминаясь с ноги на ногу, часовой. В избе было холодно. Наумович дышал на озябшие пальцы, с трудом водил карандашом в мятой записной книжке, записывал ответы Демьяна. Себя он велел называть "гражданин следователь", представился при этом, мол, из чека, и зовут его Станиславом Ивановичем. Имя-отчество Демьян запомнил, а фамилию сразу забыл. Вошел как раз тот, здоровый чекист, Макарчук, сел рядом со следователем и положил на стол кожаную сумку с чем-то тяжелым, металлически звякнувшим, выразительно глянул на Демьяна. "Кандалы, - мелькнуло у того в мозгу. - Ну и слава богу, хоть не сразу".
- Фамилия твоя? - строго спросил Наумович и нацелил карандаш в блокнот.
- Маншин. Демьян Васильев, - поспешно и угодливо отвечал Демьян.
- Какой нации?
- Из хохлов мы.
- На Украине, что ли, родился?
- Не, зачем?! Тута, в Старой Калитве.
- Значит, русский. Годов сколько?
- Да сколько… Тридцать три сполнилось на паску.
- Ишь, возраст Иисуса Христа, - вставил Макарчук. - Верующий?
- А як же! - В доказательство правдивости своих слов Демьян хотел перекреститься, но не посмел.
- Родители твои кто? Какое происхождение?
- Батьки нема, помер, мать Федосья, два брата, Семен да Иван, жинка…
- Братья тоже в банде?
- Семен был у Колесникова, убили ще в ноябре. А Иван - у вас, у красных.
- У красных!.. Ты-то чего в банду полез? - Наумович поднял на Маншина сердитые глаза.
Демьян сглотнул слюну, молчал. Выдавил потом:
- Наган приставили к башке, гражданин следователь Станислав Иванович… тут не шибко откажешься.
- Та-ак, допустим: вступил в банду по принуждению. Партийная принадлежность какая?
- Шо?
- Ну, в партии какой-нибудь состоял? Или состоишь? Может, у эсеров, или, там, социал-демократов…
- Ни… Про цэ я нэ розумию.
- Грамоту знаешь?
- Ни. Кресты тильки на бумаге могу ставить.
- Ясно. На какие средства жил до банды?
- Да на яки… Работав. Больше на кулаков - на Кунахова, Назарука… Они хлеб давали. Когда картохи. Все так жили.
- Вот и шел бы против них воевать, дурья твоя голова! Они из тебя кровь сосали, а ты за них же против власти пошел! - снова не удержался Макарчук.
- Да вы тоже… - заикнулся было Демьян, но прикусил язык.
- Что - мы? - спросил Наумович. - Говори, не бойся.
- Да шо… С разверсткой этой. Грабиловка ж форменная, гражданин следователь Станислав Иванович! Все подчистую гребли. Хлеб, картохи, буряки… Главное, шо обидно: сколько едоков в семье, столько и брали. У Кунаховых, к примеру, трое детей да их двое, значит, пять долей назначали. А у соседа моего восемь душ детей, они двое да бабка старая, не ходила уже. Тоже с каждой души, получается одиннадцать долей, так? У Кунаховых запасов понапрятано ще на три семьи, а у соседа, Рябой его по-уличному, вошь на аркане да блоха на цепи. Разверстку все одно - сдавай…
- Гм… Ну, может, и перегнули… А у тебя, Маншин, какое было хозяйство?
- Да яке… Та же вошь да ще мыши под полом. Кота и того нема. Кормить нечем.
- И что же - Колесников вам хорошую жизнь обещал? - Наумович откинулся на стуле, смотрел на Демьяна с интересом.
Тот опустил голову:
- Та обещав… И Кунахов с Назаруком тож сулили, агитировали. Казали, шо заживем свободно, без Советов, хлеба будет от пуза.
- Брехали они вам все, Маншин! - Желтый язычок лампы дернулся от резкого голоса Наумовича. - Вы не за себя, за кулаков воевать пошли. Им надо Советскую власть уничтожить, коммуны разогнать, землю снова к рукам прибрать. И опять ты, Демьян, батрачить на него пойдешь, понял?
Маншин дернул плечом - вам, мол, виднее.
- Хто на!
- Вот тебе и хто на! - спокойно возразил Наумович. - Я тебе рассказываю, чтоб ты понял. Нельзя же, как бычку на веревочке, к бойне идти. Снесут башку, а за что - и не поймешь.
- Кончайте скорей! - Нервы у Демьяна не выдержали. - Бычок, веревочка… Что ж теперь?! Поймали, значит, кончайте.
- Трибунал разберется.
"Да, в трибунале блины быстро пекутся, знаем", - повесил голову Демьян.
