- Спасибо, спасибо, - польщенный Курбан двумя руками пожал крепкую, сухую руку Георгия, - товарищ Огарков!
- Для вас - Георгий, - мягко поправил Георгий и высокомерно вздернул подбородок, приветствуя пожилого сутулого сотрудника с папкой. Тот поклонился Огаркову дважды.
"Важная птица! Я ему понравился. Может, он в силах направить меня на самый лучший участок", - прикидывал Курбан, потуже затягивая и без того плотно завязанный полосатый галстук и оглядывая свой новенький шевиотовый темно-синий костюм.
Они вышли. Курбан рассказал, как после окончания института получил путевку в Крым - бесплатную. Повезло! Везло и в детдоме: замечательная воспитательница Людмила Константиновна! Она-то и подсказала многим и ему, Курбану, дорогу. Теперь предстоит получить направление. Курбан назвал фамилию начальника. От этого начальника зависело, куда определят молодого инженера-строителя.
- Да, он забавный парень, - как бы не к месту обронил Огарков.
Они вошли в парк.
- Вы его близко знаете? Простите за назойливое любопытство.
- Он по моим конспектам сдавал сопромат. Я чертил ему чуть не все контрольные и курсовые. Да, приглашаю вас, Курбан, по рюмочке за знакомство… Кстати, если нужно, могу сказать ему о вас пару слов. - Они присели на скамью, отделенную кустами от другой. Огарков не мог видеть, сидит ли кто-нибудь на той скамье. Контакт налаживался, солнечные зайчики перескакивали с одного замка портфеля на другой.
Огарков крепкой рукой полуобнял Курбана:
- Со мной не пропадете. Понимаю волнение молодого инженера: вступаете на самостоятельный путь. - Полез в карман, бумажника не нашел, в другой, и там не было. - Забыл бумажник переложить из вечернего костюма, - пробормотал он.
- Если разрешите, я… - Курбан смешался. - Я вас, товарищ Огарков, приглашаю.
- Я обижусь на вас, я же для вас - Георгий.
За спиной зашелестело. "Газета, - подумал Огарков. - Нет, листва". И благожелательно кивнул Курбану: - Только в долг! Иначе - это не в моих принципах.
- Ну, конечно, конечно!
- Так вы, Курбан, одолжите мне. Я вам расписку дам сейчас же.
- Какая расписка?! Вы столько для меня готовы сделать.
- И сделаю! - уверял Огарков.
- Вот возьмите все это, вот мелочь.
- Ну, уж это лишнее, - принимая деньги, благородным жестом Огарков отстранил мелочь.
За спиной, за кустами, дернулась газета.
- Поищем злачное место. - Георгий встал, вспорхнул и счастливый Курбан: дело сделано. Повезло!
Повеселел и Огарков. Прикасаясь к деньгам, он вспомнил аромат коньяка.
- Важно правильно выбрать место работы, чтобы открывалась возможность роста.
- Да, хорошо, что у меня такой наставник, - заискивая, вторил ему Курбан, испытывая гадливость к себе: "Не рано ли я его так назвал? Не пересолил ли?"
За кустами зашелестела газета, раздалось ехидное покашливание, там сдерживали издевательский смешок.
Игорь, случайный свидетель этого разговора, негодовал.
"Забавно, забавно", - подумал он, глядя сквозь кустарник на удаляющиеся фигуры. Потом посмотрел газету. Что это?! "Наставник". Очерк об отце. И это не громкие слова - "Плеяда блестящих асов-испытателей выращена И. В. Ивановым. Он молодел около тех, кто штурмовал небо. Знатоки утверждали: он не испытывал машину, а пытал". Может быть, и так!.. Да, отец - наставник, и Огарков - "наставник". Впору бы дать ему по морде! Вымогатель! Ничтожество! Как солидно все, как отработаны приемы! Покровитель! Нет, слава богу, Наташа не с ним, хотя она, увы, мне кажется, думает иначе. Если этот Огарков захочет, они опять будут вместе. О, тайна женской души!..
Парадокс: мы взлетаем, крылья "ястребков" прикрывают таких наставников, как отец, и таких, как Огарков. И все это - народ… Однако жаль, что не назвался, не поговорил с ним… В то же время… я - лицо заинтересованное, брат покинутой им женщины…" - Игорь встал, складывая газету, и посмотрел вслед уходившим.
