* * *
Утром Карпунин вызвал по телефону дежурного, сказал, чтоб принесли им с Тимошей чаю, а потом привели… Кого именно привести, Тимоша не расслышал, да и не слушал, честно говоря, он во все глаза разглядывал кабинет "самого главного чекиста" с большим столом у окна, зеленой лампой на ней, множеством стульев у стен и портретом Дзержинского над ними. Дзержинского Тимоша знал, видел уже такой портрет. Васька пугал, что не дай бог попасть к Феликсу, вообще, к чекистам, а оказалось, что ничего страшного в этом и нет - так тепло и уютно в этом большом кабинете, и чаю вон сейчас принесут. Хорошо бы с баранками, какие он видел вчера днем у торговки на вокзале - такие большие, румяные… Тимоша проглотил слюну, поудобнее устроился в кресле, согреваясь и успокаиваясь окончательно.
Дежурный принес две большие кружки, сахар и черный хлеб, доложил, что "арестованный доставлен, ждет с охраной в приемной", и Карпунин сказал, пусть, мол, подождет, они вот с Тимошей попьют чаю. Он пододвинул подростку сахар, велел есть его весь, так как он к сладкому не очень, да и зуб что-то со вчерашнего дня ноет. Тимоша догадался, что дядько чека хитрит, но сахар съел с удовольствием, а кусок оставшегося хлеба незаметно сунул себе за пазуху - когда еще придется так сладко полакомиться?!
Открылась дверь, вошел высокий худой человек; Тимоша пригляделся к нему и тотчас вспыхнули в памяти страшные картины: расстрелянная, в луже крови на полу мать, два вооруженных обрезами бандита, огонь и грохот выстрелов в их доме, корчившиеся от смертной боли сестренка Зина, братишки, бьющий в нос запах сгоревшего пороха, запах сена в сарае, куда он, Тимоша, кинулся со всех ног и хотел утащить сестренку, но не успел - ее перехватил вот этот длинный, что-то стал спрашивать, угрожая обрезом, а другой бандит, в черном малахае и кургузом зипуне, вырвал Зину у него из рук, ударил ногой, а потом стал стрелять…
Тимоша задрожал как от лютого холода, с ногами забрался в кресло, клацал зубами. Он тянул руку к безмолвно стоящему человеку, что-то хотел сказать, но не мог, лишь судорожно открывал подергивающийся, бледный рот.
Карпунин, внимательно наблюдавший за ними обоими, подошел к Тимоше, положил руку ему на голову:
- Успокойся, сынок. И скажи: знаешь ты этого человека? Видел?
Тимоша немо кивнул, потом отчаянно замотал головой, боясь, что его не поймут, что неправильно истолкуют - а ведь это один из тех, двоих, это он был тогда у них дома, в Меловатке, он помогал тому, другому, он шарил потом в их сундуке, тащил материну заячью доху…
- Я понял, сынок, понял! - сказал Карпунин дрогнувшим голосом. Прямо и люто смотрел на Демьяна Маншина, и тот, сразу, конечно, узнав паренька, съежился, поник.
- Да не убивал я мать его, гражданин Карпунин! - истошно, по-бабьи заголосил Маншин. - Котляров все это. А я… Я… его сестренку не давал бить… Господи, да простите меня! Ведь помогнул я вам, Колесникова пришил!..
Карпунин молчал, а Маншин истерически выкрикивал что-то несвязное, катался по полу.
- Встань, Маншин! - приказал Карпунин, и Демьян, всхлипывая, размазывая по лицу слезы, поднялся на дрожащих ногах, с тающей надеждой заглядывая в лица обоих - сурового председателя чека и дрожащего в кресле подростка, с ненавистью и страхом рассматривающего его; именно в глазах этого мальчонки и прочитал Демьян окончательный приговор.
