- А вы уже определили, мессиры, ваши подруги - летние или зимние женщины? - Поскольку оба тупо уставились на меня, я пояснил: - Мужчины-хань говорят, что женщина, чье интимное отверстие расположено необычно близко от ее "артишока", наиболее предпочтительна холодными зимними ночами, потому что вы должны крепко сплестись, чтобы добиться наиболее полного проникновения. А женщина, чье отверстие расположено дальше между бедер, доставляет наибольшее удовольствие в летнее время. Она может сидеть у вас на коленях в прохладном и продуваемом павильоне, пока вы входите в нее сзади.
Два элегантных господина, помнится, после этого в ужасе отшатнулись, однако другие, не столь щепетильные заключенные, подошли поближе в надежде послушать еще такие же откровения. Понадобилось совсем немного времени, и вот уже каждый раз, стоило мне открыть рот, вокруг меня собиралось больше слушателей, чем у любого толкователя манер в бальной комнате или преподавателя изящной словесности, и слушали все очень внимательно. Не только друзья-венецианцы собирались вокруг меня, когда я начинал плести свои сказки, но также и тюремщики-генуэзцы, и стражники, и посещавшие нас члены Братства Правосудия, пизанцы, корсиканцы и жители Падуи, которых взяли в плен генуэзцы в других войнах и битвах. И вот однажды ко мне подошел человек, который сказал:
- Мессир Марко, я Луиджи Рустичелло, в недалеком прошлом гражданин Пизы…
Помнишь, как это было? Ты представился мне как писец, сочинитель и выдумщик, и ты попросил разрешения записать мои истории в книгу. Таким образом, мы сели рядышком и я рассказал тебе свои истории, а затем, при помощи Братства Правосудия, смог отправить в Венецию просьбу, чтобы отец переслал в Геную все мои записи, вырезки и путевые журналы, которые помогли мне припомнить много чего, что я уже успел позабыть. Благодаря этому год пребывания в заключении не тянулся медленно, а прошел в делах и с немалой пользой. А когда война наконец закончилась, был подписан очередной мир между Венецией и Генуей и нас, пленников, отпустили по домам, я мог сказать, что этот год вовсе не стал потерянным временем, как я боялся. На самом деле он, возможно, оказался даже самым продуктивным годом всей моей жизни, ибо именно в тюрьме я создал кое-что, что будет иметь продолжение и останется жить после моей смерти. Я имею в виду наше сочинение, Луиджи, "Книгу о разнообразии мира". Признаюсь тебе честно: за те двадцать лет, которые миновали с тех пор, как мы с тобой распрощались возле того генуэзского палаццо, я не совершил ничего, что принесло бы мне такое же удовлетворение.
Вот так, Луиджи. А теперь я еще раз подробно изложил свою жизнь, начиная с детства и до самого конца моего долгого путешествия. Я снова пересказал большую часть тех историй, которые ты уже слышал от меня так давно, изложив многие из них более подробно. Я поведал на этот раз и некоторые другие, которые мы с тобой решили не вставлять в более раннюю книгу, и я думаю, еще множество историй, которые я никогда не рассказывал тебе прежде. Теперь я разрешаю тебе взять любое или даже все мои приключения, приписать их вымышленному герою и вставить в роман, над которым ты работаешь, - словом, делай с ними, что хочешь.
Мой рассказ еще не закончен, мне осталось поведать о себе совсем немного. Возможно, ничего из этого ты не используешь в своей новой работе, поэтому постараюсь изложить все вкратце.
Глава 6
Когда я вернулся обратно в Венецию, то обнаружил, что мой отец и мачеха наслаждаются жизнью в нашем новом роскошном Casa Polo, а заодно обновляют старое палаццо, которое они купили. Оно находилось на маленькой площади под названием Корте Сабионера, в более фешенебельном confino, чем наше прежнее жилье. Оно также располагалось ближе к Риалто, где я теперь был признанным главой Торгового дома Поло. Я ввел традицию встречаться и беседовать со своими служащими дважды в день: каждое утро, незадолго до полудня, и вечером, перед окончанием рабочего дня. Это оказалось очень полезно! Я часто собирал дополнительную полезную информацию, которую мог и не получить при формальном ведении дел. Однако, если говорить откровенно, руководство компанией было мне не по душе: мое сердце совершенно не трогало ни то, что ко мне уважительно обращались "мессир", ни то, что меня почтительно слушали, когда я глубокомысленно высказывался по поводу то одного, то другого торгового соглашения, или налогов, или еще чего-нибудь подобного. Мне также было совершенно безразлично, что теперь я стал главой Торгового дома Поло. Кстати, я достиг этого высокого положения по умолчанию.