Игорь хотел встречи, но опасался своей несдержанности.
Решил посидеть, успокоиться, но вместо этого начал расхаживать по аллее, стараясь думать об отце. Это всегда успокаивало. Вспомнил рассказы о Покрышкине: отец преклонялся перед ним.
Игорь снова сел, подумал о своей жизни: не все так гладко с женой, как писал Наташе. Ревнует ко всем, кроме Аякса. Одевается небрежно, хотя и модно. И какие-то барские замашки появились: каждую неделю приглашает женщину убирать квартиру. Окна сама не стала мыть… Конечно, отнимает время школа и Аякс. Пустяки, а неприятно… "А может, и не пустяки, и я в чем-то виноват. И то правда!" Пора, решил он, но опять развернул газету, посмотрел на фотографию отца, вспомнил и о матери. Вот эта - подруга отцу и какая чудесная мать!.. Глаза Игоря осветились нежностью.
Игорь с газетой двинулся к выходу, не заметив, что идет почти рядом с Огарковым.
Огарков левым глазом весело и покровительственно смотрел на Курбана и улыбался ему. Вдруг он заметил Игоря.
- Здравствуйте! - приветствовал он его. И, помня, что тот всегда был с ним упорно на "вы", не решался протянуть руку. В то же время всем своим видом он как бы говорил Курбану, что этот блестящий офицер - его приятель.
- Курбан, минуточку, у меня конфиденциальный разговор.
Огарков, улыбаясь, подошел к Игорю. Лицо Огаркова изображало почтение и осторожность.
- Поздравляю, уже старший лейтенант! Наверное, командир звена! Поздравляю! - И такое искреннее восхищение озарило испитое лицо Огаркова!.. Ответить ему зло или презрительно не было никаких сил.
- Я в республиканской газете читал о том, как вы, Игорь Ильич, заставили сесть чужой самолет. Представляю, какой триумф для всей семьи. - Он говорил с горячностью, так, словно бы все еще оставался членом их семьи. И тут же подумал: "Зачем я, олух царя небесного, подрулил к этому гордецу? Зачем?" Но, всматриваясь в лицо Игоря, видя в нем полузабытые черты Наташи, Огарков по неровным толчкам сердца понял, как он соскучился по ней. "Зачем противился сердцу? Почему не навестил, не увидел дочь? Почему тогда послал письмо с угрозой отсудить ребенка? Это же, кстати, и улика… Почему бросил? А я у нее был первым".
- Не знаю о судьбе Наташи ничего, - говорил он крепнущим голосом. - Думал: не погибла ли она во время землетрясения.
- Дочери ее через год в школу. Наташа скоро получит диплом врача, - информировал его Игорь.
"Вот тебе и на. Характерец! Значит, с моими долгами расплатилась, дочь растит, а главное - врач". Огарков сделал вид, будто пропустил мимо ушей название аула, в больнице которого работает Наташа.
- Что ж, я - скромный инженер, - и повел глазами: не услышал ли Курбан? - Перебрасывали (на самом-то деле - вынужден был, не срабатывался) на разные участки.
- Растите блестящую плеяду асов строительства, - весьма неожиданно перефразировал строчку из "Красной звезды" Игорь. - И сами молодеете, выращивая тех, - кивнул в сторону поодаль стоящего скромного Курбана, - сами молодеете около молодых…
Огарков пожал плечами. Инженер он был толковый. Цену себе знал. Правда, преувеличивал ее иногда. Пристрастился к выпивке. Из-за этого и возникали трения.
На лацканах чесучового пиджака едва приметны были следы капель коньяка. Секунду еще - и Игорь схватит обеими руками за эти лацканы, как говорили когда-то, "за грудки". Он сунул газету в карман.
- Простите, меня ждут, - неловко обронил, не оборачиваясь, Огарков.
Он не испугался. Недаром возил с собой с одной стройки на другую трехкилограммовые гантели, не зря занимался с эспандером. Он был на полторы головы выше Игоря, шире в плечах, сильнее. Но, уходя, знал: если Игорь догонит, даст в зубы, он - натренированный, смелый - не ответит.