…Тимоша Клейменов, тревожно вздрагивая, спал на узкой железной койке Карпунина, а Василий Миронович расхаживал по кабинету как можно тише, боясь нарушить непрочный сон подростка. Он и сам перенервничал с этой очной ставкой, близко принял к сердцу все происшедшее на его глазах и сам еле сдержался, чтобы не схватить наган и… Конечно, он не имел права вершить самосуд, поддался эмоциям, своему гражданскому, человеческому гневу, но очень уж по-звериному подло действовали тогда, в ноябре двадцатого, этот рассопливившийся теперь Маншин и его напарник, Котляров. Стрелять детей, беззащитную женщину…
Карпунин на цыпочках подошел к кровати, сел на стул возле Тимоши, повернувшегося сейчас на бок, слабо вскрикивающего во сне. Василий Миронович поправил на Тимоше одеяло, постоял, вглядываясь в худенькое, сжатое дурным, видно, сном лицо подростка. Думал, что мальчонке этому неплохо, конечно, будет в детском доме, но кто теперь заменит ему мать-отца, с каким сердцем будет жить человек на земле?
Он вернулся к столу, где по-прежнему горела зеленая настольная лампа и негромко тикали большие, в резном черном корпусе часы; еще походил по скрипучим половицам, потом долго и неподвижно стоял у высокого с двойными рамами окна…
ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ШЕСТАЯ
Оставаться в Журавке смысла больше не было. По данным разведки Безручко, Варавва и Стрешнев прятались где-то под Богучаром, в лесу. Но и эти данные были неточными: банды вряд ли осмелились бы находиться поблизости от уездного города, да еще все вместе. Скорее всего, в лесу одна из них, остальные постоянно меняют свое местонахождение - за ночь лошади могут пройти тридцать - сорок километров.
Наумович сообщил Шматко, что на днях крупная банда, примерно сто конных, вошла в Рыжкин лес. Банду видели издали, кто такие - неясно, не разглядели. Искать лагерь в таком лесу - все равно что иголку в стогу сена. Нужно выманить банду из надежного укрытия, навязать ей бой в открытой степи, тогда можно рассчитывать на успех.
Шматко это и сам понимал. Но как выманить? В последние две недели он настойчиво пытался связаться с кем-нибудь из главарей, посылал своих людей в разные концы, слал письма, но нарочные возвращались ни с чем. Банды были явно напуганы событиями последнего времени, прятались где могли - так и прокормиться легче, и уходить от погони. И действовали они очень осторожно, внезапно, быстро - попробуй догони! Наумович со своим отрядом гонял по округе, шел у той или иной банды по следу - каждый день почти то из одного, то из другого села раздавались призывы о помощи, - но Безручко, Варавва и Стрешнев оставались неуловимы. Надо было действовать более активно, что-то предпринимать.
Скоро из Воронежа, из губчека, батьке Ворону пришел новый приказ: разработать совместные действия с Наумовичем, найти Безручко, банду обезглавить. Бывший заместитель Колесникова - наиболее опасная фигура, со временем он может объединить разрозненные остатки полков…
Легко сказать - найти! А где он, этот чертов Безручко?! Ни на какие сигналы не откликается, как будто его и нет на белом свете!
Однако приказ надо выполнять. Шматко снялся из Журавки в середине мая. Полный день и часть второго ушла у Ворона на переход. Особо не спешили, чтобы поберечь коней. Предстоял изматывающий и долгий, видно, поиск Безручко на Богучарщине - силы пригодятся.
В хуторах и селениях Ворон вел себя как всегда: бойцы его заводили скользкие разговоры о большевиках, прославляли батьку Махно, анархию, говорили, что коммунисты у власти долго не продержатся; Колесников хоть и погиб, но есть другие командиры, те же Безручко и Варавва, да и батько Ворон - "мужик с головою". Хуторяне без особой радости подкармливали "банду", больше отмалчивались. За последнее время повидали они в своих краях всякое, многих видели "батьков"! Одних били красные, другие сами куда-то пропадали. Сгинет и этот, Ворон…
В Ивановке (там ночевал Ворон) крестьяне подняли бунт, похватали кто вилы, кто колья, пошли приступом на "банду", а тут и чекисты подоспели - "гнал" Наумович Ворона аж до самого леса, только пыль столбом стояла!..
…В лесу Ворон стал лагерем на берегу озера. Травы и рыбы нашлось здесь вдоволь, было чем питаться и людям, и лошадям. Да и крыша над головой была - с незапамятных времен стоял здесь позеленевший от дождей дом рыбацкой какой-то артели, пусть в нем не было стекол и дверь висела на одной петле - от непогоды дом хоронил почти весь отряд.