В действительности мой отец никогда официально не передавал мне ведение дел. Он просто, начиная со времени моего возвращения, уделял все меньше и меньше внимания компании и все больше своим собственным проблемам. Его полностью захватило строительство и обустройство дома, отделка и украшение нового Ca’Polo. За время строительства он несколько раз говорил мне, что в новом палаццо поместится гораздо больше людей, чем мы собираемся там поселить.
- Не забывай, что тебе сказал дож, Марко, - постоянно напоминал он мне. - Ты должен заботиться о своих потомках, ты должен передать Торговый дом Поло сыновьям.
- Отец, ты прекрасно знаешь, что я думаю по этому поводу. Я ничего не имею против отцовства, но материнство стоило мне гораздо дороже, чем я мог предположить.
- Чепуха! - однажды строго вставила моя мачеха, но затем добавила уже мягче: - Я не собираюсь преуменьшать твою потерю, Марко, но должна возразить. Когда ты рассказал эту трагическую историю, то говорил о хрупкой иноземной женщине. Венецианки же самой природой предназначены для того, чтобы рожать. Им нравится, когда "живот лезет на уши", как выражается чернь, они чуть ли не испытывают нужду в этом. Найди себе добрую венецианскую жену с широкими бедрами и предоставь остальное ей самой.
- Или, - предложил мой практичный отец, - постарайся найти женщину, которую ты полюбишь в достаточной степени, чтобы захотеть иметь от нее детей, но при этом не настолько сильно, чтобы ее потеря стала для тебя невыносимой.
Когда строительство Ca’Polo было завершено и мы въехали туда, отец полностью посвятил себя новому, еще более необычному проекту. Он основал удивительное учебное заведение, которое я мог бы назвать школой для торговцев и искателей приключений. В действительности у него никогда не имелось названия, и это не было школой в классическом ее понимании. Отец просто предлагал свой опыт, советы и доступ к нашей коллекции карт любому, кто собирался искать счастья на Шелковом пути. В большинстве своем это были молодые люди, которые обращались к нему с просьбами научить их, хотя было и несколько человек моего возраста. Основным условием являлось отчисление доли от прибыли первой успешной торговой экспедиции ученика - в Багдад, Балх, куда-либо еще на Восток, вплоть до самого Ханбалыка. Никколо Поло передавал в распоряжение начинающим искателям приключений всю полезную информацию, которой сам обладал, предоставлял новичку копию пути из наших собственных карт, учил его некоторым необходимым фразам на торговом фарси, даже сообщал ему имена местных торговцев, погонщиков верблюдов, проводников, перегонщиков скота и тому подобных полезных людей из числа тех, кого тот мог встретить в пути. Отец ничего не гарантировал - поскольку, в конце концов, большая часть его знаний могла к этому времени устареть. Но точно так же и начинающие путешественники не должны были ему ничего платить за обучение, пока они не получат от этого прибыли. Насколько я помню, многие новички все-таки отправились в том направлении, куда дважды совершал путешествие maistro Поло, некоторые благополучно вернулись обратно из Персии, а один или два из них даже разбогатели и заплатили то, что причиталось, учителю. Думаю, что отец занимался бы этим необычным делом, даже если бы оно не принесло ему ни багатина, потому что в известном смысле это позволяло ему все еще путешествовать по далеким землям - даже в последние годы жизни.
И надо же такому случиться: однажды я, беззаботный бродяга, вечный скиталец, своенравный, как любой ветер, вдруг обнаружил, что мои горизонты сузились до ежедневного присутствия в бухгалтерии и на складе компании и двухразовых пиршеств, сопровождаемых сплетнями в Риалто. Увы, я выполнял свой долг. Кому-то надо было заниматься Торговым домом Поло. Мой отец, в сущности, удалился от дел, а дядя Маттео был инвалидом и никуда не выходил из дома. В Константинополе мой самый старший дядюшка тоже постепенно отошел от дел (и умер вскоре после этого, думаю, от скуки). Поэтому там мой двоюродный брат Никколо, а здесь я взяли на себя всю ответственность. Мне кажется, что подобная деятельность действительно была по душе моему двоюродному брату. Вы спросите: а как же я сам? Ну, я честно выполнял эту полезную и не слишком тяжелую работу. Я еще не начал скучать от ее однообразной монотонности, я все еще не до конца сдался, хотя в глубине души и подозревал, что теперь так будет всю мою жизнь. Но вскоре произошли две вещи.
Во-первых, ты, Луиджи, прислал мне копию своей только что оконченной "Книги о разнообразии мира". Я тут же начал каждый свободный миг читать ее и получал при этом огромное наслаждение. Как только я закончил чтение последней страницы, то отдал ее переписчику, чтобы тот сделал для меня несколько дополнительных экземпляров. Я нашел, что в целом книга просто восхитительна, там было всего лишь несколько ошибок, допущенных полностью по моей вине, потому что я слишком быстро рассказывал, и ты не успевал записывать, я же потом не позаботился с должным вниманием перечитать твой первоначальный набросок.