Наумович смотрел на его склоненную голову, думал о своем. Расстрелять человека в этой ситуации проще всего - трибунал примет решение об этом в короткий срок. А Маншин мог, наверное, принести пользу. Может быть, вернуть его в банду? Ведь заблудшая душа, вынудили вступить в Повстанческую дивизию, приказали взять в руки оружие, пойти против Советской власти. Все это так, но нельзя забывать и о тех злодеяниях, которые уже совершил этот человек. Можно ли ему сочувствовать, тем более - прощать? Вряд ли. Пусть сам искупит свою вину.
- Ты вот что, Маншин, - начал Наумович трудный разговор. - Жить хочешь?
- Ха! - Тот выразительно дернул плечами. - О чем вопрос?!
- Давай-ка возвращайся в банду.
- Зачем? Убьют ведь, гражданин следователь Станислав…
- Трибунал тебя тоже вряд ли простит.
Маншин, медленно соображая, смотрел в лицо чекисту.
- Помогать вам, да?
- Да.
Демьян шевельнулся на табурете, лицо его в недельной щетине помрачнело еще больше.
- Мне не поверят, гражданин следователь… Почему вернулся? Почему отпустили?
- Это мы устроим, не твоя забота.
- Что я должен робыть там?
- Колесников нам нужен. Живой или мертвый.
"Вот оно что! - подумал с тоской Демьян. - А попробуй-ка… К Ивану Сергеичу и близко не подступишься… Но соглашаться, мабуть, надо. Надо! Попрошу следователя дать время подумать".
Макарчук отвел его в небольшой, но крепкий с виду сарай, наказал двум красноармейцам с винтовками: "Этого бандита стеречь пуще глаза. Понял, Коровин?" Коровин - рукастый, с забинтованным глазом - молча кивнул, втолкнул Демьяна в темное нутро сарая, где, оказывается, были другие пленники. На ощупь Демьян пробрался в дальний угол, сел на какие-то оструганные жерди, затих. К нему шепотом обращались: из какого полка, сам чей будешь, но Демьян как воды в рот набрал - не отвечал, махал только рукой.
На рассвете он постучал в дверь, сказал часовому, чтоб позвал следователя. Коровин грубовато ответил, дескать, допрашивает Станислав Иванович, жди. А через полчаса, не больше, зататакал поблизости пулемет, захлопали винтовочные выстрелы, занялся суматошный, скоротечный бой. Люди в сарае (с Демьяном их было человек двенадцать) попадали на пол, на холодную землю, кто-то радостно матерился, нетерпеливо приподнимал голову к серым, рассветным щелям, стараясь увидеть и понять, что же там, снаружи, происходило. Потом послышался знакомый голос:
- Пленных не брать, Макарчук!
Скоро забил поблизости ручной пулемет, трахнул рядом с дверью винтовочный выстрел, потом еще… За дверью охнули, упало тело. Молодой испуганный голос закричал: "Макарчука ранило, Станислав Иванович!"
- В тачанку его, живо!
Подлетели копыта, фыркали невидимые, встревоженные лошади, слышалось заботливое: "Осторожно… В грудь его… О-ох…"
Потом гикнули, лошади сорвались с места, и сразу же ударила с тачанки тугая пулеметная очередь.
- Уйдет чека, уйдет! - злобно бил кулак о кулак лежавший у самой двери детина в рваной, местами прогоревшей шинели - он наблюдал за всем происходящим в щель. - Кони у них добрые, не догнать!.. Ах, суки-и… - И вдруг замолк, странно и быстро ткнувшись носом в присыпанную сенной трухой землю, в пол: шальная пуля пробила крепкие дубовые доски…
- Царство тебе небесное, Фрол! - отчетливо сказал лежащий рядом с Демьяном мужик и неловко, торопливо перекрестился.
Скоро все стихло. Чекистский отряд ускакал, отстреливаясь. К хутору шла какая-то конница - мелко и глухо подрагивала под копытами сотен лошадей земля. В сарае все повскакивали, молотили в дверь чем придется, а с той стороны уже сбивали замок железом, ломали доски…
Первым, кого увидел Демьян, был Колесников. Он сидел на коне - посмеиваясь, поигрывая плеткой, заглядывал вовнутрь сарая и в лица бывших его пленников. Рядом с атаманом гарцевали на неспокойных, разгоряченных бегом конях Сашка Конотопцев и Марко Гончаров.
- Доброго ранку, земляки! - насмешливо проговорил Колесников, узнавая в пленных своих бойцов. - Шо это вы тут поховались, а? Мы воюем, а вы в сарае дрыхнете…
Пленники переминались с ноги на ногу, потупили головы, шапки даже поснимали - в сером холодном утре лица у всех были одинаковые, виноватые. Потом кинулись к своим освободителям, возбужденно гогоча, обнимаясь…
"Вот видишь, как все обернулось, гражданин следователь Станислав Иванович, - думал Демьян, заново напяливая шапку, отряхивая от соломы доху. - Колесников, выходит, спас меня от трибунала…"