Теперь, после "боя" у Ивановки, дня два-три надо выждать. Если Безручко или Варавва здесь, в лесу, они обязательно узнают о том, что Ворон у них под боком. И отчего бы не переговорить с ним? Или хотя бы не прощупать настроение занозистого батька?
Гость явился на четвертый день - маленький тощий мужичишка с корзинкой для грибов. Привел его Петро Дибцов, сидевший в секрете, сказал, что мужичишка этот пытался наблюдать за лагерем с той стороны озера, прятался в кустах. Лазутчик не отказывался. Признал, что "чуток доглядав за Вороном", так ему было велено, что шлет ему привет Осип Варавва.
- Люди его бачили, як ты, Ворон, сражався в Ивановке с чекистами…
- Ну, бачили не бачили, - хмуро отвечал Шматко. - Чего глядеть? Выскочили бы да подмогнули. А так нас этот Наумович по одному как щенят переловит да в трибунал сдаст. Хорошо, что у нас кони добрые… Эх, попался бы мне этот Наумович!..
Мужичишка внимательно слушал; круглые его, свиные какие-то глазки в белых ресницах оглядывали лагерь: он явно считал людей Ворона - губы его шевелились. Выслушав Ворона, согласно покивал заросшей башкой, попросил закурить - мол, у них в лагере с табаком хреново. Дибцов подал ему свернутую для себя цигарку, которую держал за ухом, поднес и огоньку. Лазутчик затянулся, похвалил табак; голодными глазами смотрел и на небольшой чан, в котором варилась уха, сглотнул слюну, но просить еду не стал. Сказал строго, что "тебя, Ворон, ждет завтра на хуторе Стеценково Осип Варавва, но являться надо без отряда, с кем-нибудь вдвоем, иначе Варавва прикажет стрелять. Веры сейчас никому нету, не обижайся, Ворон".
- Да чего тут обижаться, буду, - сказал Шматко, и ни один мускул на его лице не дрогнул.
Гость ушел, не оглядываясь; с тропы вдоль озера свернул налево, скрылся в чащобе, потом желтая его рубаха снова замелькала между деревьев, но совсем в другой стороне - лазутчик путал следы, не хотел, чтобы знали, откуда он точно пришел.
- Ишь, конспиратор, - усмехнулся Прокофий Дегтярев, когда Дибцов рассказал ему о петляющем по лесу посыльном Вараввы. - Такой и зайца обхитрит. Ну хитри, хитри!..
Шматко, Дегтярев и Тележный ушли из лагеря, сели у самой воды на поваленную ветром березу, не торопясь закурили. Утро поднялось над лесом солнечное и тихое. То и дело всплескивала в озере рыба, гонялась, видно, за плотвой щука или крупный окунь, кормились хищники; заливалась над лесом невидимая голосистая пичуга, радовалась солнечному дню, жизни…
Чекисты молчали. Хорошо понимали ситуацию: завтра двое из них могут не вернуться. За последние недели при "странных" обстоятельствах разгромлены несколько банд: Наумович появлялся в самых неожиданных местах и в "неподходящее" время, оказывался в засадах именно в тех селах, где намечался грабеж. В руках чекистов оказались уже Роман Соколов, Игнат Бачевский, Евлампий Бондаренко… Наумович преследует по пятам и многих других батьков, зная откуда-то их укромные хутора и балки, где они прячутся и пируют после набегов. И почему всегда невредимым уходит от чека Ворон? Почему в Талах убит совсем не тот человек, Панов, а все волисполкомовцы живы и здоровы? Не зовут ли Шматко-Ворона в стан Вараввы на казнь? Надо ли рисковать, соглашаться?
Все эти мысли высказал вслух комиссар отряда Тележный. Еще он сказал, что надо посоветоваться с Любушкиным.
- Что советоваться! - возразил Тележному Шматко. - Нам тут виднее.