Сзади зацокали четкие шаги: догоняет! Заранее заломило в зубах. На виду у Курбана, на виду у всего Ашхабада двинет. Что? Что это! Прошел, обогнал, обошел, как обходят нечистоты, брезгливо поджав губы и сморщив нос… Лучше бы ударил… Нет, слава богу, миновало.
Игорь садился в машину. Газик тронулся. Игорь смотрел куда-то сквозь Огаркова, точно его и не было. Огарков проглотил слюну. Такое ощущение, будто газик проехал по нему, все внутри вопило от боли.
- А, чепуха!
- Простите, не расслышал?
- Чепуха все это, Курбан.
- Настоящий гвардеец! Может, ошибаюсь, но видел в газете его фотографию. У нас в институте она по рукам ходила: не шутка заставить сесть чужой самолет. Молодец! Герой!
- Это не он. Вы ошиблись, Курбан. Не опрокинуть ли нам еще, как говорится в народе, по маленькой?
И, конечно, выпили, отведали шашлыка, приготовленного на древесных углях. Чокнулись еще. Тут бы и расстался с Курбаном Огарков, но интуиция подсказала: выудил у Курбана не все.
- Нужно мне тут в один аул. Там собираются кое-что строить. Ну так, одним глазом глянуть, отметиться, а то на работу не заходил. Хотите со мной?
- Конечно!
Огарков договорился с "леваком", галантно распахнул заднюю дверцу потрепанной "Победы". Сел около Курбана, и машина повезла их в аул, где работала Наташа.
"Приеду, погляжу, прикину… Надоело все. И тянет к ней. Чем дальше, тем больше. Ну, не понравится - расстанемся. Как за руку возьму, как нажму книзу, как притяну к себе, косточки хрустнут. Все забудет и простит. Раз любит - простит".
Курбан, охмелев, подремывал, пытаясь изображать внимание и понимание происходящего. Но он был не такой "старый волк", как проспиртованный Огарков. И клевал, клевал носом. А Огарков с дальнозоркой расчетливостью прикидывал свои возможности сближения с Наташей.
Курица, поджав крылья, выскочила из-под передних колес и косолапо побежала по обочине, лупая фиолетовым, полузатянутым пленкой глазом. Громадная лохматая туркменская овчарка прыгнула к кабине. Огарков поспешил поднять стекло, увидев ее раскаленную багряную глотку и кипенно белые клыки.
Они въехали в аул. Завидев больницу, Огарков попросил остановиться.
- Я тихонько. Незачем афишировать свой приезд: кое-кого застать надо врасплох. - Он доверительно похлопал по шевиотовому плечу Курбана, прикрыл за собой дверцу, пошел по аулу, не обращая внимания на овчарку. Курчавая, мощная, она уже миролюбиво растянулась у дороги.
- Ку-ка-ре-ку! - давясь, прохрипел петух, кося пренебрежительным масленым, как блестка икры, глазом из-под малинового царственного гребня. Огарков вздрогнул от этого кукарекания, волнуясь не на шутку. Шаги сами собой стали короче и реже. Подняв голову, он увидел у больничного садика крохотную Наташу. Он оторопел, но сообразил: это же ее дочь!
"Наша дочь! - и остановился… - Какая смышленая мордашка! Моя походка! Моя! - Он вытер щеку, кончиком языка слизнув соленую каплю с губ. Он не плакал никогда. Во всяком случае - с детства. - И что-то мое в лице!.. Наша дочь, моя дочь!" Подбежать, подхватить на руки, поцеловать, увезти! - но не двигался: напугается, не узнает. А как она может узнать? Хмель исчез, таким трезвым Огарков давно не был. "Надо вызвать Наташу, потолковать… - Он в смятении провел по густым волосам, на висках пробитых сединой. Не заметил, как сбил клок на лоб. - Хоть бы, кретин, конфету захватил. - Посмотрел на дочь. - Даже не знаю, как ее зовут!.. Что это у нее! Чехол от ножа! Ничего себе… воспитывает ребенка!" И он, не зная, о чем говорить, подошел, умиленный, растроганный чистотой ребенка, скованный неловкостью. Он не помнил себя таким. И эта умиленность, растроганность, эта режущая неловкость обнадеживали: "Не все, значит, выжгла водка. Ничто человеческое мне не чуждо".