Ошибки у тебя встречаются следующие: кое-где возникла случайная путаница в датах, отдельные приключения изложены не в той последовательности, неправильно записаны некоторые сложные восточные географические названия: ты, например, пишешь "Сайнфу" там, где должно быть "Юньнань Фу", и "Янчжоу" вместо "Ханчжоу" (из-за этого получается, будто бы я служил в качестве сборщика налогов совершенно в другом городе, далеко от того места, где это было на самом деле). Вообще-то такие тонкости имеют значение только для меня - кто еще в этом западном мире знает разницу между Янчжоу и Ханчжоу? Я даже не побеспокоился приказать, чтобы мой писец исправил ошибки, когда делал копии.
Я официально преподнес одну из копий дожу Градениго, а тот немедленно ознакомил с ее содержанием знатных членов Совета, а они рассказали о ней своим родственникам и слугам. Я подарил еще одну копию синьору Грисостомо, священнику нашего нового прихода Сан-Жуана. А он, должно быть, рассказал о книге всему духовенству и всей своей пастве, потому что я тут же снова стал знаменит. Даже с еще большей алчностью, чем та, которую они демонстрировали; когда я прибыл из Китая домой, люди начали искать со мной знакомства, являться ко мне под надуманными предлогами, показывать на меня на улице, на Риалто, из проплывавших мимо гондол. А твои личные копии, Луиджи, должно быть, тоже распространились и рассеялись, подобно семенам одуванчика, среди торговцев и путешественников, прибывших в Венецию из чужих краев. Утверждают, что якобы некоторые приезжают посмотреть на меня точно так же, как на базилику Сан Марко и другие достопримечательности города. Если я принимал чужеземцев, то многие говорили мне, что прочли "Книгу о разнообразии мира" у себя дома уже переведенной на их родной язык.
Как я уже говорил, Луиджи, нас не спасло даже то, что мы с тобой выпустили из повествования много вещей, которые казались нам слишком невероятными, чтобы в них поверить. Некоторые энтузиасты искали со мной встречи, рассчитывая познакомиться с тем, кого они действительно считали путешественником в дальние страны, однако по большей части люди желали увидеть человека, которого они по ошибке принимали за Великого Сочинителя, автора образной и развлекательной выдумки, а некоторые надеялись хоть краешком глаза взглянуть на Удивительного Лжеца - так толпа собирается, чтобы посмотреть, как секут какого-нибудь знаменитого преступника на площади у столбов. Казалось, что чем больше я протестовал, заверяя, что рассказал чистую правду, тем меньше мне верили, и с тем большим юмором (хотя и с любовью) ко мне относились. Едва ли я мог пожаловаться на то, что стал центром всеобщего внимания, потому что взгляды тех, кто смотрел на меня, были теплыми и полными восхищения, но я бы предпочел, чтобы мною восхищались не как выдумщиком.
Как я уже упоминал, наш новый Ca’Polo располагался на Корте Сабионера. Полагаю, что даже на последних картах Венеции до сих пор сохранилось официальное название этой маленькой площади - Двор корабельного балласта. Но ни один житель города больше не называл ее так. Всем она была известна как Двор Милиони - в мою честь, - потому что я прославился по всей Венеции как Марко Милиони, человек, нагромоздивший миллион выдумок, ибо все мои рассказы считали ложью и преувеличениями. Я стал очень известным человеком, однако слава моя была весьма сомнительна.
Со временем я настолько привык к своей новой репутации, что даже не обращал внимания на толпы мальчишек, которые постоянно следовали за мной во время прогулок по городу. Они размахивали деревянными мечами, подскакивали, словно галопировали на лошади, и в то же время шлепали себя по заду, крича что-нибудь вроде: "Подойдите сюда, великие принцы!" или "Забери тебя орда!" Такое постоянное внимание было неприятным, поскольку давало возможность даже совершенно посторонним людям узнавать и приветствовать меня, когда мне хотелось бы остаться неузнанным. Тем более что к тому времени у меня появилась еще одна причина не так бросаться в глаза горожанам, ибо случилось следующее.
Я не помню, где именно прогуливался в тот день, но вдруг прямо на улице столкнулся лицом к лицу с той самой малышкой Дорис, которая была моей подружкой в детстве и так обожала меня в то давнее время. Я остолбенел: ведь Дорис была приблизительно моего возраста, то есть слегка за сорок, а надо вам сказать, что к этому времени женщины, принадлежащие к низшему сословию, как правило, становятся уже седыми, морщинистыми и измученными жизнью. Однако передо мной стояла Дорис, только-только вступившая в пору женственности - лет двадцати с небольшим, - прилично и со вкусом одетая, а не в бесформенном черном одеянии, какое обычно напяливают на себя немолодые простолюдинки. Она по-прежнему оставалась золотистой блондинкой со свежим цветом лица, такой же хорошенькой, какой была, когда я видел ее в последний раз. Я был не просто изумлен, я был оглушен. И настолько забыл о приличиях, что чуть не выпалил ее имя, прямо там, на улице, и только в последний момент обратился к ней с почтением:
- Дамина Дорис Тагиабу!