Ворон задумался. Мысли, высказанные Тележным, были справедливы: Варавва и тот же Безручко знают, что происходит в округе, насторожены и подозрительны ко всем, кто ищет с ними контактов, связи, научены опытом. Могут, конечно, знать они и о подлинных событиях в Талах зимой прошлого года, хотя трудно все это доказать - никто же не слышал разговора Ворона с Пановым… А Варавва и Безручко, судя по всему, ищут подмогу, стремятся к объединению, бывший голова политотдела Повстанческой дивизии намерен, видно, снова собрать под свои знамена отряды головорезов, снова лить кровь, выжидает момент. Но не исключена и элементарная уловка: Ворон разоблачен, и ждет его в хуторе Стеценково расправа…
- Я могу поехать и один, - сказал Шматко. - Риск велик, понимаю. Что они задумали, черт их знает! Ставить вас под удар…
- Нет, Иван Петрович, поедем вдвоем, как приказано. - Дегтярев спокойно смотрел на командира. - В любом случае стрелять сразу они не начнут… Не должны. Какой смысл? Да и ошибок, думаю, особых у нас не было.
- Ошибки были, Прокофий, - покачал головой Шматко. - Не с дураками имеем дело, Безручко - хитер, собаку, как говорится, в военном деле съел.
- Съел-то съел, а трусит. - Дегтярев веткой отмахивался от комаров.
- В любом случае, Иван Петрович, надо дать знать Наумовичу, чтобы был поблизости от Стеценкова, - сказал Тележный. - Ну и мы где-нибудь рядом будем. Если что случится с вами…
- Да ничего не случится, Федор. - Шматко поднялся. - Варавва и Безручко ищут связей, иначе бы они не стали… Впрочем, на эту тему мы уже говорили. Пошли сейчас к Наумовичу Дибцова, пусть только не вспугнет разъезды Вараввы, иначе действительно нам придется туго. Ну а мы, Прокофий, айда собираться. До Стеценкова полдня скакать, переночуем где-нибудь там, а утром понаблюдаем за хутором…
В лагерь командиры вернулись спокойные, с деловыми, озабоченными лицами. Шматко с Дегтяревым осмотрели своих коней, проверили седла, оружие, У костра поели с бойцами свежей ухи, а потом незаметно для многих уехали.
Из сухой извилистой балки хутор Стеценково виден как на ладони. Хутор маленький, в девять дворов, дома - под соломенными серыми крышами, с длинными плетнями и зелеными полосками огородов. Торчит посреди улицы высокий колодезный журавель, возле него - водопой: не меньше полусотни всадников толпятся вокруг, лошади тянутся к деревянному корыту, к воде, слышатся приглушенное расстоянием нетерпеливое их ржание, голоса людей. Сейчас, утром, ветер переменился, дует Шматко и Дегтяреву в лица, доносит звуки хутора. С четырех сторон Стеценкова, на буграх, - парные конные разъезды, пройти или проехать к хутору незамеченным нельзя. Разъездам, ясно, приказано ждать Ворона со стороны Рыжкина леса, ближайшие к чекистам всадники то и дело поглядывали на далекий, у самого горизонта лес, и это обстоятельство веселило Шматко. Вот будет переполох, когда они появятся у хутора совершенно неожиданно.
Так оно и получилось. Едва Ворон с Дегтяревым появились на виду у изумленного разъезда, как грохнул поспешный предупредительный выстрел: стой! ни с места!
Те двое, на бугре, остались где были, а к Шматко с Дегтяревым поскакали семеро верховых, державшие оружие на изготовку.
- Видишь, как други встречают, - улыбнулся Прокофий.
Оказалось, Ворона встречал сам Осип Варавва. Шматко никогда не видел его, знал лишь по приметам, что у Вараввы - сабельный шрам на подбородке, что ездит он на красивом сером коне в яблоках, жесток и охоч до женского пола. Лет ему примерно сорок пять, собой чернявый, с лихо закрученными тонкими усами, одет в черную гимнастерку и кавалерийское, обшитое кожей галифе, на ногах - сапоги со шпорами.
Варавва подскакал; сопровождающие его люди окружили Шматко и Дегтярева, смотрели настороженно, шарили по лицам приезжих недоверчивыми взглядами. Хмуро глядел и сам Варавва.
- Ворон? Откуда взялся? Почему мои люди не видели, как ехал? - спрашивал он отрывисто и недовольно. Голос у него сиплый, простуженный, говорил Варавва с трудом.
- Плохо, значит, смотрите, - рассмеялся Шматко, показал плеткой. - Вон балочкой и ехали. Чего глаза мозолить?!
- Балочкой! - буркнул Варавва, протянул руку, поздоровался сначала с Вороном, а потом и с его заместителем. - А людей твоих там нема, Ворон? В балочке? - Варавва, не оглядываясь, бросил отрывистое: - Фрол! Сгоняй-ка. Да хорошенько там глянь.