Он видел чудесно пошитое синее платьице, празднично голубеющие два бантика в косичках. Но все не знал, с чего начать.
- Ты кто, девочка?
- Пограничница! - Она поднесла козырьком к глазам чехол и, щурясь ("совсем как я!"), посмотрела ему в глаза.
- А это чей чехольчик от ножичка? - спросил он, презирая себя за сюсюканье.
- Мой! И нож у меня… знаете… какой! Мне Атахан подарил!
Значит, кто-то есть, если уж ножи дарят! "Нет, не отдам! Моя Наташа!"
- А где твой папа? - И он присел на корточки.
Она посмотрела на блестящие замочки портфеля, опустила чехол.
- Мой папа - герой, он погиб в пустыне!..
Огаркова толкнуло в грудь, он оперся на портфель. Ничего, ничего себе: похоронили. Дожил до собственной кончины и не знал, что давно уже - покойник.
- Кто тебе это сказал?
- Мама.
- А тебя как зовут? - спросил он, словно, узнав имя, получал право на нее, обретал власть, мог повелевать, мог изменить что-то в ее судьбе.
Она молчала. А ему стучало в сердце: "Похоронили. Погиб, герой. Герой, нечего сказать… Нет, выкуси! Жив я! Жив!" Хотелось выкрикнуть это, но сознавал, что ничего глупее придумать нельзя. А девочка, дочь, его дочь, доченька, имя которой еще не узнал и которую уже любил, да-да, любил, доченька была рядом. Готов был сейчас же, лишь появится Наташа, упасть на колени и просить прощения.
Девочка повернулась и сделала шаг от него. Он положил ей руку на плечо, и опять голова закружилась. Напеченное солнцем плечико существовало! Целая вселенная, зачатая им, целая жизнь дышала рядом с ним, но чужая ему.
- Как же тебя зовут? - Он не мог снять руку с ее плечика.
Она обернулась, сочувственно глядя: слеза сорвалась с его подбородка.
- Вы что-нибудь потеряли?
Он подумал: "Правда… потерял, а сколько - не расскажешь".
- Я, когда нож потеряла, тоже плакала-плакала, пока мне Павлик его не нашел. Павлик вернется, и мы с ним на границе служить будем…
- Как же тебя зовут, товарищ пограничник? - беря себя в руки, любяще улыбнулся он. Улыбнулась и она, остро напомнив Наташу.
- Юля, - с достоинством сообщила она.
- Юля. - Он помедлил, оценивая имя. "Нет, имя хорошее, значит, это будет Юлия Георгиевна…" - Юля, позови маму.
Огромная широкогрудая овчарка с разинутой горящей пастью подошла к Юльке, и девочка погладила свирепую голову, погладила и положила на клыки тонкую ручку.
- Что ты делаешь? - ахнул Огарков, словно положили его руку и он ощущал острия клыков. "Вот оно - свое, родное, вот как оно больно!" - подумал он, хотя со страхом ожидал, что клыки сомкнутся.
- Я ее люблю, кормлю, она у меня умная! - И Юлька, вынув руку, дружески потрепала глыбистую овчарку по голове. Та, довольная, пошевелила обрубком хвоста и посмотрела преданными человеческими глазами на Юльку, спрашивая: "Не обижает ли он тебя? Не нужна ли тебе моя помощь?"
- Иди, иди, гуляй, - обняла ее Юлька, бантики коснулись ушей овчарки, и обрубок хвоста задвигался еще приветливей.
- Позови маму, - переведя дыхание, напомнил Огарков.
- Ее нет.
- Как нет?
- Она уехала.
- Вам кого, гражданин? - спросила Гюльчара, с вязаньем в руках появляясь из-за ограды больничного садика.
- Наталью Ильиничну. Ог… Иванову.
- Она уехала по срочному вызову на четвертую буровую. Там. - И Гюльчара, поманив его жестом, на ухо шепнула так, чтобы Юлька не расслышала: - Там, говорят, ребенок умирает… А ты, Юля, иди гуляй, тут тебе около взрослых делать нечего.