Она сдержалась, не обратив внимания на мое бесстыдство, взмахнула юбками и гордо прошествовала мимо. Но тут Дорис увидела мою свиту из мальчишек, играющих в монголов, смягчилась, спрятала улыбку и произнесла довольно приветливо:
- Вы мессир Марко?.. Я имею в виду?..
- Марко Милиони. Прошу вас, не стесняйтесь, Дорис. Все меня так называют. Между прочим, вы сами раньше называли меня и похуже - Marcolfo и тому подобное.
- Мессир, боюсь, вы приняли меня за другую. Я так понимаю, что вы когда-то знали мою мать, в девичестве Дорис Тагиабу.
- Не может быть! - Боюсь, что на какой-то момент я позабыл, сколько лет прошло со времени нашей последней встречи с Дорис. Уж очень эта юная девушка была похожа на мои воспоминания о ней, я запомнил Дорис несформировавшейся, маленькой дикаркой, этакой zuzzerellóne. - Неужели Дорис - ваша мать? Но ведь она была совсем ребенком!
- Дети вырастают, мессир, - сказала девушка и добавила с озорством: - Даже ваши вырастут. - И она показала на полудюжину миниатюрных "монголов".
- Это не мои дети. А ну-ка кыш! Великий хан приказывает вам удалиться! - прикрикнул я на них, и, подобно всадникам на воображаемых норовистых конях, мальчишки отступили на какое-то расстояние.
- Я просто пошутила, мессир, - заметила эта знакомая незнакомка, теперь уже открыто улыбаясь и еще больше напоминая этим веселую фею из моих юношеских воспоминаний. - Все в Венеции отлично знают, что мессир Марко Поло все еще холостяк. А моя мама, несмотря ни на что, выросла и вышла замуж. Я ее дочь, и меня зовут Доната.
Это имя обозначает "данная", "подарок", поэтому я заметил:
- Красивое имя и очень подходит красивой молодой девушке. - Я поклонился ей так, словно нас официально представили друг другу. - Донна Доната, я был бы рад узнать, где сейчас живет ваша матушка. Мне бы хотелось увидеться с ней снова. Мы ведь с ней были когда-то… близкими друзьями.
- Увы, мессир. Тогда мне очень жаль, но я должна сообщить вам, что она умерла от инфлюэнцы и лихорадки несколько лет назад.
- Gramo mi! Как горько это слышать. Ваша матушка была мне очень дорога. Примите мои соболезнования, донна Доната.
- Дамина, мессир, - поправила она. - Моя матушка была донной Дорис Лоредано. А я, как и вы, пока не связана узами брака.
У меня на языке вертелось игривое замечание, но я засомневался, как бы девушка не сочла меня дерзким, и поэтому сказал следующее:
- Почему-то мне не хочется выражать вам соболезнование по поводу того, что вы не замужем. - Доната выглядела слегка удивленной моей наглостью, но не оскорбленной, поэтому я продолжил: - Дамина Доната Лоредано, если бы я отправил, как и полагается, sensàli к вашему отцу, как вы думаете, он разрешил бы мне зайти к вам домой? Мы могли бы поговорить о вашей покойной матушке… о старых временах…
Она вскинула голову и какое-то время изучала меня. А затем сказала откровенно, без всякого лукавства, как когда-то делала ее мать:
- Знаменитый и почитаемый мессир Марко Поло, разумеется, желанный гость везде. Если вы отправите своих sensàli maistro Лоренцо Лоредано на Мерчерию, где находится его мастерская…
Sensàli могли означать и деловых посредников, и сватов, я послал последних, в лице моей степенной мачехи с парой ее весьма внушительного вида служанок. Донна Фьорделиза вернулась и доложила, что maistro Лоредано отнесся к моему начинанию весьма благожелательно. И добавила, многозначительно приподняв свои брови:
- Он кожевенных дел мастер. Бесспорно, человек честный, уважаемый и трудолюбивый. Но, Марко, всего лишь кожевник. Ремесленник. Ты мог бы нанести визиты и к девушкам из благородных семейств Дандоло, Балби, Кандиани…
- Донна Лиза, когда-то у меня была няня Зулия, которая, подобно вам, жаловалась на мой вкус. Даже в юности я был упрям и предпочитал полевые цветы садовым.