- Слухаю! - угрюмый осанистый мужик козырнул, кинув ладонь к шапке, повернул коня, пошел наметом.
К хутору Варавва поскакал первым, кивком головы велев гостям следовать за собой. Шматко ехал чуть сзади Осипа, отмечая в уме, что приметы Вараввы совпали, такой он и есть, и конь его хорош - точеные ноги и шея, мощное ладное тело, длинный ухоженный хвост. Птица, а не конь! Седока он, наверное, и не чувствует.
У дома напротив колодца Варавва спешился, бросил поводья подскочившему малому в красной рубахе и с перевязанной щекой, пошел во двор; двинулись за ним следом и Шматко с Дегтяревым.
Дом был о двух комнатах, дверь в спаленку прикрыта, и Шматко понял, что там кто-то есть, глазами показал Дегтяреву - имей, мол, в виду. Варавва сел на лавку у окна, сели поодаль, у другой стены, приезжие. Трое охранников стали у двери, переминались с ноги на ногу, поигрывали обрезами.
- Ну, что скажешь, Ворон? - спросил Варавва, закуривая "козью ножку" - удушливый дым сизыми волнами поплыл по избе. - Раньше, мне говорили, ты не очень-то про объединение толковал, наоборот, а теперь сам моих хлопцев искал.
- Времена другие, Осип, - спокойно сказал Шматко. - Теперь нас по одному как курчат переловят.
- Ну… дураков - их всегда ловили. - Варавва закинул ногу на ногу, поигрывал носком сапога. - Вот и ты: приехал прямо в наши руки, и пикнуть не успеешь. Ха-ха-ха…
- Не понял. - Шматко внутренне напрягся: что это - очередная провокация, испытание нервов, или действительно бандитам что-то стало известно?
- Да чего ж тут не понять? - Варавва поднялся, стал расхаживать по земляному, чисто подметенному полу, насмешливо поглядывал на своих охранников. - На хутор Бычок вместе с моими хлопцами был набег? Был. Ты ушел, а их Наумович побил почти всех. Договорились потом на конезаводе конями разжиться, а там нас свинцом встретили. А? В Талах зимой волисполком громили, да оказалось, не тех жизни лишили…
- На конезавод среди бела дня только идиот может нападать, - стал защищаться Шматко. - Там у красных и пулемет теперь стоит, почти две сотни породистых лошадей, еще с екатерининских времен рысаков там выводят…
- Это я и без тебя знаю, - поморщился Варавва. - Вот нам такие и нужны. Видел моего? - Он пригнулся к окну, бросил любовный взгляд на серого своего красавца, загорелое его до черноты лицо смягчилось.
- Вижу, - кивнул Шматко, имея, однако, в виду совсем другое: из спаленки торчали два обреза, под окнами топтались еще трое-четверо рослых молодых мужиков.
- В Бычке, Осип, твои хлопцы пьяные были, вот и попались чека, - продолжал Шматко, - а про Талы и слушать не хочу. Всех подозрительных и сочувствующих Советам переводил и переводить буду. А если кого из наших ненароком и отправил на тот свет, то не велика беда, на то она и война.
- Цэ ты гарно сказав, Ворон! - дверь спальни вдруг распахнулась; поглаживая усы, вышел в переднюю Митрофан Безручко, поздоровался за руку со Шматко и Дегтяревым. Сел за стол. - А все ж таки веры тебе особой нема, Ворон. Стороной держишься, в тот раз, под Калитвой, утик.
- Я ж говорил тебе, Митрофан Васильевич: хлопцы мои свободу любят, никому подчиняться не хотят. Я против них пойду, так несдобровать и мне. Тут разговор короткий.
- Гм… - Безручко пятерней чесал голову. - Може, и так. А дисциплина, Ворон, должна буть. И совместные действия. Иначе нас красные добьют окончательно.
- Вот за тем и приехал. - Шматко понял, что гроза миновала.
- Вы, хлопци, гэть видциля! - махнул рукою Безручко, выпроваживая охранников на улицу, жестом приглашая к столу и Ворона с Дегтяревым. - А ты, Осип, скажи Дуняше, шоб картох да огиркив принесла. Сегодня моя очередь угощать.