- А давно Наташа… Наталья Ильинична уехала?
- Нет, если вы на машине, может, она вам и встретилась.
- Мы разминулись…
Он с грустной благодарностью кивнул Гюльчаре, стараясь не замечать, как она, силясь что-то припомнить, разглядывает его. Он оглянулся на Юльку: "Скоро вместе будем!" И пошел, побежал к машине.
- Так, - деловито потер он руки, когда "Победа" тронулась, сопровождаемая злобным лаем овчарки. Куры брызнули по сторонам. Машина вылетела из аула. Стучали в голове свои же слова - "мы разминулись". Стучали неотступно, неутомимо, все громче. Перед ним вставало лицо дочки Юльки, ее бантики праздничные, платьице, теплое плечо, рука в пасти овчарки. "Мой папа - герой, погиб в пустыне", - раня, его сердце, звучал голосок Юльки.
- Так вот, Курбан… Надо нам махнуть, это я выяснил и о вас тут перемолвился, надо махнуть на четвертую. Может быть, вам там понравится, и тогда я наверху подскажу место, приемлемое для молодого инженера вашего профиля. Да, кстати, сколько это будет стоить - до четвертой? - обратился он к "леваку".
Тот назвал сразу же.
- Не хватит, - ответил Огарков, прикинув расходы на пропитый коньяк в парке. - Не хватит. Ну что делать будем, а, Курбан? Проявим смекалку и инженерскую выдумку или…
- Знаете, - потянулся близко к его уху Курбан и, заикаясь, отчаянно краснея и рукавом своего праздничного пиджака вытирая горошины пота, зашептал о деньгах, которые можно попросить у воспитательницы детдома - Людмилы Константиновны.
- Не попросить, - выслушав, внятно резюмировал Огарков, - а потребовать и экспроприировать. Укажите дорогу шоферу!
- Вот здесь налево, по грунтовой, а там, на шоссе, я покажу, - ненавидя себя, пояснил Курбан.
XX
Из-за шафранной песчаной гряды, минуя высокий бархан, вылетел зеленый райкомовский газик и помчался по отполированной до блеска солончаковой долине… Оглушительный взрыв отбросил машину, крутанул ее, подобно волчку, жестко остановил невидимой рукой, осадил на левое переднее колесо…
- Сильно ушиблись? - встревожился Кулиев, стараясь не выдать боли, хотя у него в глазах потемнело, когда он плечом ударился об угол кабины.
Кулиев помог Людмиле Константиновне сесть поудобней.
Старая женщина держалась за голову.
Шофер Салих сморщился, вылез из кабины, шагнул к колесу, зло глядя на дырявую покрышку.
- Ну как, Салих? - неуверенно спросил секретарь райкома, вполне сознавая свою вину: подгонял, подгонял, подгонял…
- Да как! Все ваша скорость! Когда-нибудь с вами шею свернешь! Сколько предупреждал! Да еще с такой резиной. Теперь целый час провозимся! Выходите, мне инструмент достать надо. - Шофер повернулся к ним и смягчился, увидев широкий кровоподтек на лбу у Людмилы Константиновны. - Вот так, вот сюда ногу ставьте, Людмила Константиновна. Быстренько наведу порядок, сейчас же, мигом поедем. - Салих заторопился, доставая домкрат.
Людмила Константиновна хотела приложить к ушибленному месту платок, но Кулиев остановил ее:
- Смочите сперва зеленым чаем. Хорошо заварен. Отличное вяжущее средство. - Отвинтив крышку и вынув пробку, он подал ей термос.
С опаской поглядывая на разозленного шофера, чувствуя вину перед ним и перед старой женщиной, Кулиев постарался отвести Людмилу Константиновну подальше, снял свое летнее пальто, постелил, усадил ее, присел напротив. Помог ей смочить платок и растерянно заговорил:
- Чувствую себя… как последний ишак. Зачем мы туда едем? Ну, разве разумно отбирать ребенка у Атахана? Неразумно! А оставлять ребенка в пустыне? Конечно, там уже начали устанавливать сборные дома, бараки, жизнь налаживается…
Она поправила на голове влажный платок и задумалась:
- А может, вернуться?
Кулиев поднялся, походил, поглядывая то на шофера, то на нее.